«Мир стал циничнее. У современного героя нет желания»

• — Вы приехали в Москву из Таганрога в 2001-м. Что вы там оставили?

— Болото. Настоящее чеховское болото. Если читали Чехова, то там описан Таганрог. Он такой и сейчас, не изменился ни на капельку. Там у меня уже была группа, играли фолк. Был знакомый, который играл дет-метал (правда, сейчас он в Оптиной пустыни служит), а мы были хиппи. Слушали The Doors, я фенечками был обвешан по локоть, волосы длинные, весь в бисере. 

• — Откуда же тогда песни «Зверей» взялись?

Я не знаю. Первый альбом вообще записывался крайне странно, буквально двумя людьми, мной и Сашей Войтинским (продюсером группы. — Прим. ред.). Мы могли придумать одну песню, а потом из нее сделать три.  Все делалось спонтанно, никаких ориентиров не было. Я бы вообще сказал, что первый альбом «Зверей» — это такой постмодернизм.

• — Вы приехали в 2001-м, а уже в 2004-м собрали «Олимпийский». Как вы это тогда воспринимали?

— То время для меня в тумане находится в каком-то. Такой фарш был! Я сейчас даже не могу как-то оценивать, анализировать, что произошло. Я как-то стараюсь вообще об этом не думать. Ну было и было, хорошо. Конечно, я получал удовольствие. А потом были нервные срывы и больницы. Нервное истощение, алкоголизм. Так получилось, что команда людей была веселая, все происходило в таком угаре.

• — Теперь рок-н-ролл закончился?

— Такой угарный? Пока да, потому что мне нужно отдышаться. Я устал на самом деле очень. Да и к этому все само как-то идет. Взять наши последние гастроли перед отпуском: никто не пил уже, мы даже шутили над этим. Невозможно пить уже. Все сказано давно. Поэтому чаще всего после концертов мы просто ужинаем и идем спать. Против природы не попрешь. Глупо бороться. Надо или придурком быть, или сознательно полностью разрушать себя, как делают некоторые. Но я не из таких людей.

• — Ну, принято считать, что так делают рок-музыканты настоящие.

— Ну в том-то и дело, что мы вообще непонятно кто. Смотришь концерт — да, рок. Слушаешь пластинку — вообще непонятно. Тин-рок, поп-рок, как угодно.

• — Вас же за это как раз сильно критиковали в свое время. Мол, что это такое, пустили на «Наше радио» какую-то попсу. Вас это самого травмировало?

— Да, было. Многие говорили, что через год группы этой не будет. Злило тогда это слегка, да. А сейчас я на это вообще не реагирую. Ну да, тин-рок, но какие претензии, я не могу понять? В чем проблема-то? Не нравится — пожалуйста, не слушай. Зависть есть, конечно. Вот она где-то и срабатывает. А так-то чего? Я же, играя такие доступные, лирические простые песни, не претендую на ваш Олимп хардкора, это же ежу понятно.

• — Что вас вообще мотивировало, когда вы затевали «Зверей»? Тщеславие?

— Может быть. Да, слава — это наркотик. Когда на тебя смотрят, когда тебя хотят. Но это для меня больше, конечно, это игра. Потому что ты поиграл в это, покайфовал, ушел со сцены — и хорошо, можешь дальше там сидеть на диванчике в уголочке. Переодеваться, пить чаек. Все закончилось. А потом обратно на сцену. И так постояннно: туда и обратно. Контрастный душ.

• — Как вам кажется, лирический герой песен первого альбома встроился бы в сегодняшнюю реальность? Или что-то изменилось в мире?

— Мир стал циничнее, у всех на уме одно потребление. В кино сейчас то же  самое происходит. У современного героя нет желания. Поэтому так сложно написать сценарий. Вот Коппола снимает кино, где у героя нет желания, он просто ездит бесцельно по кругу на машине и не знает, чего он хочет на самом деле. Это же все аллегорично. Настолько все размылось, что у героя нашего времени нет уже никакого понимания, где он, что он, к чему стремится. Мне кажется, лет через 5–7 такой простой, честный лирический герой снова будет очень востребован. Чтобы откровенный, без всякой ерунды, без шуточек, без ловушек, без снобизма, без опошления всего —просто честный хороший герой. Он будет очень востребован, просто потому что он будет выглядеть на фоне всего происходящего чем-то космическим. Обычный человек с обычным ценностями будет бунтарем, это будет реальный протест. Люди уже привыкли к лжи, к такому отношению ко всему: мол, любовь — говно, эту … можно купить, а здесь мы поржем все над этим. Все не всерьез.  

• — Я вот на днях пересматривал «Осенний марафон», тоже историю  о человеке без желания. Но довольно сложно представить, чтобы такой фильм пересняли в сегодняшних условиях.

— Трудно, да. Потому что даже отношение к женщинам поменялось. Не может уже человек так метаться, незачем ему. В современном мире любовница Бузыкина встречалась бы с женой и решала какие-нибудь проблемы. «Ну давай ты по вторникам, а я по средам».

• — При этом о социальном вам петь неинтересно?

— Не хочется. 

• — Почему?

— Потому что есть хип-хоп, и куча коллективов, которые находятся в оппозиции, в протесте… Но мне это неинтересно. Для меня музыка играет другую роль в жизни. То, что делают Lumen, допустим, — это музыка для подростков, которые не знают, куда им свою силушку и энергию приложить. Они по своей природе протестуют, потому что у них такой возраст протестный. А для меня музыка, наоборот, — способ найти какое-то утешение. Мне обязательно нужно сопереживать происходящему. А сопереживать какому-то протесту подростковому я не могу и не хочу, на самом деле. Песни — это способ общения с людьми. То есть я им говорю: ребят, я вот влюбился, чего делать — не знаю. Ну вот, реально …, не знаю. И они говорят: «О, я тоже не знаю». И получается, что мы с ними объединяемся. А теперь представьте, что я этим людям говорю: «Меня не устраивают цены на гречку! Меня не устраивают дороги в моей стране!». Они мне ответят: «Нас тоже, но нафига мы собрались тогда здесь? Мы же хотим поделиться чем-то сокровенным». Это понятно и так все, от того, что мы с вами будем говорить, что дороги плохие, ничего не изменится. А если мы будем говорить о наших внутренних переживаниях — о любви, о дружбе, о каких-то очень важных вещах — это нам поможет. Люди после наших концертов полгода ходят счастливые и думают о произошедшем. «Ага, раз у него так было и он нашел выход, значит, все хорошо!»

• — Вы упомянули хип-хоп. Кажется, он сейчас вообще заменил собой рок-музыку, нет? С точки зрения шоу-бизнеса, во всяком случае.

— Так и есть. Это нормально. Сам процесс создания и выпуска композиции в рэпе гораздо проще, чем в рок-музыке. Купил себе микрофон за 200 долларов, за 100 долларов купил программку, забил все и начитал (рэпует):  «Мой город просыпается в тумане, я умираю без тебя, у меня нет мани!» Записал — и в YouTube. А живая гитарная музыка — что это такое? Это коллектив разных людей, которые думают по-разному. Это компромисс музыкантов между собой. Это нужно записать, поехать на студию, потом свести каким-то образом, понять, куда можно вырулить это. Долгий процесс. А в хип-хоп музыке, особенно в таком тюремно-лирическом, все гораздо проще. Забил семплами потихонечку, начитал, раз-раз — у тебя продукт готов. Рэп — такая кустарная музыка. А рок-музыка кустарной быть не может. 

• — А панк как же? 

— Хм. Ну да, панк может. Вот «Ленинград» приходит и записывает все на 3 микрофона в студии за 2 часа. Но у нас подход другой. Мы все время пробуем что-то новое, посещаем разные студии. В Москве во всех были. В некоторых есть хорошая барабанная комната, в некоторых — хорошие железки, на которых можно свести и отмастерить материал. Сводить материал ездим в Киев, там звукорежиссер знакомый. Ездили в Лондон, там тоже с местными сводили. В Питер. И так далее.  

• — В Питер — это на «Добролет» к Алякринскому?

— Да. Там, кстати, к нам зашел Женя Федоров. И я ему рассказал смешную историю. Когда я переехал в Москву, у меня было представление такое о популярности: я хотел, чтобы моя группа была как Tequilajazzz, такая клубная. Для меня этот уровень был вершиной. Я Федорову рассказал эту историю, он посмеялся и сказал: «У тебя, мне кажется, лучше получилось».

• — «Звери» оказались последними, кто воспользовался традиционной схемой раскрутки рок-группы: мощный лейбл, ротации клипов и песен. У тех, кто появился спустя семь-восемь лет, все завязано на совсем другие каналы. А вы сейчас по какой модели существуете?

— Сейчас модель у нас называется «подполье». Минимум информации. Максимум действия. Четыре года назад мы очень резко ограничили свое присутствие в средствах массовой информации. Когда мы все попробовали, посетили какие-то передачи, фестивали, акции какие-то, мы поняли, кто есть кто. Вся эта структура шоу-бизнеса эстрадного оказалась нам не очень интересна.

• — Все равно же, наверное, всюду зовут и приглашают.

— Зовут. Просто отказываешься и все.

• — Но вы же все равно даете массовые концерты.

— Это шлейф от уже записанного материала. Он будет тянуться еще лет 10. Можно спокойно ничего не делать.

• — Зачем тогда вы перезаписали свои главные песни для сборника, если можно ничего не делать?

— Просто была потребность в материале, актуальном на сегодняшний день. У нас в первую очередь и у публики, наверное, тоже. Многие наши альбомы, пластинки писались уже очень давно, и делалось это таким декоративным, искусственным методом в студии.

• — Это как?

— Это когда песня делается не группой на репетиции, потом обкатывается на концертах и потом уже записывается, а ровно наоборот. В студии придумывалась аранжировка, а потом то, что было  на альбоме, мы адаптировали для концертов. На репетициях песни рождались крайне редко. К сожалению, не все, что делается в студии, возможно перенести на живой звук. Поэтому песни менялись, порой сильно. Вот для того, чтобы зафиксировать их в этом звуке, мы и переписали 25 песен из разных пластинок. Все вместе, без редакции, более сыро и напористо. Мы вообще все больше и больше приходим к какому-то хард-року. Без кнопок, без синтетики, электроники.

• — А новые песни пишутся?

— Даже для двух проектов. Один проект — «Звери», как всегда. Это история сложившаяся, в нее вмешиваться, рушить ее нет смысла, это глупо. Со вторым сложнее. Но желание сделать что-то другое есть. Вот я думаю над другим проектом. Может, сольным. Может, с другими людьми. Весной я ушел в творческий отпуск, мы не гастролируем, у нас нет концертов, я спокойно смотрю на все со стороны, ищу новые подходы. К тому же много времени отнимает учеба — я же учусь на режиссера игрового кино.

• — А это как вышло?

— Я с Германикой дружу. Сначала была музыка для кино. Потом она попросила меня сняться в эпизоде. Потом написать музыку для сериала. И вот как-то потихоньку я и влился. К тому же есть просто желание заняться своим образованием. Я не знаю, что из этого выйдет, — может, я бестолковый режиссер.

• — Чужую музыку вы слушаете? Какие-то открытия у вас были за последний год?

— За последний год — нет. Он был какой-то очень вялый в плане музыки. А несколько лет назад — ну да, Arctic Monkeys мне очень понравились. Последний альбом у них, кстати, тоже хороший. Там очень смешно шесть или семь песен сделаны буквально на одном квадрате. Но первый вообще был прекрасный. Потом пошла муть, ленноновщина какая-то, эксперименты жуткие. Я думал — ну, все как обычно. Люди выпускают альбом один, а потом начинают от него отрекаться, что-то искать. Тут и конец прекрасной группе. С The Kooks была такая же история. Я в основном слушаю британскую музыку…

• — Гитарную.

—  Не только. И Klaxons слушаю, и другие полуэлектронные группы. Вообще, как раз сейчас я начинаю приближаться к электронной музыке. Я тут познакомился с интересным человеком, диджеем из Литвы, концептуальным до ужаса. Ричард его зовут. Человек больной: работает на старых приборах, признает только аналоговый звук, разработал целую философию звука свою. Если говорить по-простому, то если в треке с голосом, допустим, совпадает по частотам какой-нибудь инструмент, то на хрен этот инструмент. Очень радикальный подход. Вот мы с ним скоро и будем вместе колдовать. Причем там не надо писать никаких текстов. Я буду просто что-то вещать, что меня волнует, а он будет делать музыку.

   — Да, и вот еще. Всегда хотел спросить, а как расшифровать вашу строчку: «Ты ставишь втихаря капканы на баранов?»

—  Как? Да просто есть девушки, которые могут быстро зацепить мужчину, понимают, что ему нужно и кто он такой. Есть баран, на барана ставят капкан. Все.