Михаил Борзыкин — о юбилее «Телевизора», Украине, имперской кнопочке и трусости

• — Вы сейчас делаете новую пластинку. В ней будут политические песни?

— Будет несколько песен, например «Красный снег» или песенка, которая имела рабочее название «ФСБ». Мы их уже играем на концертах, а всего на альбоме песен пять имеют, скажем так, политическую окраску.

• — Песню «Красный снег» вы исполняли еще 24 декабря 2011 года на митинге «За честные выборы». Вы активно участвовали в протестном движении. Вам кажется, это все зря было?

— Ничего зря не бывает. У меня у самого за последний год накопилась естественная усталость и некое разочарование от результатов протеста. Но это пройдет, и будет новая волна.

• — Результатов-то как раз и нет же.

— Нет, результаты накапливаются в мозгах сограждан, и так или иначе они заставляют власть делать необдуманные, самоубийственные поступки, как с Крымом, например. Эта истерика власти отчасти связана с акциями протеста внутри страны. Майдан сильно напугал Путина, и он начинает совершать ошибки, которые дорого будут стоить в первую очередь ему.

• — Ну и гражданам России тоже, вероятно.

— Я боюсь, что такое возможно, но, наверное, это трудности, через которые нам надо пройти. Мне кажется, народ нуждается в некой встряске. Той, которая была в 1991 году, когда до последнего ходили толпы насквозь советских людей, которым вообще не надо было никаких изменений, и они радостно приветствовали путч. Потом они за это поплатились отсутствием работы и финансовыми проблемами. Мы все поплатились, конечно, но особенно неожиданно и в каком-то смысле заслуженно это было для тех, кто до последнего поддерживал советский статус кво. Я не хочу злорадствовать по этому поводу, но есть естественный ход событий: если ты не готов и перемены сваливаются на тебя внезапно, это твои проблемы. Большинство было пассивным и презрительно относилось к единицам, которые пытались говорить о прогрессе в государстве и общественном устройстве. Нас, например, с 1985 по 1990 годы клеймили яростно, мы были агентами Запада, мы были лузерами в глазах так называемого советского большинства, мы были подонками, хулиганами. Сейчас происходит что-то подобное. Это, конечно, наведенная Кремлем галлюцинация, но поражает скорость, с которой она работает даже с вполне себе крепкими мозгами.

• — В 1991 году все кончилось революцией. Думаете, у нас сейчас она возможна?

— Думаю, да. Причем, по-моему, сценариев много. Я не политолог, но нужно дождаться, когда недовольство окружения Путина сольется с недовольством тех, кто в него верил, но вдруг разочаровался. Разочарование российского народа может достичь апогея в течение нескольких месяцев — достаточно задеть желудки, заграничные паспорта или ипотеки с автомобилями. Вот тебе, пожалуйста, и бунт. Конечно, хотелось бы без крови, но кричать в очередной раз: «Все что угодно, но лишь бы не было революции», — я, например, не готов.

• — Сейчас Путина наоборот поддерживают больше, чем когда-либо. Вам не кажется, что наш народ не слишком патерналистичен? Вот и в песне «Рыба гниет с головы» у вас были слова: «Народ не врет, народ не тот».

— Я думаю, что сработала имперская кнопка, на которую давно не нажимали так мощно. Действовать это будет недолго. Обычно все проходит, когда человек погружается обратно в бытовуху и сталкивается с взлетом курса доллара, взлетом цен на ЖКХ. Имперская кнопка есть, наверное, в каждом российском человеке, если только он не изжил ее, когда был молодым. Мне кажется, у меня ее нет, хотя мы тоже в раннем студенчестве считали, что мы самые добрые, что Запад хочет всех захватить и что мы будем бороться до конца с этим исчадием ада. После самообразования и некоторого количества свободной информации пришло понимание. Кто имперского раба не отринул в молодости, у того эта кнопка остается функциональной. Мы как музыканты всегда стремились к расширению границ восприятия — тем болеечто советское восприятие было очевидно убогим — и благодаря изучению международной рок-культуры интуитивно приняли для себя решение, что свобода мысли, самовыражения, свобода изменять государственные системы — это одна из важнейших категорий мировосприятия. Это то, за что стоит бороться. Мы — это такая партия прогресса, а партия циников и консерваторов легко поддержали нашу новую имперскую инициативу по захвату Крыма и объявлению украинцев бандеровцами.

• — А почему вы так против Крыма? Многие же выступают за его присоединение: исконно русская территория, Севастополь — город русской славы.

— Да кто ему мешал оставаться городом русской славы? Он и оставался русским городом, никто там не ущемлял никого из-за того, что кто-то русский, там все школы на русском языке. Тут, конечно, важна форма. Можно объявлять референдум, если ты не ввел зеленых человечков, если ты до этого месяц не крутил информацию по телеканалам, что крымчан едут резать бандеровцы, если ты не закрывал украиноязычные каналы, а по российским не говорил, что в Киеве к власти пришли фашисты. Если мир не возражает, то тогда, пожалуйста, организовывай референдум. Нельзя действовать как слон в посудной лавке, сейчас время договоренностей. Идиоту понятно, что референдум и его результаты — это спланированная операция. Там много русских людей по недопониманию хотят в Россию. Их также оставили на произвол судьбы, они хотят лучше жить, но эти жалобы я слышу от них 20 лет, и иногда они довольно забавные. Они говорят, что мы в Питере жируем, а они восемь месяцев без работы ходят. Вот только курортный сезон приносит им так мало денег, что каждый год они строят по еще одному дому с евроремонтом, чтобы его сдать. А денег все равно нет! Несчастные, бедные люди побережья. Это я иронизирую, но люди там дезориентированы в смысле щедрот Кремля и красоты жизни в России.

• — Вы сказали, что Путин боится Майдана. А вы как к Майдану относитесь? Это ведь неоднозначная история.
  

— Намерения у людей были высокие, и то, что они смогли свои намерения отстоять, — это факт. Я три месяца наблюдал за Майданом по независимым телеканалам в прямом эфире и тоже немножко на этой почве помешался. Я горжусь украинской победой и очень завидую силе украинского народа. Конечно, много грязи примазалось к революции, но всяких отморозков у нас, кстати, не меньше. Наши пропагандисты все время забывают, что в Москве, Питере да и на госканалах хватает нацистов и фашистов. Достаточно Жириновского послушать.

• — Андрей Макаревич выступил против присоединения Крыма, Гребенщиков записал песню на злобу дня, да и вообще многие деятели культуры проявили свою гражданскую позицию. Возможен ли подъем самосознания творческой интеллигенции?

— Надо вспомнить, что сначала-то было письмо c пропутинской стороны. Не ответить на него было трудно, так как создавалось впечатление, что в стране одни Михалковы. Невзирая на невероятную осторожность вышеуказанных товарищей в течение последних 7–10 лет, допекло даже их. Поняли, что попадают в Советский Союз, а там они уж точно не хотят находиться. Все мы помним, как там было скучно, бесперспективно и однообразно. Для меня Советский Союз остался унылым говном с отвратительным лицемерием и враньем на каждом шагу. Причем это было агрессивное вранье. Это то, что мы наблюдаем сейчас из уст нового поколения путинских патриотов.

• — У вас есть песня «Твой папа — фашист». Вас не пугает приход к власти так называемых фашистов на Украине и у нас, если в России, конечно, будет революция?

— Я считаю, что у нас это уже происходит. Мы иногда поем эту песню со словами «Твой Путин — фашист». Когда я писал песню, то для меня «папа» был символом психологического типа человека, который изначально настроен на вертикаль, абсолютную власть и унижение всех нижестоящих. Он не может слушать чужих мнений, не способен общаться, выслушивать критику, быть человеком завтрашнего дня. Тогда этот образ выражался в наших родителях, представителях советского мышления, а теперь этот образ успешно воплощает в себе Владимир Путин. Методы те же самые.
Нельзя, конечно, проводить прямых зеркальных аналогий, но риторика: «Европа нас не понимает, мы не будем с ней дружить, будем лучше с Китаем», — это из области психологического фашизма. 

• — Есть такой популярный вопрос: «Если не Путин, то кто?» Так кто?
  

— Если не Путин, то кот (Смеется). Это и есть та самая имперская кнопочка, которая заставляет людей так ограниченно воспринимать реальность, быть собачкой в поисках хозяина. Если правоохранительные органы становятся бандитскими, их нужно срочно расформировывать, а нам говорят: «Вы не имеет права трогать омоновца». В этом и есть наше рабское преклонение перед властью, которая как будто бы нам Богом дана. Это и есть наша вековая дремучесть.

• — Я смотрю, вы внимательно следите за политикой. Вас она не отвлекает от музыки? Как вообще удается совмещать?
  

— Наверное, отвлекает, но я к этому стал спокойнее относиться. Я посмотрел на наших музыкантов, на наших официальных творцов, пропагандирующих идею глубокого погружения в творческий процесс и создание духовных ценностей, сравнил эту ситуацию с тем, что происходит вокруг, посмотрел на людей, которые питаются этими духовными ценностями. И стал спокойнее относиться к процессу творчества, не делая из него бога. Невозможно не заметить, что все эти представители высокого искусства — театралы, режиссеры, невероятно эрудированные люди, эти вот Гергиевы и другие дирижеры, постоянно вынуждены унижаться, невзирая на свою невероятную духовность, перед властью, заискивать, чтобы получать от нее дивиденды. Именно их позиция привела к тому, что мы на грани превращения в фашистское государство. Запираться в свои творческие лаборатории в этих условиях — это просто трусость.

• — Вы не боитесь, что вас давно воспринимают скорее как политического активиста, чем музыканта?

— Нет. Те, кому надо, сами разберутся, послушают материал и узнают, что песни у меня есть и лирические, а к тем, кто привык развешивать ярлыки, я давно привык. Меня еще в 80-х годах называли идиотом люди, которые и половины моих песен не послушали. Это любимая дразнилка и страшилка, что мы занимаемся вечным, а есть Борзыкин, который занимается чем-то таким поверхностным. Отвечать на это я пытался 30 лет назад, а сейчас смысла уже нет. Политика пришла к нам в дом, и кастрировать свой мозг, не замечая ее, — это наркоманские трюки. Мне эти мысли кажутся убогими, нам давно уже пора привыкнуть, что у Леннона, Pink Floyd и Led Zeppelin были песни протеста в том числе, а многие из них еще и на демонстрации выходили. Нынешний Питер Гэбриел вывешивает на своих концертах портрет Натальи Эстемировой, о ней половина нашей страны не знает, а он ей сопереживает. Невозможно не сопереживать всему тому, что происходит внутри страны и по всему миру. Нельзя замыкаться в своем богатом внутреннем мире.

• — Тридцать лет — солидный возраст для группы. Как вам удается столько лет писать музыку?

— Я сам не ожидал, что все так надолго затянется. Сначала казалось, что надо умирать молодым, но никакого тут усилия и подвига нет. Это естественно получается, потому что я в молодости решил, что для меня писать музыку — самое интересное занятие. Я перестал быть переводчиком, не пошел работать в школу и на дипломатическую работу. Душа лежала быть рок-музыкантом. Мне нравится сам процесс создания чего-то нового из ничего, хотя я не исключаю, что займусь чем-то другим.

• — Политикой?

— Мне бы не хотелось ей заниматься в том пространстве и духовном климате, что у нас сейчас есть.

• — Кто-то же должен это пространство расширить!

— Я и так хожу на «Марши несогласных» девять лет, выступаю на митингах, за что меня все шпыняют. Лезть в политические структуры я не хочу. Были такие предложения и в 90-х, и сейчас периодически они возникают. Но если присоединиться к партии, то нужно перестать быть одиночкой, а у меня с этим тяжеловато. Тем более что сейчас цинизм является одной из базовых ценностей даже в оппозиции.