«Я теперь вечный!»: Лагутенко о новом альбоме, Азии, кризисе и глобальности

• — Под ваш новый альбом сначала старательно маскируется сборник песен молодых китайских, японских, корейских и монгольских групп — даже на «Яндекс.Музыке» первые пять дней лежали именно они. Это что вообще такое?

— Это большой секрет! (Смеется.) Знаете, это, наверное, такая попытка восстановить то самое старорежимное удовольствие, когда ты купил диск, поставил — и там звучит как будто новый альбом «Мумий Тролля», откуда ты не слышал еще ни одной песни, и ты начинаешь какой-то разговор с самим собой по этому поводу. Вообще, по большому счету песни, которые туда вошли, — это мое мнение о сегодняшней музыкальной сцене.

• — В смысле вошли в сборник или в альбом? Я сразу запутался.

— И туда, и туда. Я сам запутался. По-моему, сейчас чем запутаннее, тем лучше. Когда быстро разбираешься во всем, дальше уже неинтересно. Это вот как ездишь-ездишь по GPS, а потом раз — связь прервалась, и ты останавливаешься, оглядываешься по сторонам и начинаешь изучать территорию вокруг.

• — То есть цель была — озадачить слушателя?

— И слушателя, и себя как слушателя, композитора и, так сказать, поэта-песенника. В некотором смысле этот сборник — это альбом «Мумий Тролля», который мы собирались записывать, но не записали. Вообще, «Пиратские копии» — это такая комбинация того, что я делаю в группе как исполнитель, автор и продюсер, с тем, кем я являюсь как слушатель. А в последние лет мой эфир наполнен в основном группами, так или иначе связанными с идеей V-Rox. Это целый пласт музыки, причем тут важна даже не жанровая привязанность, а направление, в котором люди двигаются. Это такая самоформирующаяся общность единомышленников, ну а сборник, соответственно, своего рода опыт самодеятельного образования. То есть это картина азиатской сцены, какой она мне встретилась за последние пару лет.

• — Что меня удивило, когда я слушал сборник, так это то, насколько неэкзотично он звучит. Все вполне по-западному — гитары, синтезаторы, — только язык другой.

— Ну вот вам и образовательный элемент. Это мы уже к общественно-политической повестке переходим: при всех нынешних разговорах о развороте на Восток мало кто представляет, что там происходит и на каком языке с этими людьми разговаривать. А там уже давно не конфуцианство и не маоизм, а вполне современная продвинутая жизнь — по крайней мере, с культурной точки зрения.

• — И индустрия тоже похожа на западную?

— Больше на нашу, чем на западную. Впрочем, западная уже тоже похожа на нашу. С одним отличием: у нас нет никакой емкости рынка — и в перспективе ее тоже не ожидается (это опять к общественно-политической повестке). А там она есть. Потому что индустрия есть, когда есть люди, которые что-то потребляют. Вот мой собственный опыт. Году в 2007-м мы играли на фестивале в Пекине: Nine Inch Nails, Public Enemy, Suede, «Мумий Тролль» где-то в третьем ряду… Дай бог они продали 10 тысяч билетов, несмотря на все громчайшие имена и количество жителей в городе. То есть восемь лет назад даже в столице Китая рок-музыка ничего особо из себя не представляла. В прошлом году мы были на другом фестивале в Китае: 40 тысяч человек по билетам, кемпинг, десятки сцен — и дай бог пять артистов не из Китая. То есть за очень короткое время вот такое преображение случилось со страной, которая еще недавно была полностью подсажена на кантопоп, китайскую версию нашей попсы. И это я не к тому, что у них все хорошо. Но нам и большинству европейских фестивальных хедлайнеров туда уже не попасть — есть свой рынок, свои правила, свои артисты. Другой пример — Корея, которая специально озаботилась своим экспортным потенциалом. Успех того же «Gangnam Style» открыл дорогу не только кей-попу, но и так называемому кей-руки, независимой сцене. Возьмите нашу «Фабрику звезд» и ее корейский аналог. Вот назовите мне хотя бы пять имен выпускников «Фабрики», которые собирают ну хотя бы «Олимпийский».

• — Ну это вы загнули. «Олимпийский»-то вообще три артиста в стране собирают.

— Вот именно. А в той же Корее — есть официальные цифры — за прошлый год 200 миллионов долларов дохода только от музыкального экспорта. Это экономика. Э-ко-но-ми-ка! Покажите мне экономику музыкальной индустрии в нашей стране. Кто-нибудь знает хоть какие-то цифры? Вот, собственно, и все. А у нас под боком — это я сейчас за Владивосток говорю — происходят вот такие процессы. Там все бурлит. И мне было, конечно, интересно, кто все эти люди, как они живут. Обычные люди. Нормальные, молодые, такие же, как вы и я. Такие же, как ребята, которые играют по клубам в Москве. Вот только, принимая заявки на очередной V-Rox, я понимаю, что российских артистов из них процентов десять, а все остальные — иностранцы, и вовсе не обязательно азиаты. Скандинавия, Латинская Америка, что угодно. Люди сами хотят приехать, изыскивают способы набрать тысячи долларов на перелет во Владивосток. Они хотят исследовать мир, они питают надежды, они хотят показать себя. И это радует, конечно. Не знаю… Может, таким способом удастся подтолкнуть развитие. Публика увидит, что есть такие же люди, которые тоже не хватают звезд с неба, не собирают стадионы, которые также подковами бьют и пытаются чего-то высечь, но во всяком случае не сидят на месте.

• — У вас руки не опускаются, когда вы видите эту разницу?

— Не то чтобы опускаются, но… Побывав на всех этих фестивалях, я понимаю, что количество людей, которым хотя бы интересно стоять на сцене, — я даже не говорю о том, хорошие у них песни или нет, но по крайней мере видно, что им это доставляет удовольствие, — там в сотни раз больше. В сотни. Меньше месяца назад мы делали презентацию V-Rox на SXSW — это крупнейший мировой шоукейс. Несколько лет заняло убедить менеджмент фестиваля, что наше событие достойно того, чтобы включить его в официальную программу. За три года нашлась еще одна российская группа, которая присоединилась к нашему шоукейсу, — Pompeya.

• — Ура.

— Ура, да! Все остальные были корейцы, японцы, китайцы. С другой стороны, это вывело шоукейс на уровень, который был интересен местным зрителям, обычным гулякам и студентам, а не только прессе и представителям индустрии. Ну что ж… Владивосток в моем понимании — это действительно такая платформа для обмена культурными связями.

• — Так почему же у нас так мало активных людей-то? 

— Ну, скажем, творческое и культурное образование не на высоте. Музыкальных школ, наверное, все-таки не хватает. Людей, которые умеют прививать любовь к музыке, немного, и их не берегут. Да и вообще мало народу в стране!

• — Ну в Корее 50 миллионов, а вон как все весело.

— Тоже верно. Есть еще такие интересные цифры. В Берлине, в одном годе, действует 1500 артистических коллективов. В Остине, штат Техас, где SXSW проходит, — пять тысяч. Рок, кантри, мексиканские национальные напевы, что угодно. Насколько я знаю из своего опыта участия в жюри всяких онлайн-конкурсов и общения с людьми вроде Вадима Самойлова, который занимался такими вещами несколько лет назад, у нас во всей стране в районе 2 тысяч функционирующих коллективов.

• — Ну это трудно подсчитать все-таки.

— Нет, нетрудно. Кинь клич: пришлите песню, и мы вас наградим золотыми куполами. Плюс-минус это будет список тех, кто хочет что-то делать. Плюс, не знаю, 50 коллективов устоявшихся. Вот и все. Вот и процент. Отсюда и результаты. Количество не переходит в качество — и наоборот. 

• — Печальные у вас какие-то настроения. Когда мы с вами общались, когда V-Rox только начинался, энтузиазма было гораздо больше.

— Энтузиазм остается. И убежденности в том, что я делаю, у меня теперь гораздо больше. Потому что на третий год фестиваль начал приносить плоды. С другой стороны, прекратилось всяческое постороннее финансирование. У госструктур денег нет в связи с экономической ситуацией, у спонсоров большие проблемы в своих бизнесах. Соответственно, все эти начинания творческой молодежи типа меня не в их приоритете, и приходится изыскивать пути, которых никто не знает. Но даже при всей этой печальной ситуации фестиваль состоится, и у меня есть большая уверенность, что он по содержанию будет гораздо интереснее и шире. И у нас есть желание привлекать не только местную аудиторию, но и международную, азиатскую. Хотя для этого, наверное, должны пройти годы. Это если широкая публика здесь вообще не потеряет интерес к культурно-массовым мероприятиям, потому что в России… Ну, люди понурые, и есть почему опустить голову, и как ты тут себя ни настраивай на положительные волны, они все сбиваются о какие-то искусственно воздвигнутые барьеры. 

• — К вопросу о барьерах. А вот эти все китайские группы — о чем они поют, собственно? Там же тоже политический режим довольно специальный.

— То, что происходит сейчас с китайской рок-музыкой, схоже с нашими рок-клубами 80-х. То есть что-то типа как-то регулируется, но никого никуда особенно не волокут. Понятно, что если это большое мероприятие и большая экономика, тогда ты обязан предоставлять заранее содержание всех песен. Мы тоже это делали, когда выступали в прошлом году в Шанхае, нам все разрешили. И я потом говорю промоутеру: «Да, наверное, эти бумажки просто в папочки подшивают, не читая». А он отвечает: «Кстати, нет». И рассказывает такую историю. Они как-то хотели привезти «Вопли Видоплясова». Взяли песни, загнали их в Google Translate, отправили. Приходит ответ: не пойдет. Что такое? Отвечают: гей-пропаганда. Где, покажите?! Ему показывают перевод. Выясняется, что вот это «гей-гей-гей» в песне «Весна» было переведено понятно как. По-китайски так и было написано: «Гомосексуалист, гомосексуалист, гомосексуалист, гомосексуалист»… 

• — То есть против партии не споешь, наверное.

— Или споешь у себя в клубе, на уровне, которым всем недосуг заниматься. Но вообще сейчас, мне кажется, китайцы и корейцы уже необязательно себя идентифицируют в связи со страной или национальностью. Это все — New Asia, новая Азия. И где-то в этом же пространстве я себя и ощущаю. Есть примеры этого рода и из мира моды. Знаете, что такое фастфэшн? Это когда марки в масс-маркете меняют коллекции каждые две недели — и вещи стоят недорого. Весь этот фастфэшн идет из даунтауна Лос-Анджелеса, и 90 процентов людей, которые его двигают, — корейская эмиграция. Сначала корейцы занимались просто текстилем, потом дети поехали в Париж, Лондон и Нью-Йорк, следующее поколение научилось говорить на английском и вести бизнес, следующее взяло это в свои руки и своим трудолюбием отодвинуло итальянцев и испанцев. Это к тому, что все возможно, только как-то двигаться надо. Главное — разобраться, что мы можем. Платформа V-Rox — это отчасти способ найти свое место в мире.

• — Вы все время говорите про открытость миру, а вся российская риторика сейчас скорее строится на том, что надо закрываться от тлетворного влияния и так далее.

— Эта риторика идет вразрез с моим пониманием того, как можно дальше выживать в современном мире. Особенно людям на Дальнем Востоке. Я не верю в то, что какие-то добрые правители будут вечно тебя тянуть за собой и еще приплачивать. Надо создавать что-то свое, и потенциал есть, и он тут, рядом. Вот, скажем, трепанги, гребешки и морские ежи во Владивостоке были всегда. Но в моем советском детстве нам в голову не приходило, что их можно есть. И мы стояли в очереди за колбасой привозной, когда на городском пляже под ногами были те самые деликатесы, за которыми некоторые летают в другие страны. И они остались, просто надо их правильно готовить и подавать тем людям, которые это понимают и знают. Ну, образно говоря.

• — То есть мешает вам эта риторика?

— Безусловно, мешает, потому что она тормозит развитие аудитории. А главное — что она предлагает взамен? Нет же ничего. Как не было, так и нет, и не будет. И мне бы, может, и веселиться — вот какой я замечательный Мумий Тролль. Я теперь вечный! (Смеется.) Но как-то меня уже не радует собственная вечность.

• — Ну в своих песнях вы как-то поддерживаете бодрость духа при этом. 

— Да, мы все пытаемся выстроить свой мифический Владивосток-3000. Я понимаю, что это дело вроде обреченное, но лучше заниматься обреченным делом, чем ничем. 

• — Вся эта ваша азиатская и американская одиссея — можно ли ее понимать как способ поддерживать себя в творческом тонусе? Чтобы не забронзоветь в собственной вечности, так сказать.

— Безусловно. Я прекрасно понимаю, что у нас есть достаточное количество лояльных поклонников, которые понимают по-русски. И они уже никуда не денутся. Мы прошли точку невозврата. Это объективная вещь. Когда ты на виду год-два, про тебя могут забыть. А когда пятнадцать лет — ты уже навсегда. Знаете, я тут на днях побывал на творческом вечере David Lynch Foundation. В конце вышла группа Duran Duran, которая по музыкальным данным была далеко не лучшим коллективом вечера. Но при этом весь зал встал, плясал, слезы радости лились у каждого… То есть и воспоминания ностальгические присутствуют, и музыканты, не обладая особыми техническими навыками, умеют сделать хорошую вечеринку. Такие выступления вселяют в меня большую уверенность в собственном будущем. (Смеется.) Но остается тот самый вопрос творческого тонуса. Его мне нужно поддерживать. Именно таким способом, когда ты идешь непроторенными тропами, понимая, что это вроде никак не ко двору, но — кто знает.

• — И альбомы вы бы, в принципе, могли уже не записывать…

— В принципе, мы могли бы после первых двух альбомов ничего не записывать. И я прекрасно помню беседы десятилетней давности с членами своего коллектива, которые говорили: да на фига нам эти туры? да на фига нам переться в Америку и Гренландию? Вот есть казино «Метелица», будем по субботам и воскресеньям выезжать, и нам хватит. Ну вот после годов убеждений люди поняли, что где-то я оказался прав.

• — То, что вы взяли в группу Сашу Холенко, он же DZA, то, что вам Андрей Касай клипы рисует, — это тоже способ поддерживать себя в тонусе?

— Ну даже не столько себя в тонусе, сколько просто поддерживать людей, которые хотят что-то делать, у которых горят глаза и душа. Такие люди в итоге только и остаются. Как утверждает моя мама, кто выжил, тот и выиграл. Мы вот недавно накануне Coachella встретились с Брайаном Ферри семьями, и оказалось, что он старше моих родителей. Хедлайнер молодежного фестиваля! Причем его сын в какой-то момент предложил мне: «А почему бы тебе не сделать альбом каверов нашего папы на русском языке?» Как-то, видимо, они так прониклись дуэтом с Тоддом Терье… Поэтому я и говорю: никогда не знаешь, куда вообще все это тебя завезет. Может быть, действительно, лет через 10 имеет смысл. 

• — Мы как-то почти не поговорили собственно про альбом. Откуда такое название в 2015-м году? Ну какие сейчас пиратские копии, в самом деле?

— Я считаю, что российское понимание этого термина очень отсталое. Мы до сих пор думаем про пиратские CD, хотя и заводы уже давно встали, и их владельцы занимаются совсем другими вещами — я кое-кого из них знаю. (Смеется.) В мире сейчас другая повестка: стриминговые сервисы, сколько автору нужно наработать, чтобы поддерживать свою жизнь с помощью этих моделей монетизации музыки. Многие считают, что Spotify и так далее — это и есть современное пиратство, потому что схемы, как и за что начисляются деньги, не вполне прозрачные. И эти вещи обсуждаются на уровне парламентов. А у нас нет ни внятного закона об интеллектуальной собственности, который бы оперировал современными категориями, ни людей, которые разбирались бы в этом вопросе. И музыканты не совсем понимают: а чего, собственно, требовать? Это название — в некотором роде повод для разговора. 

• — Когда мы с вами общались в предыдущий раз, вы очень уклончиво рассуждали о новом этапе в жизни «Мумий Тролля». Он наступил? В чем он заключается?

— Совсем другие рабочие условия жизни группы. История типа «давайте соберемся, посидим в студии, запишем альбом и поедем на гастроли» — это пройденный этап. Долгие приготовления к студийной сессии, выбор между «Мосфильмом» и Лондоном — это тоже уже неактуально. С кем ты работаешь, члены это твоего коллектива или нет — не имеет значения: у тебя может быть один басист во Владивостоке и другой в Нью-Йорке, потому что это более экономически эффективно. Публика потребляет музыку по-другому. Никто не ждет дня выхода альбома, не стоит в очереди у магазина; никому неинтересны автограф-сессии. Соответственно, все меняется. И самой по себе группе сейчас уже сложно существовать и понимать свое предназначение. Мне поэтому и кажется, что музыканты сейчас должны обрастать какими-то институциями вроде того же V-Rox. Становиться чем-то большим, чем просто группой.