«Терпеть не могу, когда музыка звучит слишком современно»

• — Чэд Вэлли — это псевдоним или название группы?

— Хороший вопрос. Люди все время спрашивают, правда ли меня так зовут — а про название группы никогда. Даже не знаю точного ответа. Когда я только назвался Чэд Вэлли, я не думал, что это имя — в Англии мало людей по имени Чэд, и уж точно я не знаю никого с фамилией Вэлли. Но потом я стал много приезжать в Америку — и вот там они все думали, что меня так зовут. Так что теперь это, наверное, псевдоним. Мне нравится неопределенность. Так или иначе, под своим настоящим именем я точно не хочу выступать. Еще, кстати, Chad Valley — это такая компания в Англии, они производят игрушки. Их я совсем не имел в виду, честное слово.

• — Вы уже много лет играете в группе Jonquil, которую сами, по-моему, и собрали. Почему вы вдруг решили параллельно сольным творчеством заняться?

— А Jonquil и начинались как сольный проект, я у себя дома что-то делал. Потом все разрослось до группы из шести человек — с кучей инструментов, серьезными концертами, записями в студии. Я соскучился по тому, чтобы делать музыку в своей комнате как хобби, в свободное время. Решил к этому вернуться. Я тогда как раз много слушал старый хаус, диско и фанк, захотелось сделать какую-то свою версию этой музыки. Просто так, от скуки. Если ты делаешь что-то просто потому, что тебе скучно, — получается лучше всего.

• — Вам было сложно с этими песнями выйти на сцену? Все-таки одному не так легко должно быть, как с группой.

— О да! Первый год концертов в качестве Чэда Вэлли было очень сложно — я все никак не мог понять, как это делать одному. Потому что я пытаюсь балансировать между, так сказать, танцами и поп-музыкой. Поначалу я пытался играть очень танцевальные, такие клубные концерты, но не пошло. Впрочем, чтобы все сидели на стульях, тоже не хочется. Теперь я играю эти песни вместе с другими музыкантами.

• — Чэд Вэлли при этом пока что сильно успешнее Jonquil.

— Определенно. Это, конечно, странно, потому что с Jonquil мы записали три альбома, и нас никто толком не замечал, а в качестве Вэлли я выпустил всего один — и всех сразу зацепило. С группой я делал много всяких немузыкальных вещей, в смысле промоушена и всего такого, за эти пять лет я много чего узнал про индустрию. Может, это помогло. Но еще дело, наверное, в том, что Чэд Вэлли — электронная музыка. Она вроде как актуальная сейчас. Для меня это странно, я с подросткового возраста слушал электронику, лейбл Warp, она для меня всегда была важной. А теперь она прорвалась в мейнстрим. По-моему, не так важно, как что сыграно, акустически или на синтезаторах, главное — музыка.

• — Очень неожиданно, по-моему, что вы из Оксфорда, — ваша музыка звучит по-американски. Но в Оксфорде вроде неплохая местная сцена.

— О да. Оксфорд — очень маленький город. Здесь всего 150 тысяч людей, и большинство из них — студенты, которые целыми днями сидят за книгами и музыку не очень любят. Но тут всегда были хорошие музыканты, еще с конца 80-х: Ride, Radiohead, Supergrass — все из Оксфорда. Тут, наверное, много факторов играет роль. Но одна из главных причин, по-моему, — мы все очень гордимся своим городом и своим происхождением. Я вообще-то уже живу в Лондоне, но всегда всем говорю, что я из Оксфорда. Он тебя держит, от него так легко не избавишься. Я рос, и вокруг меня всегда были люди, которые играли музыку. Когда Foals стали такими популярными, это очень помогло местным — мы поняли, что группа из Оксфорда много чего может добиться. Их, конечно, все лично знали. Город-то маленький, сцена небольшая, все музыканты дружат.

• — Я еще несколько раз натыкался на название Blessing Force, пока читал про вас и про Оксфорд. Что это такое?

— Что-то вроде художественного сообщества. Музыканты, художники, писатели из Оксфорда. Сейчас мы не очень много чего делаем, но в прошлом, пока я еще там жил, постоянно устраивали выставки, представления, концерты, небольшие фестивали, выпускали пластинки. Как я уже сказал, мы все гордимся местной сценой, так что хотелось это все как-то оформить, структурировать.

• — Такое обычно как раз в небольших городах происходит.

— Это правда. В Лондоне ничего такого нет. Я тут уже почти год, и тут нет никакой общности, люди, наоборот, очень разделены. В большом городе у каждого свои проблемы.

• — Что же вы переехали?

— Хороший вопрос. (Смеется.) Я жил в Оксфорде двадцать семь лет, всю мою жизнь, так что мне хотелось перемен. К тому же тут много моих друзей, которых хотелось чаще видеть.

• — У вас еще какой-то удивительный дом был в Оксфорде, где вы музицировали.

— А, да. Мы с парнями из Jonquil в какой-то момент все переехали жить в один дом. Там в подвале была студия, где мы записывались. И еще рядом находилась база для репетиций, где мы тоже все вместе собирались — с Foals в том числе. В этом доме я записал первые две EP как Чэд Вэлли.

• — А свой прошлогодний альбом вы в каких условиях записывали?

— Уже у себя дома — в студии, у себя в комнате. Там все сделал, а потом отнес на студию к продюсеру по имени Джонатан Шаховской. Мы с ним где-то два месяца все сводили, перезаписывали что-то. Я сам мало чего понимаю в звуке, я самоучка. Все, что я знаю про запись и продакшн, — ко всему сам пришел. Поэтому я пошел к продюсеру: у меня в голове был очень четкий звук, как «Young Hunger» должен звучать, богато и круто. Первые две EP я делал с таким ретрозвуком, это легко, надо просто все хорошенько испортить, состарить и так далее. Это я умею. Вот, кстати, сейчас я пишу следующий альбом, и там, кажется, все будет совсем иначе, чем на «Young Hunger», — жужжащее и грязное.

• — У вас очень красивый, даже почти безупречный голос — но вы при этом регулярно его в песнях всякими фильтрами глушите.

— Голос — это инструмент. Я с ним обращаюсь, как с синтезатором, гитарой, чем угодно. Взять, например, песню «My Girl» — я там пою через вокодер, и мне хотелось, чтобы это было слышно. Я очень люблю альбом Канье Уэста «808s & Heartbreak», где он через автотюн поет. Он не очень хороший певец, но с автотюном у него очень крутой саунд получился. Если кто-то использует автотюн, потому что он не умеет петь, чего в этом такого? Ты можешь сделать так, чтобы гитара зазвучала совсем непохоже на гитару, — и никто не жалуется. С автотюном, мне кажется, то же самое. Я с детства учился петь. И я рос с мыслью, что это мое призвание — что меня будут знать как певца. Но теперь я понял, что другие вещи у меня не хуже получаются, поэтому я хочу быть просто музыкантом, который еще и поет.

• — Вы явно вдохновляетесь самой что ни на есть коммерческой поп-музыкой, той, к которой не все обращаются. Ну, скажем «My Girl» немного напоминает всякий европоп 90-х.

— Так и есть. Я люблю поп-музыку в любом виде. Я, например, очень много слушал Мадонну, Кайли Миноуг, Duran Duran — не самые модные сейчас исполнители, прямо скажем. В юности я играл во всяких панк- и хардкор-группах, но в глубине души я чувствовал, что люблю слащавую попсу. Я отчетливо помню первую музыку, которую полюбил в детстве, — это были Queen и саундтрек к «Королю Льву». Меня это совершенно не напрягает.

• — Это любопытно, потому что поп-музыку вроде как все приняли, и ее слушать не стыдно, но все равно самый коммерческий ее вариант многими презираем — ну, скажем, Кеша.

— Я обожаю Кешу! У нее есть гениальные песни. Правда, про таких музыкантов сложно говорить, что ты их любишь. Это по-другому работает, я воспринимаю отдельные песни. Никогда не сказал бы, что Кэти Перри — хорошая певица, но «Firework» — восхитительная песня. Их же пишут авторы, которые не связаны с конкретными артистами. Один человек может написать песню для Кеши, Кэти Перри и Бритни Спирс. Так что это работает несколько иначе, чем, скажем так, настоящая музыка. О ней нельзя судить по тем же критериям. Давайте признаем, она сделана исключительно ради денег. Но как только ты это понимаешь и признаешь, ты можешь начать воспринимать ее совершенно иначе.

• — Вы как-то сказали в интервью, что не любите, когда музыка звучит современно. Это все еще так?

— Да, все еще так думаю. Терпеть не могу, когда музыка звучит слишком современно. Разве что для танцевальной электроники можно сделать исключение. Я люблю очень мало современной музыки. Хорошей музыки сейчас пугающе мало — так что я больше слушаю старья и гораздо больше получаю удовольствия. Ну и свою музыку я, конечно, тоже совершенно осознанно делаю так, чтобы она была похожа на то, что было в прошлом.

• — У вас еще очень интересные тексты. Вроде простые, но как будто намеренно остраненные, неопределенные, чтобы не было понятно, кто за ними стоит.

— Я остраняюсь в текстах, да. Мне не хочется выкладываться, писать про свою жизнь, о том, что с ней происходит, о личных переживаниях. Я пишу об абстрактных чувствах — так, чтобы любой человек в мире мог понять. Мне нравится использовать простые слова. По правде говоря, для меня звук важнее, чем смысл, мне нравятся звуки слов. «У-у-у» и «а-а-а» очень разнятся по своим качествам — и очень сильно влияют на песню. Когда я придумываю вокальную мелодию, я сначала придумываю мелодию и только потом текст — насколько я знаю, другие люди делают это в обратном порядке, начиная с текста.

• — Вы как-то раз сказали, что если формат альбома перестанет существовать, то вы перестанете заниматься музыкой. Как по-вашему, почему он до сих пор жив?

— Я такое сказал?! (Смеется.) Сейчас я так не думаю. Альбомы точно долго не продержатся. Как музыкант я хотел бы делать альбомы — это веское заявление, в него много всего можно вложить. Сорок пять минут музыки — очень хорошая длина, человеку несложно сконцентрироваться. В то же время я сам уже давно все слушаю отдельными песнями. Так что как слушатель я за отдельные треки.

• — Вы, кстати, в России будете играть в молле. Там будет сцена, так что это будет настоящий концерт, но все же — вы когда-нибудь играли в молле или в магазине?

— Да. С Jonquil. Это был самый стыдный концерт в моей жизни. Нас пригласили Subaru, они рекламировали какую-то машину. Мы играли внутри молла, и в этом не было никакого смысла. Люди просто проходили мимо, не обращая внимания, мы играли в пустоту. Это было в городе Милтон-Кинс, также известном как самое ужасное место на Земле. Надеюсь, в этот раз будет иначе.