Омар Сулейман: миф или реальность?

«Впервые я услышала Омара Сулеймана на ютьюбе. Некоторые говорят, что он играет сирийское техно. Что освежает в его музыке — так это праздник. В ней есть веселье. Она по-настоящему живая и очень актуальная. И он не брезгует пользоваться синтезаторами, электроникой, драм-машинами и ютьюбом. Он действительно хочет делать что-то резонирующее с сегодняшним днем».

Это слова, которыми Бьорк представила Сулеймана американским радиослушателям, выступая на NPR в 2009 году. (Тогда же сирийский певец и его группа — играющий на электрическом сазе Али Шакер и отвечающий за синтезторы Ризан Саид — поехали на свои первые западные гастроли — оглушительно успешные.) В этих пяти предложениях как будто специально собраны все причины той удивительной популярности, которую Омар Сулейман приобрел в Европе и США. Но сначала — небольшое отступление.

В конце последнего, «вампирского» фильма Джармуша есть сцена в Танжере. Ив оставляет Адама на углу небольшой площади, обещает скоро вернуться, просит никуда не уходить и исчезает. Адам замечает мягкий гитарный гул (мы слышали много подобных звуков в детройтской, «западной» части фильма), прислушивается, и тут вступает женский голос, поющий на арабском. Вот теперь Адам по-настоящему заинтересован, он поворачивает за угол и подходит к ночному кафе, из которого доносится музыка. Через открытые двери мы вместе с ним в основном смотрим то на Fender в руках гитариста, то на поющую девушку. Следует обмен репликами (заметим: стандартными, как из аудиопособия по английскому, и произнесенными с такой же неживой интонацией): «Ив, эта девушка потрясающая». — «Это Ясмин, она из Ливана. Я уверена, она будет очень знаменитой». — «Надеюсь, что нет, она слишком хороша для этого».

Что произошло? Что заставило Адама заглянуть за угол? Ему, если помните, очень плохо. Он в чужом городе, в чужом контексте; он крайне утомлен (чуть раньше была допита фляжечка с последней чистой кровью) — кажется, если бы не эта музыка, он бы так и простоял у стены, упершись в нее затылком и будучи не в состоянии сдвинуться с места. Но это необычное сочетание знакомых и незнакомых звуков заставляет его забыть об усталости — эта музыка «освежает» его, она «по-настоящему живая» и «актуальная»; она, кажется, способна заменить ему кровь — хотя бы на время. Эти музыканты в танжерском кафе не брезгуют использовать электрогитару. Они играют не сирийское техно, конечно, но марокканскую версию того, что сам Адам записывал в Детройте. Они делают что-то действительно резонирующее с нашим героем. Он узнает себя в других.

Такой же чистокровной находкой Омар Сулейман оказался для западного слушателя, который устал от поп-музыки, стерилизованной глобальной индустрией развлечений, и которого журналисты за руку привели в незнакомый контекст сирийской низовой эстрады и оставили рядом с ночным кафе, откуда, как начинает казаться по прочтении нескольких текстов о Сулеймане, никакая другая музыка звучать и не может. В Омаре Сулеймане европеец и американец узнали самих себя, еще помнящих, что такое праздник и веселье.

Мы упомянули почти все положения из приведенной в начале цитаты. Осталось одно, но, возможно, самое главное: Бьорк говорит, что впервые услышала Сулеймана на ютьюбе. Наверное, точнее было бы сказать — увидела и услышала.

Марк Гергис, человек, открывший Сулеймана для лейбла Sublime Frequencies и, следовательно, для западного мира вообще, в интервью The Quietus (интереснейшем, кстати) вспоминал, как поразительно было видеть на первых европейских концертах его подопечного самых разных людей, вместе танцевавших под музыку сирийца, одетого в куфию, джеллабу и темные очки, ведь это «образ, который годами демонизировали западные медиа». Однако кажется, что, напротив, именно это точное визуальное попадание в стереотип во многом и определило успех Сулеймана. Исключительность Сулеймана в том, что конформист тоже видит в нем свое отражение, вернее, отражение своих представлений об арабе, и в частности сирийце. («Перед тем, как быть открытым, дикарь был вначале придуман».)

Омара «Сирийца» Сулеймана не пускают (а потом все-таки пускают) играть в Швецию и регулярно спрашивают о гражданской войне и режиме Асада. Омара «Араба» Сулеймана приглашают выступать на церемонии вручения Нобелевской премии мира и приветствуют там стоя. В недавнем тексте о Лане Дель Рей редактор «Волны» Никита Величко очень верно заметил, что «все, кто спрашивал ее про губы и Дэвида Линча, про папу-миллионера и интернат, куда ее поместили в 14 лет из-за проблем с алкоголем, так или иначе поучаствовали в создании великой американской певицы Ланы Дель Рей». А как не спросить, если в соседнем журнале спросили? Это же самые яркие детали. С Сулейманом похожая ситуация: это мы, те, кто пишет о нем, подчиняясь законам поля журналистики, тиражировали заданный еще в первых текстах об Омаре набор экзотических образов (пыльные арабские улицы, прилавки с кассетами), а после начала конфликта в Сирии стали бегло добавлять к нему упоминания о том, что Омару пришлось покинуть родину, потому что там война (см. характерное начало статьи в The Guardian). Сам Сулейман все это, очевидно, понимает — в немногословной переписке с «Волной» он подчеркнул: «МОЯ МИССИЯ СОСТОИТ НЕ В ТОМ, ЧТОБЫ ДОНЕСТИ ДО ЛЮДЕЙ ОБРАЗ АРАБСКОГО МИРА. ЭТО ТОЛЬКО ВАШЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ — И ОНО НЕВЕРНОЕ. Я ПЕВЕЦ И НЕСУ ЛЮДЯМ ТОЛЬКО МУЗЫКУ»; впрочем, его понимание не отменяет того факта, что Омар Сулейман — это примерно единственный, кроме Башара Асада, сириец, чей портрет медиа закрепили в массовом сознании.

Конечно, восточный герой появляется в западной поп-музыке не в первый раз — можно вспомнить хотя бы Рави Шанкара. Параллели между ним и Сулейманом вообще напрашиваются: оба настоящие носители традиции, народной — в случае Омара, классической — в случае Шанкара. У обоих видные поручители: Джордж Харрисон и Бьорк с Деймоном Албарном соответственно. Только вот Шанкара возвели в статус модного гуру, а Сулеймана — в статус любопытной диковинки, в крайнем случае — мема. Что тоже многое сообщает о разнице в культурных запросах общества 1960-х и общества 2010-х.

Ну и раз уж произнесено слово «мем», то надо сказать, что роль Бьорк и Албарна в популярности Сулеймана, может быть, не так уж и велика. В начале было видео. Между прочим, клип на «Leh Jani» (см. выше) смонтировал все тот же Марк Гергис — правда, совсем не программируя его вирусный потенциал: «Я думал, что западной аудитории нужен контекст для понимания того, кто такой Омар и откуда он. В результате этот клип оказался полезным как триггер первой волны интереса». Это видео Гергис собрал из того, что сам наснимал на концертах Сулеймана, и фрагментов промофильмов, диски с которыми он купил в Сирии. Получилось что-то во вкусе журнала DIS — посмотрите, например, вот этот пост в рубрике Global .Wav, которую вела Фатима Аль Кадири, клиентка лейбла Hyperdub: обсуждаемый в нем видеоролик по стилю это очень близок к «Leh Jani». В видеоряде Аль Кадири отмечает смешные странности интерьера, поз и выражений лиц, а музыку комментирует так: «Использование автотюна, конечно, процветает по всему миру, но в этом случае оно даже освежает», — как вы понимаете, примерно такие формулировки часто встречаются в текстах о Сулеймане, когда речь идет о применении им «западных» технологий.

Другой вопрос, как долго еще его музыка будет удовлетворять нашу «вампирскую» потребность в чистоте и аутентичности. Первый альбом Омара, записанный в западной студии, а не составленный из треков с кассет разных лет, «Wenu Wenu», спродюсировал Киран Хебден — он звучит чисто, но это как будто уже какая-то не та чистота (сравните, к примеру, два эти трека: «Warni Warni» и «Кell Il Banat Inkhatban»). Коммуникация — двусторонний процесс, и, сменив роль арабского свадебного певца на амплуа короля (шейха?) европейских танцполов, Омар Сулейман не мог не заразиться нашей стерильностью — а дальше уже вопрос иммунитета. С другой стороны, вероятно, только для западного уха, ностальгирующего по простоте и невинности, существует связь между низким качеством записи, грубостью, неизвестностью и аутентичностью. Именно над этим, кстати, и смеется Джармуш («Я уверена, она будет очень знаменитой». — «Надеюсь, что нет, она слишком хороша для этого»). Сомневаться в том, настоящий ли Омар Сулейман и останется ли он настоящим, — бессмысленно. Критически посмотреть на то, как мы его слушаем (и, раз уж на то пошло, пишем), — необходимо.