«Татуировка с Pussy Riot — моя самая любимая!»

• — О вас до сих пор многие пишут как о новичке, хотя у вас альбом вот-вот выйдет, и хиты есть — по-моему, в новичках вы ходили еще год назад. Вы сама чувствуете себя дебютанткой?

— Пока да. Вот выйдет альбом — перестану ей быть (разговор состоялся до релиза дебютного альбома MØ «No Mythologies to Follow» — Прим. ред.). Ну, сами понимаете — это серьезное заявление, подведение каких-то первых итогов. После пластинки я буду не новичком, а настоящим музыкантом.

• — Вы при этом практически сразу, в начале карьеры попали на мейджор-лейбл, ничего толком не успев записать. Как вас нашли Sony?

— Это было в Нью-Йорке в 2012-м. Буквально за один день вокруг MØ началась какая-то шумиха, про меня начали писать и говорить — так что нам с менеджером пришлось даже отбиваться от предложений разных лейблов. Но нам, конечно, хотелось заключить с кем-то контракт. В итоге выбрали Sony. В первую очередь нам понравилось, что, как нам показалось, их интересовала я и моя музыка, а не образовавшийся вокруг меня хайп. Мы хотели сотрудничать с теми, кто любит именно музыку, иначе это было бы бессмысленно. Но я, конечно, очень удивилась — все действительно произошло за один день. Все начали предлагать встретиться, договориться.

• — А Sony от вас что-то требуют? У них есть какие-то ограничения? Как сейчас вообще большие лейблы с молодыми артистами обращаются?

— Нет, ничего не требуют. Это еще одна причина, по которой я их выбрала. Они не стали говорить: «Так, вот это нужно поменять, имидж мы вам такой сделаем, а музыка будет вот такая». Они сказали: «Ты нам нравишься, делай и дальше так, как делаешь». И до сих пор никакого давления не было.

• — Еще очень важный момент в вашей карьере был, когда вы повстречали продюсера Ронни Виндала — можно сказать, второго участника MØ. Как это случилось?

— Нас свел менеджер. Он одновременно работал со мной и с Ронни. Когда я только начинала делать музыку под именем MØ, я сочиняла рэп, все такое, а потом вдруг переключилась на поп-песни, стала писать искренние тексты. Можно сказать, поменяла жанр. И вот эти мои поп-демо мой менеджер послал Ронни Виндалу, тому понравилось, он попытался их как-то спродюсировать. И тут сразу щелкнуло. Я услышала его набросок для песни «Maiden» — и сразу стало ясно, что он меня понимает. Мне очень нравится, как Ронни продюсирует, ему нравится моя музыка, в общем, все само собой случилось — как по волшебству.

• — А насколько вообще важна роль Виндала в вашей музыке? Он только звук делает или песни с вами пишет?

— Нет, я одна пишу мелодии и тексты. Сочиняю в основном на пианино. Еще записываю вокал в одиночку — потом посылаю все это Ронни, а он начинает что-то вокруг продюсировать, тоже один. Мы, конечно, встречаемся, обсуждаем все, он иногда мне говорит: «Нет, вот так делать нельзя» — и я чаще всего соглашаюсь. Но творим мы по отдельности. Несколько раз он присылал мне бит, и я уже поверх него что-то придумывала, но так редко случается.

• — У вашей пластинки такое непростое название — «No Mythologies to Follow». За альбомом стоит какая-то идея или концепция?

— Да. Большая часть песен — про молодость, а если точнее, про то, как ты юн и не знаешь, что делать, чувствуешь себя потерянным в этом безумном мире, не можешь найти себе места. У нас больше нет Библии, нет объединяющей религии — только интернет, соцсети и медиа, которые рассказывают, что правильно, а что неправильно. Я пою о том, как найти свой путь, как ориентироваться в жизни. «No Mythologies to Follow» — это значит, что у современного человека нет доктрин, которым он может следовать, надо все придумывать самому.

• — Вообще, по вашим песням чувствуется, что в них есть какая-то глубина, дополнительный смысл — но в то же время это поп-песни. Вам не кажется, что люди не особо вдумываются в поп-музыку, и это не лучший формат для того, чтобы передать свои мысли?

— С одной стороны, это правда. С другой стороны, она все равно на них влияет. Я всегда любила панк, андерграунд, но в детстве слушала поп-музыку. Ее ценность в том, что ты можешь добраться и достучаться до максимального количества людей. Я хочу вот что сказать молодым людям: «Ты не должен быть идеальным, ты не должен оправдывать чьи-то ожидания, ты можешь найти собственный путь». Когда я была маленькой, лет в 7-8 я слушала Spice Girls и очень серьезно воспринимала их песни — а они про хорошие вещи пели: про сильных женщин, про то, что не надо сдаваться. Если мне удастся что-то подобное донести до людей, я буду счастлива.

• — Вы выросли в маленьком городе, Оденсе. На вас это как-то повлияло?

— Конечно! Я даже не в Оденсе жила сначала, а в пригороде. Я носила черную одежду, слушала панк — и люди меня не понимали. Мне нравилось там расти, но я была очень одинока. Когда я стала подростком и начала протестовать против всего, стало совсем сложно — и мы перебрались в Оденсе, я пошла в новую школу. Там было попроще. Так или иначе, я научилась быть собой. Но это было не очень далеко от Копенгагена, для России так и вовсе смешное расстояние — пара часов езды на машине.

• — То есть в Копенгаген вам несложно было переезжать.

— Довольно просто. Я перебралась сюда два года назад, когда мне было 22. У меня своя квартира тут. Но домой я часто возвращаюсь.

• — Вокал, насколько я знаю, вы тоже исключительно дома у своих родителей записываете.

— Угу. Я сделала из своей детской комнаты маленькую студию. Мне важно быть одной, когда я записываю голос. Я погружаюсь в особое эмоциональное состояние — мне очень сильно может помешать, скажем, звукорежиссер, который сидит за стеклом и смотрит. В одиночестве я свободно себя чувствую: долго играю с голосом, все пробую, разбираю, пока не нахожу лучший вариант.

• — Но на концертах вам при этом не неловко петь?

— Нет. Ну там другая совсем ситуация. На концерте ты выступаешь с уже готовым материалом, рассказываешь знакомые тебе истории, выпускаешь эмоции. Можно даже некий образ на себя примерить, чего в записи я себе не позволяю. Еще мне помогает то, что нужно много двигаться — я как-то дополняю песни телодвижениями, лицом и телом показываю, о чем они.

• — К слову о телодвижениях: у вас, мне кажется, есть некоторое ощущение одиночества в музыке — возможно, оно идет из вашего детства и из того, что вы голос в одиночку записываете. В то же время у вас танцевальная музыка, под которую люди собираются вместе и двигаются — вы не видите тут никакого противоречия?

— Да, конечно, вижу. Но в этом вся штука! Я очень люблю контрасты. С одной стороны, меня всегда привлекала меланхолия, тьма. С другой стороны, во мне полно энергии и я, в общем-то, счастливый человек. Мне нравится это смешивать. Простые радостные танцы мне ничего не дают, нужна капля тьмы и вдумчивости.

• — Современная музыка становится все более интернациональной. В вас, по-моему, нет ничего датского — песни MØ могли бы происходить из любой точки Земли.

— Думаю, так и есть. Я, если честно, много об этом не размышляла: кто-то говорит, что у меня скандинавская музыка, кто-то — что международная. Думаю, дальше границы будут только стираться. Люди открыты ко всему, неважно, откуда ты. Ну вот мы с Дипло договорились через твиттер вместе поработать — датчанка и американец, и все отлично получилось.

• — У вас до MØ еще была панк-группа, в которой вы, кажется, целых пять лет играли.

— Как я уже говорила, когда мне было четырнадцать, я очень сильно полюбила панк-культуру, левую идеологию, мне захотелось собрать группу и петь на политические темы. Я собрала ее со своей лучшей подружкой, у нас был такой феминистский панк-рок. Пять лет играли, ездили по Европе, даже добрались до Нью-Йорка. Было очень весело: я тусовалась со своей лучшей подружкой, мы каждую неделю напивались, шлялись по сквотам и играли там концерты.

• — Как вам кажется, сейчас вообще можно быть панками — ну как ваши любимые Sonic Youth в 80-е, например?

— Лучшая группа в мире, к слову. Понимаю, о чем вы. Сейчас все стали всеядные, все все принимают, и скопировать то, что было в 80-е, невозможно, сложно придумать что-то настолько же радикальное. Но мне кажется, что энергия осталась, есть люди, которые транслируют панк. Знаете Iceage, например? Они настоящие панки. Хотя, конечно, слово «панк» сейчас гораздо меньше значит.

• — У вас вообще было очень много проектов. Есть ощущение, что с MØ вы наконец что-то нащупали, и теперь знаете, что делаете?

— По-моему, никто не знает, что он делает. (Смеется.) А те, кто делают вид, что знают, ужасные зануды. Но вы правы, с MØ я по-настоящему честная, тут нет никаких компромиссов. Когда я только начинала этот проект в 2009-м, читала рэп, примеряла на себя какие-то образы, получалось, что я — не я, а какой-то другой человек. Теперь все иначе. Даже в панк-группе я не была такой честной, все-таки это была игра.

• — Вы уже приезжали в прошлом году в Москву.

— Ага, это было очень здорово, но немного странно. Мы играли на фестивале в красивом саду с какими-то шатрами, беседками, все было зеленое — а вокруг этого сада стояли огромные высокие дома. Но мне очень понравилось. В тот раз мы даже татуировки себе сделали, я — с Pussy Riot.

• — Я, собственно, хотел спросить: зачем вы сделали себе татуировку с балаклавой Pussy Riot?

— Они — мои герои. Серьезно. Плюс я первый раз оказалась в России, мне хотелось сделать что-то запоминающееся. У меня еще семь татуировок, но эта — моя самая любимая.