«Надо вселять ужас в сердца грешников»

• — Давайте сразу о главном — зачем в 2014 году звучать как Sonic Youth 25 лет назад?

Екатерина Шилоносова (вокал): Мне ровно 25, я люблю все, что вышло со мной в один год.

Евгений Горбунов (гитара): Это скорее отправная точка, от которой мы куда-то пойдем дальше. Это как-то все само получилось и даже не знаю, как могло было быть иначе. Сейчас люди прочитают интервью — и даже те, кто так сам не подумал сначала, скажут, что мы «дерем» с них. Но вот что скажу: может, это старость, но я недавно слушал на пластинке альбом «Dirty» и подумал, блин, вот я старик, вряд ли у меня будет такое же потрясение от музыки 2000-х когда-нибудь. Хотя ладно, в 2000-х были Animal Collective, Gang Gang Dance, эти все чуваки американские веселые, они делали что-то сумасбродное. А потом началась какая-то хрень. Такое ощущение, что все стали писать музыку по каким-то рецептам заготовленным, чтобы она всем нравилась и никого не оскорбляла. А нам как можно меньше хочется быть правильными инди-ребятами. Поэтому мы вдохновляемся самой … [разгильдяйской] группой, которую нашли в своих детских архивах.  То ли отбиваемся от новых клише с помощью старых, то ли пытаемся с какой-то забытой большинством людей платформы уехать в новую сторону.

Шилоносова: Мне еще кажется, это за уши притянутая тема — говорить, что кто-то с кого-то снимает или напрямую вдохновляется. Все с чего-то начинают и ориентируются на что-то, что они слушали раньше или что им нравится. Иногда это происходит неосознанно — я, например, в детстве не слушала Sonic Youth, мне казалось, что это очень диссонансная музыка. Я не понимала, в чем прикол. Прошло время, начала понимать — и через призму того, что я по-новому начала воспринимать музыку, я начала ее и сочинять по-новому. Есть у нас отсылки к Sonic Youth, но они не прямолинейные. Все группы, которые существуют два-три года, в любом случае только начинают искать себя и в любом случае напарываются на какую-то фигню, которая до них уже была, — и если мы напоролись на Sonic Youth, то это очень даже неплохо. Можно же было бы напороться и на…

Горбунов: Бон Джови! Но, кстати, мы еще много слушали во время записи The Velvet Underground, и всякого нью-вэйва, постпанка и шугейза, и постхардкора в духе The Nation of Ulysses.

• — А вам не кажется, что если закапываться в ту музыкальную эру, то интереснее исследовать как раз всякие менее известные группы, которые тогда ни во что не выросли. 10 лет назад все вспоминали 1980-е и сначала, понятно, прошлись по верхам — Joy Division и так далее, — а потом уже стали глубже копать, и вот тогда стало интересно.

Горбунов: Мне кажется, смысл все равно один остается — была какая-то энергия, она витала в воздухе, и ее ловили одновременно группы, которые попали на мейджоры, и какие-то полные аутсайдеры. Для нас это не так важно все, просто так получилось. Это стихийное увлечение, и оно сейчас нас так захватило, как я не помню, чтобы NRKTK (Горбунов — основатель NRKTK. — Прим. ред.) меня захватывали. Может, это просто какие-то детские штуки — в смысле хотел в детстве так и наконец сделал.

• — Вы чувствуете при этом, что это ваше увлечение как-то резонирует с тем, что происходит вокруг?

Горбунов: Тоже постоянно задаем себе этот вопрос. Пока мы точно знаем только, что группа наша сегодня необходима хотя бы потому, что мы реально можем дать под зад на концертах. Не как-то тупо, а аккуратно и мощно, чтобы зад далеко полетел. Мы подумали: а что сейчас можно играть так, чтобы мы с Катей вдвоем могли это делать быстро и классно и чтобы не надо было особо париться? И поняли, что это должна быть музыка, которая играется без каких-либо электронных устройств, только гитара и барабаны. А там уже само поперло. А что касается идеи, какого-то актуального высказывания, с этим всегда непросто, не хочется высасывать его из пальца, оно родится само. Пока наша сущность — загадка даже для нас, мы чувствуем, что есть мощный стержень, но не можем придать ему вербальную или визуальную форму. И мне кажется, это намного интереснее и сложнее, чем сразу знать, о чем ты сейчас всем выйдешь и скажешь.

• — А вот канадцы Ought буквально месяц назад выпустили альбом, тоже там играют всякий инди-рок от The Velvet Underground до Sonic Youth. Видимо, все-таки есть что-то в воздухе?

Горбунов: Знаете, тут с одной стороны работает ностальгический эффект, я иногда слушаю наши сведенные вещи и думаю — блин, я же примерно то же самое слушал, когда сидел на кухне и кассеты оформлял. А с другой стороны эта музыка — она для меня какое-то освобождение от того, что сейчас навязывается хайпом. На альбоме есть песня «Teenage God», я изначально задумывал ее как песню про навязанный подростку образ, которому как бы нужно соответствовать: он бунтарь, деструктивный и божество такое. А на самом деле же не бывает таких подростков, чтобы они были и бунтарями, и при этом романтический ореол вокруг них существовал. Все же знают, что все довольно прозаично.

• — Еще мне кажется, что в 1990-х американский инди-рок был во многом реакцией на джентрификацию — типа, вот сидят люди в каком-то захолустном городке, и вдруг там мегамолл появляется, парковки на 1000 мест, может, даже небоскреб строят. У Modest Mouse, например, об этом было все, что они в 1990-х записывали. Если сравнить Россию, скажем, 15-летней давности и сегодняшнюю, то тут примерно то же самое происходит.

Горбунов: Да, но нас больше волнует все-таки то, во что превращается самосознание людей вокруг по сравнению с 2000-ми, когда все были спокойными, расслабленными и толерантными по отношению ко всему. А сейчас какая-то хрень творится. Возможно, это чувствуется в песне «Face» — мне хотелось просто написать текст о том, как у человека искажается лицо.

• — Когда ему говоришь, например, про Крым?

Горбунов: Да. У меня никогда нет какого-то определенного социального замысла, но есть какое-то ощущение, которое вызывает окружающая действительность, и мне хочется что-то с ним сделать. И я чувствовал, что я к этому персонажу песни не очень хорошо отношусь — что-то с ним не то, я его не понимаю, он меня плохо понимает. И я над ним смеюсь, потому что он рожу корчит.

Шилоносова: Атмосфера вокруг на тебя влияет в любом случае. Мы переехали еще недавно на «Савеловскую» и живем теперь возле развязки Третьего кольца. Раньше жили на «Пролетарской», там было спокойно и аккуратно, а теперь — очень диссонирующие виды вокруг, и музыка стала более рваной, может быть, именно поэтому. С непривычки нас очень пугал переход вот этот длинный на «Савеловской», там обитают странные и неприятные люди.

• — То есть «Eyebones» — это музыка из того перехода?

Горбунов: Не совсем. Но переход там где-то маячит, и картины рисуются урбанистические, не очень уютные. И персонажи там какие-то морально разложившиеся. Вообще, мы пытаемся всех взбодрить, сказать: «Эй, ребята, хватит расслабляться». Не хочется делать музыку, которая была бы комфортной. У меня есть правило: не делать музыку, которую теоретически можно включить в кафе.

Шилоносова: Или в лифте.

Горбунов: Мне кажется, это какая-то болезнь последнее время. Даже постпанк-группы, которых в паблике Motherland выкладывают, — они все комфортные; их слушаешь, думаешь, ну да, все как надо, постпанк. И непонятно, как это так. Надо же вселять ужас в сердца грешников.

• — Есть какие-то уже наметки на то, что будет дальше?

Горбунов: Последняя песня на альбоме, «Dark Ass», которая меньше всего похожа на все остальное, она как минимум уже куда-то ведет, открывает маленький и узкий темный коридор. Ну и в других песнях моменты есть какие-то. А может, мы кардинально в определенный момент все изменим. Или пошлем все к чертовой бабушке и распадемся через недельку-другую.

• — Вот это обидно очень было бы. Это часто с нашими группами бывает — что-то нащупывают, но вместо того чтобы идти по этому пути дальше, полностью меняют концепцию.

Горбунов: Это история моей жизни. Достаточно релизы Stoned Boys послушать в хронологическом порядке. Хочется перестать метаться и идти дальше в чащу. Раньше я не мог себе простить, что все время одно и то же делаю, мне скучно было. Но на самом деле надо как-то ответственнее подходить к музыке, которую ты делаешь, и не бросать ее в темном лесу погибать под кустом.

• — Еще альбом очень живо звучит.

Шилоносова: Так и записано живьем в студии.

Горбунов: Только вокал в некоторых местах дописан дополнительно и пара гитар сверху кое-где.

• — Это же тоже штука из 90-х. Чуть ли не половину главных рок-альбомов 1990-х записал Стив Альбини, а у него такой бзик на максимальной честности звучания.

Горбунов: Это немаловажный момент. Чуваки сейчас как делают альбомы: записывают сотни дублей, двигают барабаны по сетке и так далее — это же полная хрень, непонятно, зачем это вообще все руками и ногами играть тогда было. У большинства музыкантов есть желание добиться какого-то лоска, а мы за сырой материал. Да, потом уже на альбоме все отмастерено, жира добавлено, но сыграно довольно криво, на что не обращаешь внимания — просто это органично.

• — А не происходит какой-то идиосинкразии, когда ты параллельно играешь олдскульный рок в Glintshake и современную электронику в Stoned Boys?

Горбунов: Stoned Boys тоже не сильно современная музыка. К тому же сейчас техно — это новый панк.

• — Всегда так было. И старый панк тоже.

Горбунов: И старый, и новый. По сути, это две стороны одной медали. С одной Glintshake, с другой Stoned Boys — обе штуки довольно аскетичные по набору выразительных средств, инструментов. Сейчас все смешалось со всем, могут в одной песне быть и островные ритмы, и пилящие гитарки, — и такой звук, как наш, уже кажется довольно-таки минималистичным. И в плане техно, и в плане гитарной музыки мне очень важна эта однородность фактуры. В целом это почти одно и то же, просто по-разному работающее и с разным грувом. Самое же главное, что мы сделали на этом альбоме, — мы научились создавать в песнях какое-то новое пространство. В которое можно зайти, а там что-то по-другому. Ощущаешь, что тебя вырвали из привычной реальности.

• — То есть чувство, что песня тебе уже не принадлежит — создал какой-то мир, который по своим правилам, а не твоим уже живет?

Горбунов: Да. Вот это самое крутое.