«Наша эпоха — это эпоха диджеинга»

• — О вас уже много пишут — и я обратил внимание, что в основном в контексте удивительных технологий: волшебная перчатка, Leap Motion, вот это все. И получается, что о музыке речь заходит как бы во вторую очередь. Вас это не смущает?

— Не знаю, я этого не замечал. Ну да, случилось так, что какой-то новый девайс, который я себе приобрел, вызвал любопытство. И это замечательно! Получается, что с помощью этого прибора я просто завлек в свою музыку больше людей. Это круто и приятно. К тому же Leap Motion никак не повлиял на процесс записи. В этом смысле я по-прежнему все делаю руками — ну то есть мышкой, гитарой и микрофоном. Есть две стороны эфемерики, эфемерной музыки, которую я делаю. Одна сторона — записи: там важны первые дубли, небрежность, важна самая витальная часть музыки, которую я стараюсь сохранить и из которой потом леплю трек. Концерты — вторая сторона: там эфемерность достигается за счет импровизации. Я сегодня сам об этом думал и понял, что на концертах я как бы завершаю трек, дорабатываю его, придумываю ему дополнительную форму. В этом смысле Leap Motion — это такая вишенка на торте, которая при этом может быть в очень разных местах торта.

• — Вы говорите, что важны небрежность и первые дубли. Но если важен первый дубль, зачем в принципе делать второй? Как это устроено?

— Устроено так. Либо я сажусь и наигрываю некую мелодию, под которую хочу что-то подстроить. Либо, скажем, еду я в метро, и у меня возникает некая мысль: условно говоря, а что будет, если я ударю по струнам в открытом строе С и потом переверну это? Потом прихожу и пробую. Иногда ничего не получается, настроение портится, и я все бросаю. А иногда начинаешь — и хоп, возникает еще одна идея, и дальше я что-то наигрываю, напеваю несколько раз и так далее. А что касается первых дублей — просто часто, когда я возвращаюсь потом к сделанному треку, я понимаю, что все клево, но слушатель не сможет это переварить. Слишком небрежно. Поэтому я начинаю с этим работать — и, как бы сказать, дальнейший процесс записи оправдывает первый дубль. И я его, как правило, не переписываю. В этом есть даже некоторый минус — из всех песен на альбоме я, наверное, только одну смогу на гитаре сыграть. Они просто забываются, к тому же у меня еще и память плохая — я ненавидел в детстве учить стихи. Записи — это в некотором смысле фиксация памяти.

Премьера: Anton Maskeliade «Subtract the Silence of Myself»

• — Если песня начинается с идеи, вот как вы сейчас рассказали, — получается ведь, что она идет в первую очередь от ума, от концепции. Где же тут тогда эмоция и эфемерность?

— Мы же говорим про триггер. А он может быть каким угодно. Иногда я вижу девушку, у меня в голове начинают звучать стихи, я их записываю в телефон, а потом они у меня там лежат и ждут момента, когда я смогу об этом рассказать. Триггером может являться любая идея — как концептуальная, так и эмоциональная. Но если уж я начинаю трек и остаюсь в нем — то меня ведет прежде всего эмоциональная история. Хотя голова тоже работает, конечно. Иначе я бы не доводил песни до конца.

• — Давайте про альбом. Почему именно эти песни, именно в таком порядке и именно сейчас?

— Тут все довольно тривиально. Альбом — это такой сборник историй. Мой «The Best» за последние два года. Я в некотором смысле принимаю маркетинговые условия игры: я знаю, что альбом — это один из способов продвижения музыки, так устроен мир. Наверняка есть и другие, но сейчас я выбрал этот. При этом там есть какая-то цельность внутри все равно. Я очень долго сидел над мастерингом, потому что все песни очень по-разному звучат, но потом плюнул и оставил как есть, потому что понял: это девять совершенно разных глав одной большой книжки.

• — У пластинки еще название красивое. Концептуальное как будто бы.

— Да ну, простое название, банальное. Первый альбом: раньше я молчал, теперь не молчу. Вообще, это цитата из песни группы Wilco — хотя на самом деле они поют «sobchak the silence of myself», ну, там дикция у вокалиста такая, так звучит. Я так и хотел назвать сначала, даже обложку подготовил, но потом решил, что тут появится лишний смысл. Так или иначе, эта строчка полностью отвечает моему нынешнему восприятию того, что происходит.

• — Первое, за что цепляется ухо в вашей музыке, — как в ней много звуков. Она все время копошится, живет, клокочет. Как вы понимаете, какие из этих звуков нужны, а какие нет? Сейчас же просто вокруг тенденция скорее на минимализацию всего.

— Мне нравится все наслаивать. Я же не зря все это называю книжками — мне правда хочется, чтобы эти треки читали. Для меня одно из самых волшебных свойств музыки — как разные ее пласты влияют друг на друга: ритм, бас, гитара, как они взаимодействуют, как между ними появляются какие-то смыслы и эмоции. В каждой из песен очень много историй. Да, конечно, иногда я понимаю, что начинается каша и надо что-то убирать, потому что музыка становится слишком переполненной. Но минимализм… Я не вижу в нем ничего плохого, мне просто кажется, что это такой этап взросления — когда человек устает от большого количества звука. А я пока не устал.

• — Как вы в принципе пришли к этой музыке? Я вот помню и группу «Зотовы братья», и даже группу «Тритон утонул», и из них обеих не то чтобы впрямую вытекает альбом «Subtract the Silence of Myself».

— Группа «Тритон утонул» начиналась, когда мне было 13 лет. У меня был друг детства, Лева Оборин, сосед по даче, и мы с ним летом дурачились под гитару. Он пел какие-то песни, я подпевал, мы выпускали альбомы на кассетах — ну чистое самодурство. Семь лет спустя у нас появился басист Феликс, с которым потом мы начали делать группу «Зотовы братья», и барабанщик Андрей, который на самом деле скрипач и сейчас играет в Courage Quartet вместе с гениальным композитором Маноцковым. Образовались какие-то песни, мы сыграли несколько концертов, но было понятно, что для других это все немножко дурачество, капустник, — мне хотелось развивать свои скиллы, двигаться дальше. В 2008-м мы разошлись, и два года я пребывал в анабиозе, писал стихи, занимался каким-то искусством, стал учиться звукорежиссуре. А потом ко мне однажды приехал Феликс со своими шумовыми модулями, и я этим заразился. Так появились «Зотовы братья» — мы собрали огромный сетап из семплеров, ритм-машинок, шумовых модулей, гитары, голоса, записали два живых альбома, играли на разных фестивалях. Это было потрясающее время. Репетиции происходили так: я приезжал к Феликсу утром — и мы импровизировали восемь часов без перерыва. Потом я брал запись, вырезал самые сливки и делал из этого трек. Дальше история стала более структурной — мы решили избавиться от хаоса, построить какую-то матрицу, перешли на ноутбук и начали вживую управлять контроллерами. И вот тогда я понял, что хочу подобные вещи делать один, со своей собственной музыкой.

• — Исчерпывающе. Вы еще несколько раз упомянули, что пишете стихи. Притом что в альбоме текст — это скорее некий инструмент, а русский язык там появляется совсем редко.

— Знаете, смешно иногда во «ВКонтакте» читать, что я плохо пою по-английски. Я не пою по-английски, я пою на выдуманном языке, который фонетически похож на английский. Но тут нет принципа. Это чистое чувство момента. Вот возьмем трек «Рождение» — у меня было изначально русское стихотворение, которое я в Google перевел на английский, и мне понравилось, как оно так звучит. Так что я спел его по-английски, а одно слово оставил на русском, опять же — потому что мне понравилось, как оно звучит в окружении английских слов. То есть я язык использую как фонетику. Поэтический смысл там есть, но он непрямой. Мне нравится оставлять текст абстрактным, потому что это позволяет разным людям по-разному его трактовать.

• — С другой стороны, человек, который захочет предъявить претензии, скажет, что вы просто боитесь языка и смысла.

— Ну, у меня есть трек, где я пою на русском языке, это была моя попытка прочитать рэп. И мне он нравится, он клевый, очень личный. Просто большинство моих треков возникают прямо потоком, у меня в голове возникают фонетические образы, и я, скажем так, материализую их ртом. Для меня важнее передать этот процесс, чем добавить какой-то дополнительный элемент смысла.

• — Продолжая говорить от имени человека, предъявляющего претензии, — наверняка будут комментарии в том смысле, что парень косит под Radiohead.

— Для меня Radiohead сыграли и продолжают играть очень большую роль в моей творческой жизни. Глупо это отрицать. Но помимо них на мои вкусы влияет куча других групп. И, кстати, в этом, мне кажется, большое преимущество современности. Музыкант сегодня — это такой концентрированный мэшап всевозможных стилей, которые он успел впитать; и он из этого адового микса лепит свою фигуру. И я не вижу в этом ничего зазорного. Тем более что так происходит последние лет шестьдесят — с тех пор как рок-н-ролл возник. Наша эпоха — это эпоха диджеинга в большом метафорическом смысле. Тут, наверное, уместно будет сравнение с алфавитом. У нас есть всего 33 буквы, но это не мешает писать огромные романы и новые стихи с их помощью. И в моем алфавите очень много кто есть, кроме Radiohead, — и Sparks, и те же Wilco, и Bright Eyes, и Frog Eyes…

• — А русские музыканты в нем есть?

— Ну, я для себя недавно открыл Инну Пиварс. И еще с огромным удовольствием слушаю последний альбом Сергея Пукста — гениальная запись, по-моему. Очень жду альбома Александра Маноцкова. Наверное, это все.

• — То есть никакого близкого для себя контекста вы в современной русской музыке не чувствуете?

—Я не мыслю категорией контекста. Я недавно пытался найти в интернете какого-нибудь музыканта иностранного, который сочиняет что-то похожее на то, что я делаю; хотел посмотреть, какой лейбл его курирует. Может быть, плохо искал, но я не знаю таких людей и не смог их найти. Не то чтобы это чем-то специально хорошо или плохо, конечно.

• — Ну а это не означает, что, может быть, такая музыка и не нужна никому? Какие у вас в этом смысле амбиции?

— Посмотрим. Мне — нужна. И мне хотелось бы донести свою музыку до максимального количества людей. Сейчас у меня есть 460 человек в моей группе «ВКонтакте», и я очень счастлив, что у меня они есть. И я переживаю, когда кто-то отписывается. Правда переживаю.