«Сейчас все музыканты говорят, что играют поп-музыку. Мы не такие»

• — Вы выучили нотную грамоту и музыкальную теорию, когда начали работать над предыдущим альбомом, «Hidden». Зачем вам это понадобилось?

— Чтобы самому написать все аранжировки для альбома. Я и помыслить не мог, что это сделает кто-то другой, поэтому решил поучиться. Каждый день усердно над этим работал. Но теория — это всего лишь еще один инструмент. На последних двух альбомах я написал большую часть музыки, используя нотную запись, но это вовсе не потому, что я замахивался на какой-то опус магнум или грандиозный концерт в духе Баха. Просто это эффективный способ добиться того, чтобы разные музыканты с разным опытом и образованием могли сыграть то, что ты сочинил, и материал бы не пострадал. Так получается интереснее и богаче, чем если бы я попытался что-то насвистеть или намычать.

• — «Field of Reeds» вы еще и записывали в каком-то необычном месте.

— Запись проходила в нескольких студиях, но началось все действительно в особенном месте — в Funkhaus Nalepastraße в Берлине. Это такой послевоенный восточногерманский радиокомплекс, там несколько огромных зданий, совершенно потрясающе выглядящих. В этом комплексе записывались радиоспектакли и передачи, поэтому там полно разных удивительных помещений: деревянные комнаты, каменные комнаты, комнаты с лестницами, ведущими в никуда, где записывали звук, как человек поднимается или спускается по лестнице. Нас туда привел дирижер Андре де Риддер, с которым мы работали еще над концертной программой после «Hidden».

• — Каково вам вообще было работать с классическими музыкантами? Сложно?

— Скорее им со мной было сложно! Я многих порядком достал. Некоторые думали, что отдохнут на записи нашего альбома: вроде бы это популярная, а не классическая музыка. Фиг вам! Я заставлял людей переигрывать партии по сто раз, чтобы добиться нужного результата. Например, в одной песне — я это точно запомнил — правильная барабанная партия у моего брата Джорджа появилась с 87-го раза. Это, кстати, то, что объединяет меня и Грэма Саттона (музыкант группы Bark Psychosis, продюсер. — Прим. ред.), который с нами над альбомом работал. Мы оба перфекционисты, мы готовы на все, чтобы добиться желаемого звука. Да, это иногда занимает много времени, но иначе какой смысл что-то вообще делать?

• — У вас на альбоме много необычных звуков: бьющееся стекло, хлопанье крыльев ястреба. Вот как такое придумывается? Как вы понимаете, что вам нужен именно этот звук?

— Все завязано на музыке. Я обычно пишу музыку один, за фортепиано или каким-то другим инструментом, и иногда становится понятно, что она чего-то требует. Но с ястребом, конечно, целая история была. Можно было бы взять откуда-нибудь семпл, но это было бы скучно. А собственно записать звук было очень сложно: мы долго не могли найти человека, у которого был бы ястреб, потом студии отказывались его пускать. И правильно делали, кстати. Это же хищная птица, опасная, она даже на нашего звукорежиссера пыталась напасть.

• — Вы не любите, когда These New Puritans называют поп-группой. Но вас же и к академической музыке вроде не причислить.

— Мне ни то ни другое не нравится. Мне не нравится академическая музыка, потому что мне не хочется делать музыку для избранных, заведомо исключать какую-то часть публики, чем в академической среде, по-моему, и занимаются. Поп-музыка мне тоже не нравится, она стала слишком консервативной. Люди говорят, что мы записали слишком сложный альбом, — ну это же не так! Мы выступили абсолютно в рамках традиции музыки, которую люди пишут о том, что они чувствуют. В нашем альбоме слишком много интуиции, эмоций для академической музыки. Я прожил и прочувствовал каждую секунду «Field of Reeds». Но в то же время... Сейчас все музыканты говорят, что играют поп-музыку. Давайте честно: мы не такие.

• — Я читал несколько рецензий, где музыку «Field of Reeds» называли фолком. Что вы об этом думаете? Вы отталкиваетесь от какой-то традиции?

— Фолк... Хм... Меня уже второй раз об этом спрашивают, и теперь мне кажется, что в этом есть смысл. Если под фолком подразумевать традиционную, народную музыку. В ней есть определенная глубина и мрак — и мы обращаемся к похожим материям.

• — Проблема с современной музыкой в том, что ей сложно заработать на жизнь, поэтому музыкантам приходится как-то выкручиваться. Вот и вы продаете свою музыку в рекламу, ваш брат работает моделью. Вас это раздражает?

— Только что закончилась эпоха мейджор-лейблов, когда музыканты зарабатывали огромные суммы, — и мы еще не до конца привыкли к новой ситуации. Но ведь до нее было то же самое — музыка не была особо прибыльной профессией. Так что, возможно, мы вернулись к естественному положению вещей. Хотя как музыканту мне, конечно, обидно, что люди совсем не против воровать музыку и что они так дешево ценят творчество. Человек за чашку кофе платит больше, чем за песню. Искусство — это теперь то, чем любители занимаются забесплатно. Это ужасно. Что это говорит о музыкантах, обществе, нашем времени? Что же до рекламы, я не вижу в этом ничего зазорного. Мне недавно предложили использовать музыку These New Puritans в ролике Victoria’s Secret, я согласился, не задумываясь. Если на продаже альбомов невозможно заработать, что еще делать?

• — Вам всего 25, а музыку вы делаете в разы серьезнее и взрослее, чем обычно люди делают в вашем возрасте.
  

— Взрослее? Звучит очень скучно. Как будто мы уже вышли на пенсию и отдыхаем. По-моему, наоборот, мы занимаемся чем-то очень инфантильным. Стремление сочинять музыку — детское, любой ребенок сочиняет песни. Мы просто дети, которые развлекаются и играют с инструментами. Все не так серьезно, как может показаться.

• — Вы знаете, что Элтон Джон недавно вас назвал своей любимой современной группой?

— О да. Мне было очень приятно. У него есть прямо-таки гениальные песни — мне вообще Грэм в свое время посоветовал его послушать. Так что я рад, что мы ему нравимся. Вообще, это логично — если бы я был мультимиллионером, который может себе позволить что угодно, я бы тоже наверняка интересовался странными современными группами.