«Собираем лайки, а что у нас внутри?»: Foresteppe о диафильмах, истории и Сибири

• — Мне кажется, что для стороннего слушателя будет сложно с первого раза понять, в чем разница между «No Time To Hurry» и «Diafilms» — как бы ты их сам разграничил?
  

— Все-таки «No Time To Hurry» скорее был таким удачно сложившимся альбомом каких-то заготовок, а «Diafilms» более концептуальный — в композициях больше связей между собой. Во-первых, суть названия в том, что каждая песня соответствует своему диафильму. Изначально у меня вообще был дикий план — записать, сколько по времени длится показ одного диафильма, и потом уже под заданный хронометраж писать песню. Потом я все-таки решил от такой жесткой привязки отказаться. «Diafilms» более цельный, и получается, что это, может быть, и есть в каком-то смысле первый альбом. Когда я только начал писать музыку как Foresteppe три года назад, то думал именно о саундтреке к диафильмам. И только потом, когда я попробовал что-то сделать, получился «No Time To Hurry», и идея с диафильмами была отложена, пока Стас (Шарифуллин, Hmot, основатель лейбла Klammklang — прим. ред.) меня не выловил прошлым летом и не спросил: «Так, а где альбом номер два?». И я сказал себе: «Ну ладно». (смеется)

• — А почему именно «Diafilms»? Как диафильмы пришли в голову?

— Когда я только переезжал туда, где сейчас живу, то и в квартире родителей, и у бабушки находил всякие разные штуки. Вот и нашел коробку с диафильмами, которые мне показывали еще в детстве, когда мне было лет 5. И этот визуальный ряд подтолкнул меня к мысли сделать что-то подобное. Изначально идея была очень простая: что-то вроде саундтрека к немому кино. Потом она, конечно, развилась, добавилось что-то еще. Неизбежно все обросло еще какими-то инструментами со своими аналогиями, плюс еще все эти «филдухи», как мы со Стасом зовем полевые записи. Получился такой палимпсест.

• — А что было на тех диафильмах?

— В основном детские сказки. «Talephone» — это «Сказки по телефону» Джанни Родари. «The Snow House» — «Снежный дом», просто стихотворение с рисунками мультипликаторши Татьяны Гнисюк, моего любимого автора диафильмов. И «Маша и подушка» — тоже такой детский рассказик. На домашних концертах даю гостям коробку, они выбирают несколько штук. Они их рассматривают, а я просто выбираю порядок, чтобы мне легче было ориентироваться. И все-таки нет жесткой привязки к именно этим историям, но тем не менее, я посчитал нужным сделать отсылку к ним в названиях. Я не хотел бы детально говорить о таких мелочах, которые появляются не только в названиях. Но вот, например, самая первая песня, «Playschool», написана, условно говоря, к диафильму «Детский сад». И этот колокольчик, который там звенит в самом начале — это словно звонок на урок. Можно привязывать эту ассоциацию, можно и не делать этого. У меня обычно так получается, что я сначала что-то делаю, а потом только слушаю и понимаю: «О, а вот тут такая получилась интерпретация», и очень здорово, что все так выходит.

• — Расскажи про тур по комнатке? Как тебе пришла в голову идея просто сыграть несколько концертов в своей квартире?

— Я помню как сейчас: 2012 год, я лежу в кровати и, засыпая, думаю, что надо назвать проект «Diafilms». Что я буду играть музыку под диафильмы, а люди будут приезжать, слушать, и смотреть. Мне вообще не приходило в голову, что в 2014 я поеду с концертом в Москву. Я тогда пресытился живыми выступлениями в составе разных новосибирских групп. Думал, что вся эта проблема в концертах, которые происходят непонятно зачем. У меня интуитивно, еще до всяких мартыновских загонов, была такая мысль, что если бы люди приехали на концерт, то приехали бы именно ко мне. Именно за музыкой. Идея таких концертов вообще была связана с этим альбомом. Я играл что-то уже не у себя в комнатке, но оно интерпретировалось уже по-другому.

• — Как ты думаешь, будущие концерты в других городах могут быть какими-то квартирниками? Как лучше всего сохранить атмосферу?

— Мне за прошлый год доводилось играть в разных пространствах, музейных, допустим, но это одно дело, а опен-эйр — это совсем другое. Был опыт, например, в питерском Summer Bar... Это вообще был вызов.  Люди пришли просто бухать в пятницу, а я им тут эмбиент-фолк и всякие VHS-овские оцифровочки. Везде был интересный опыт, была какая-то интерпретация. Нет какого-то «Я здесь играю, а здесь не играю». Ну, позовут. Если зовут ради музыки, то почему бы и нет?

• — Но аутентичное исполнение все равно остается дома?

— Конечно, я не могу просто взять и перенести комнату. Но здесь другая проблема. Я вожу с собой, конечно, не все свои инструменты, а тут они все лежат передо мной, и у меня просто глаза разбегаются, потому что хочется поиграть на всем. И это, кстати, слышно в альбоме. Вообще, выходит так, что концерты где-то не дома — и не хорошо, и не плохо. Аутентично это, не аутентично? Как-то не меряю такими категориями.

• — Как так вышло, что ты выпустил первый альбом после второго?

— Я не знаю, нужно ли об этом сейчас говорить. У меня до того, как Стас спросил про «Diafilms», уже был план с конкретными заготовками для альбома, который теперь будет третьим. И сейчас все так интересно получается. Сегодня Стас мне звонил: «Ой, Егор, типография задерживает, ничего страшного?», а я ему: «Стас, все хорошо». Он прямо распереживался. Я рад, что все закончилось вот так, спустя три года.

• — То есть это пройденный этап?

— Да, действительно, в каком-то смысле.

• — Вообще у тебя сейчас очень продуктивный период. Ты сейчас сказал про третий альбом, в прошлом году вы с Kitten Captain сделали сплит, Стас мне скидывал то, что вы вместе записали — как ты себя ощущаешь с той мыслью, что у тебя все больше и больше получается музыки?

— Я только рад, но, в общем-то, немножко озадачен — в первую очередь из-за того, как все это совмещать со своей основной деятельностью. Хочется заниматься только музыкой, но с моим, скажем так, подходом к монетизации... Если бы я изначально хотел как-то заработать, то я бы вообще не такую музыку делал. А так я просто рад. На самом деле кроме Стаса, там еще есть пара-тройка совместных работ, они развиваются потихоньку. Вот Бела — она нам нарисовала чудесную обложку — еще и видео для нас с Ренатом (Туктаровым, Melan! и Kitten Captain — прим. ред.) сделала в прошлом году. Она тоже музыкант, мы с ней на 23 минуты большую штуку уже доделали. Дай Бог, в этом году уже что-то будет. Хочется и не спамить тоже. Такая есть характерная для эмбиент-музыкантов схема: на один лейбл прорвался, и сразу у тебя пять релизов за год. Мне это не очень интересно. Совместно что-то делать — без проблем: я готов работать со всеми, а вот альбомы… Я с детства считаю, что альбом — это не просто наработки, а какое-то цельное произведение.

• — Ты говорил об основной деятельности. Тебе если помогает твоя работа историком, то как?

— Историком в прямом смысле слова я не работаю. Работаю преподавателем истории, а на историка-ученого я еще учусь. Мне это очень помогло, конечно, с кассетой про Косичкиных. В ракурсе истории повседневности я просто обалдел, какой это источник. В любом случае, у нас есть такое понятие, как критика источника — и отсюда более глубинная рефлексия получается по любому поводу. Даже если просто идешь по улице, что-то замечаешь и загружаешься. Такие вещи, которые называют повседневными, про которые говорят, мол — чего здесь такого?

• — То, что ты работаешь, по сути, с такими достаточно ностальгическими форматами, как диафильмы, кассеты, как-то связано с деятельностью, или одно идет с другим параллельно?

— Мне кажется, что если говорить именно про диафильмы, то, конечно, и благодаря им, в том числе, получилось так, что в одиннадцатом классе я решил — пойду учиться на историка. Но позже я эти вещи начал воспринимать более глубоко. Вот, например, есть такой замечательный мультик из 80-х про Куликовскую битву. Когда я его смотрел в детстве, я воспринимал как что-то трагическое. Сейчас я смотрю его и все совершенно по-другому. Там есть момент, когда князь Дмитрий встречает зарю, скачет красная конница — практически красноармейцы, знакомый силуэт. Какая-то более детальная получилась проработка. В любом случае, рефлексия стала более взрослой, более осмысленной, хотя, я надеюсь, она не потеряла детского удивления. Вот буквально сегодня приезжали на один из моих концертов два знакомых парня. Один из них в первый раз увидел пластинки, кассеты и диафильмы, сразу спрашивает: «А что это за баночки с гуашью?» Я объясняю: «Вот это пленочка, диафильм», И он сразу: «Ух ты!». Все эти 45 минут он взахлеб читал очень громко, что там было написано. Получилась такая живая аудиокнига. Я очень рад, что даже людей, которые изначально со всем этим не знакомы, это задевает.

• — Присутствие некоего детского следа важно для твоей музыки?

— Очень. Это не то что бы желание вернуть то, что потеряно, а скорее я чувствую какую-то уходящую натуру. В этой детскости есть какая-то искренность. Она может быть очень наивная и глупая, беззаботно-незатейливая, но как-то строит, меняет оптику. Вот мы вчера зашли с приятелем в магазин, это было 14 февраля. А там очередь из 10-ти человек, и все с пивасиком. И, как сказал приятель, на серьезных щах. Музыка такая может быть и хорошей, но это все слишком серьезно. Я никак не могу отделаться от впечатления, что мы все, условно говоря, в этом взрослом мире стараемся скорее казаться, нежели быть; лайки эти собираем, ну хорошо, а что у нас внутри? От этого, наверное, стараюсь убежать. Вот домашние концерты. Приезжайте ко мне, я здесь живу. Вот маленькое место, куда открыт вход каждому.

• — То есть это такая парадоксальная музыка, которая бежит от эскапизма?

— Ох, завернул. В каком-то смысле — да. Я не стремлюсь куда-то бежать от людей, но в то же время я хочу, чтобы они сами бежали куда-то, но не от самих себя.

• — Как на тебя влияет среда вокруг? Не то, что происходит внутри микрокосма, а именно в городе, в Сибири в целом?

— Напрямую нет помощи или еще чего-то такого. Просто в какой-то момент у меня ракурс поменялся. Я когда-то тоже думал: «Здесь какая-то депрессуха. Концертов нет, ничего нет», а потом просто наступило понимание, что ну и хорошо, нет и нет. Если не можешь этого изменить — а я тогда не мог — то стоит посмотреть на это с другой точки зрения. Стали замечаться какие-то милые детали в самых банальных вещах. Вот недавно еду в автобусе: сдает водитель сдачу мальчику-младшекласснику. Школьник говорит: «Вы меня обсчитали», а водитель ему: «Ну, пересчитай». Мальчик достает тетрадку и начинает в столбик считать — и это правда мило. Что-то из этой серии везде замечается. Не то чтобы у меня какие-то шоры на глазах и я не вижу, что здесь с культурным уровнем не очень хорошо. Для меня это просто не повод для того, чтобы сидеть и нудеть о том, как здесь плохо. Я, Никита Бондарев и другие ребята шутим про Бердск, что это культурная столица Европы. А Сибирь — это, конечно, природа. А она всегда вдохновляет.

• — Мне еще показалось, что если бы ты использовал другие инструменты на этом альбоме, получилась бы отличная неоклассика. Была такая мысль, или это получилось само собой?

— Оно само. Если говорить про аранжировки, то для «No Time To Hurry» я делал одну песню за другой, а здесь я сначала записал все партии гитары, затем записал весь аккордеон. Мне хотелось здесь как можно больше инструментов совместить. И из-за этого, может быть, все и звучит так богато в плане аранжировок. Там очень много всего, оно все переливается и, слава Богу, вроде бы сочетается. О неоклассике конкретной мысли не было. Одна, может быть, две штуки подходят под это описание, но все остальное просто на глазах росло. У меня была изначальная заготовка на гитаре, а все остальное я клеил. И тут уже смеялся над собой, что наконец полностью оправдал звание электронного музыканта на «Diafilms». Нет ни одной партии, записанной без склейки. Причем иногда просто до жути много склеек — самосэмплированием я занимался в больших количествах. Как-то придумывать, складывать это в одно и сводить у меня получается, а вот запись — самая моя нелюбимая пора. Я знаю, какие звуки могут издать инструменты. Я знаю, что я вот здесь прижму, и появится такая нота, а вот друг за другом их прижимать мне неинтересно. Не то что неинтересно — я не буду ради хорошего умения игры на гитаре по восемь часов сидеть. Странно получается: фолк-музыкант, который почти не умеет играть. На пианино я вот точно не умею играть. Ребята тоже удивлялись: «А чего у тебя наклейки на клавишах?» Я говорю: «Да вот, чтобы играть».

• — Можешь ли ты описать, что у тебя происходит сейчас за окном?

— За окном у меня сибирская тишина, бердский мороз и русская хтонь.