«Мы начали играть депрессивную музыку раньше всех и лучше всех»

• — О HTRK давно ничего не было слышно. Чем вы занимались в последнее время?

Джоннин Стэндиш (вокал, перкуссия, семплы): Буквально на прошлой неделе мы наконец закончили сводить новый альбом. Целых два года его писали. Альбом делался, можно сказать, четыре лета: два австралийских, одно лето в Санта-Фе, одно в Нью-Йорке — так что он более жаркий, солнечный, чем то, что мы делали раньше.

Найджел Янг (гитара, синтезаторы, электроника): Альбом продюсировал Натан Корбин из Excepter. Собственно, это он сначала увез нас в Нью-Мексико, потому что у него там была студия (потом он перевез ее в Нью-Йорк). Натан крутой. У нас с Excepter, как вы понимаете, абсолютно разная музыка, но это неважно — он в первую очередь очень хороший продюсер.

• — Из того, что вы описываете, кажется, что альбом будет еще более доступным, чем раньше. Такое ощущение, что вы в этом смысле очень целенаправленно двигаетесь.

Стэндиш: Так и есть. Слушая первую нашу пластинку, люди, грубо говоря, затыкали уши. На вторую, к нашему удивлению, тоже жаловались, что там все слишком нервно, тяжело и утомительно. Тут же все светлее, оптимистичнее и даже немного быстрее — да и тексты не построены вокруг горя и скорби. Я думаю, теперь мы наконец достучимся до людей.

• — Вы все время переезжаете с места на место. Жили в Нью-Йорке, в Берлине, теперь вот вернулись в Австралию. По правде говоря, звонить вам туда — это как звонить на другую планету.

Стэндиш: (Смеется.) А то! Мы тут вообще с ума сходим потихоньку: разница во времени со всем остальным миром очень сильно давит на психику. Просыпаешься — и узнаешь новости, которые случились, пока ты спал. Как будто на Марсе живешь. Лето у нас тоже черт знает когда. В Австралии, например, нет никаких специальных рождественских открыток: те же снег, сани с бубенчиками, что и везде. Но у нас-то в декабре летнее солнцестояние, самый жаркий день в году.

• — Одно из главных и самых заметных качеств музыки HTRK — она очень медленная. 3D из Massive Attack как-то сказал: «Если какая-то вещь заслуживает, чтобы ее делали, то она заслуживает того, чтобы ее делали медленно». 

Стэндиш: Ого. Первый раз слышу, но мне очень нравятся эти слова. На то, что у нас такая неспешная музыка, есть множество причин. Мне кажется, в какой-то степени это реакция на скорость современного мира, сами понимаете: интернет, социальные сети, у тебя в телефоне или компьютере каждые пять минут что-нибудь происходит. Но ведь когда медленно едешь в машине часа в три ночи — тогда вся музыка становится более странной и интересной, чем когда она звучит в шумном клубе.

• — К слову о клубах: как люди ведут себя на ваших выступлениях? И что вам хотелось бы, чтобы они делали?

Стэндиш: Мне нравится этот вопрос. Я предпочитаю, чтобы люди двигались очень медленно и все вместе. Как океан. Мы не любим заводить людей, чтобы они сходили с ума и скакали. Это, скорее, должно быть похоже на пульс, сердцебиение, чтобы люди стали одним организмом. Мы про себя это называем «неподвижный танец» — когда движение происходит скорее внутри, чем снаружи. И, кстати, обычно люди все улавливают и ровно так себя на наших концертах и ведут.

• — У вас крайне отрешенная манера пения, как будто вы вообще в другом месте находитесь и о чем-то другом думаете.

Стэндиш: Отрешенная… Да, так часто говорят. В этом есть доля правды. Знаете, это тоже в каком-то смысле реакция, протест против такого образа сверхэмоциональной женщины. Ну, знаете, типа все женщины полны эмоций и склонны выставлять их напоказ. Девушки-вокалистки обычно очень перенасыщенно, чувственно поют — чтобы заинтересовать гетеросексуальных мужчин. Я показываю, что можно иначе. А еще мне кажется, это связано с моим чувством юмора, оно у меня очень сдержанное.

• — По правде говоря, по вашей музыке не скажешь, что оно у вас вообще есть.

Стэндиш: Да, это мне тоже все время говорят. Когда какие-то люди меня узнают поближе и видят, что я могу быть игривой или дурачиться, они страшно удивляются. Это поразительно, потому что, по-моему, в HTRK полно моментов, когда мы немного придуриваемся. Например, со словами я все время играю. Хотя, может, тут дело в том, как мы визуально себя представляем: на сцене часто в темноте играем, фотографии у нас все такие серьезные, часто черно-белые. Люди ставят музыку в один ряд с изображением и думают: «Нет, ну эти ребята точно не любят шутить».

• — В последнее время появилось очень много музыки, похожей на HTRK по духу: параноидальной, тревожной, немного депрессивной. При некотором внешнем благополучии жизни на Западе на душе у всех беспокойно.

Янг: Так и есть. Мы живем во времена всеобщего отчуждения. Это связано с обществом, в котором мы живем, — оттого тревога становится всеобщей. Не в последнюю очередь из-за капитализма, который ни хрена не работает. Но HTRK никогда не были в тренде — мы начали играть такую депрессивную музыку раньше и, по-моему, лучше всех. Сам я такую мрачную музыку, по правде говоря, терпеть не могу. Например, Joy Division, от которых все пошло, — они правда были лучшими, у них есть какая-то тонкая красота, но заимствуют вовсе не ее. Вообще, мне современную мрачную музыку тяжело слушать. Она слишком от ума, слишком стильная. Мы же просто выражали то, что с нами происходило, мы правда несколько лет жили в таком состоянии. Теперь, когда мы уехали из Лондона, все иначе. Все уже не так плохо.

Стэндиш: Вы поймите, мы все свои привычки, все, что у HTRK повторяется в музыке и в жизни, все время проблематизируем. Почему мы это делаем? Можно ли пить воду из-под крана? Не стоит ли перестать? Мы с Найджелом очень любопытные — поэтому все время двигаемся вперед. Скоро и вы это услышите.

• — Я читал, что у вас очень четкая последовательность в производстве каждого трека: буквально бит — бас — гитара — вокал. Это правда?

Янг: Так действительно было, когда на басу с нами играл Шон (Стюарт, басист группы, покончивший с собой в 2010 году. — Прим. ред.). Но теперь мы отошли от четкой схемы, все намного меньше закручено вокруг баса. На новом альбоме мы гораздо свободнее все делали: в некоторых треках вообще баса нет, все более абстрактно, эмбиент, в таком духе. Тем не менее такая жесткая дисциплина, к которой мы привыкли за эти годы, — это здорово. Мы очень много поняли про форму песен для себя, про то, как они работают.

• — Вы недавно сделали очень любопытный микс для Secret Thirteen. Он хоть как-то намекает на то, что будет на альбоме?

Янг: В смысле звука — нет. Но он очень хорошо отражает, что у нас в головах происходит, что нас интересует. Измененные состояния сознания — причем не те, которые при помощи наркотиков достигаются, а при помощи собственного разума. Мне кажется, почти все музыканты, чью музыку я в этом миксе использовал, достигали каких-то трансцендентальных состояний. И не через медитацию, а через музыку. 

• — У австралийских аборигенов есть очень интересное представление о Времени сновидений.

Стэндиш: Да, мы знаем. Это одна из самых древних религий и мифологий в мире. Нам это очень интересно — особенно все то, что связано непосредственно со сновидениями. Мы с Найджелом как раз недавно обсуждали, что в Австралии все как во сне. Тут все очень медленно происходит, будто бы в такой дымке, поэтому невозможно делать несколько дел сразу, например.

• — Еще вы, насколько я знаю, увлекаетесь осознанными сновидениями, если можно так сказать.

Стэндиш: Не просто увлекаемся, это со мной постоянно происходит — я очень часто осознаю, что нахожусь во сне.

Янг: Я никогда про осознанные сновидения ничего не слышал — а потом узнал, что с Джоннин это происходит каждую ночь уже много лет. Стал читать всякие статьи, написанные докторами и учеными, занимающимися вопросами сна. Я пока не научился ничего делать сам, но мне вот какая мысль показалась любопытной — пишут, что, чтобы осознать, что ты во сне, когда ты спишь, надо днем, в реальности, все время спрашивать себя: «Сплю я или нет?» То есть все время подвергать реальность сомнению. Это мне по душе.

Стэндиш: Так вот в чем дело! Я все время сомневаюсь, не сплю ли я, так что выработала привычку это проверять. Во сне всегда есть небольшие подсказки, которые указывают на то, что все происходит не на самом деле. Например, если я пытаюсь сфокусироваться на чьем-нибудь лице, скажем, как я сейчас смотрю на свою руку, то этого сделать не получается, все расплывается. Тогда я понимаю, что сплю и могу делать что хочу: притаскивать в сон друзей из других частей мира, дурачиться, мазать людей зубной пастой! После этого, правда, реальность кажется очень блеклой.