«Любовь к Radiohead не делает меня нерусским»: Weloveyouwinona о доме и Пушкине

• — Четыре года назад вы говорили, что на русском песни писать не можете. А теперь — бац, и целая пластинка на русском.

— В прошлом году мы поехали в Индию на три месяца: у нас была возможность обустроить там студию — так что мы купили усилители, барабанную установку, сидели и занимались музыкой. Откуда возможность? Ну, нашелся человек, которому понравилась наша музыка, и он сказал: «Рубите, чуваки». Нужен был новый материал, и изначально наш барабанщик предложил в качестве концепции взять слово «дом» и то, что разные люди под ним понимают. Песни писались практически в таком ритуальном режиме: я приглашал к себе каждого члена группы по очереди, и мы ночами сидели перед синтезатором, пытаясь придумать какой-то ландшафт, который мог бы описать идею дома для этого человека. Но в Индии я все песни написал на английском. А когда мы вернулись… В общем, для меня этот путь домой продолжился.

• — То есть?

— Я как-то начал закапываться, думать, что идея дома для меня значит, и понял, что у меня нет какой-то основы культурной, национальной. Нет, по сути, страны, в которой я родился, и мой язык мне не принадлежит. Мои родители с самого детства мне давали M&M’s, кассеты с американскими фильмами и зарубежные вещи и говорили, что это хорошо. Я ничего не знал ни про Высоцкого, ни про «Кино», ни про Пушкина — ну то есть про Пушкина знал, но мне такое отвращение к этому привили в школе, что я не мог дотронуться даже до него. Пушкин для меня был чем-то таким противным, непонятным, в очках…

• — В очках-то почему?!

— Потому что я представлял на его месте учительницу литературы, которая его много цитировала, но совершенно не по делу. В общем, в какой-то момент я поймал себя на мысли, что даже на английском я пишу на русском, просто перевожу. Вот я и перевел обратно. Над какими-то словами пришлось поработать, но вдруг получилось. Ну, наверное, эволюция такая. Для меня это точно развитие. Раньше я не имел земли под ногами, а этот альбом — путь к ней. Сейчас много говорят о том, что наше поколение культурно развито, но при этом не заземлено. Голова в облаках, а на ногах толком не стоят. Мне кажется, так и есть. Нельзя развиться цельно, если у тебя все в подвешенном состоянии.

• — Тут вы неожиданно с общественными устремлениями совпадаете. По телевизору тоже говорят, что надо заземляться и стремиться к духовным скрепам. 

— Лично я от этого достаточно далек. Я практически не интересуюсь ни газетами, ни журналами, так что это тут ни при чем. Хотя, знаете, в какой-то момент у нас был разговор с барабанщиком. Тогда как раз началась война на Украине, и я решил не смотреть никакие новости. Как-то это начало превращаться в очень болезненный опыт. Помню, я увидел пропагандистский, видимо, ролик для молодежи, где люди в Киеве под музыку из «Великого Гэтсби» (трек Джей-Зи и Канье Уэста «No Church in the Wild». — Прим. ред.) кидают «коктейли Молотова». Невероятно круто сделано, с мощным посылом — и меня это испугало в том смысле, что мы не всегда понимаем, как какие-то вещи могут на нас повлиять. Так вот, мы с барабанщиком спорили, стоит ли смотреть телевизор, и пришли к выводу, что в России, быть может, не хватает патриота, который не только лозунги будет орать, но и что-то понимать. 

• — Глубоко сказано. Возвращаясь к русскому языку: интересно, что у вас довольно старомодный он в песнях получается. Нечасто встретишь слово «свеча» в новой русской музыке, не говоря уж о строчке «сладкая дрожь в секретном месте».

— Да, я думал об этом. Я где-то слышал, что во Франции очень популярны песни Вертинского, что его там ставят в кафе и так далее. И я подумал, что эта красота языковая может быть мелодичной и интересной даже для людей вне России. И держал это в голове, когда писал тексты.

• — В связи с вашим заземлением — как вы относитесь к своему прежнему материалу?

— Я абсолютно признаю все, что с нами происходило. Я понимаю при этом, что само название группы является неким фарсом. Такая романтика отчаяния — потерянные ребята, которые занимаются музыкой на английском языке в России… Хотя я ничего такого не имел в виду, просто взял свой адрес почты в качестве названия, и все. Ну вот теперь потерянные ребята идут домой.

• — А почему вы почту такую завели?

— Я как-то посмотрел фильм «Прерванная жизнь», и хотя Вайнона там играет не главного персонажа, она запомнилась. А потом пошли новости про то, что она воровала в магазинах, ее судят… И как-то я прихожу встречаться с другом у магазина ночью и говорю ему, что с радостью сейчас поехал бы куда-нибудь протестовать с плакатом «We love you, Winona». А он мне в ответ рассказал, что появилась новая электронная почта Gmail и он может прислать мне приглашение. Когда прислал, я пытался сначала свое имя туда вбить, но не вышло. Поэтому вбил эту глупость. Вот и вся история.

• — Сами понимаете, не могу вас не спросить про вашего отца. Насколько его музыка и его вкус на вас повлияли?

— Очень сильно. Хотя, скажем, притом что он большой битломан, The Beatles я не очень люблю — потому что в детстве они звучали ну просто отовсюду, и мне теперь сложно их в концепцию своей жизни вставить. А так… Я вот до сих пор очень живо помню момент, когда у папы был большой концерт в зале «Россия» по случаю 50-летия. Мне семь лет, я сначала бегаю по пустому залу, потом сижу в полном — и тут он поет какую-то песню, которая западает в душу так, что уже не вынуть.

• — При всем при том ваша музыка на отцовскую совсем непохожа.

— Я думаю, вы просто не слушали то, что он играет на концертах. Да, у него есть хиты веселые, но есть и песня «Дорога» или «Пора прощания». Огромное количество замечательных грустных песен. Вот я их слушал в детстве, и у меня что-то внутри сжималось…

• — Я нашел в интернете информацию, что вы, видимо, с папой в 2004 году выпустили альбом «Иван намба ван». Это что такое было?

— Значит, мне было 14 лет, я ходил в школу, и как-то мне не давалось общение с одноклассниками. И папа меня в каком-то смысле спас. Дело в том, что я играл в театре школьном — и мне это очень нравилось. Но тут они сделали мюзикл по советским песням и меня не взяли, потому что я плохо пел. А потом директриса попросила папу написать музыку для нового мюзикла про зоопарк — ну, у него же много песен про зверей. Он ответил: «Хорошо, но мой сын будет тоже петь». Тогда мы записали одну из его вещей, песню «Дятел», и ему процесс очень понравился — он как-то раскрепостился, что ли, потому что со мной можно было делать очень простую музыку. И мы сделали такой альбом. Он даже в «Союзе» продавался.

• — Какая-то русская музыка, кроме отцовской, на вас оказала влияние? А то, как только о вас речь заходит, все вечно поминают Radiohead и Джеффа Бакли — и никакой земли.

— Ну мы же живем во времена интернета, когда у нас играет все что угодно. Тех же самых Radiohead и Джеффа Бакли я совершенно не буду отрицать. Я же в любом случае уже русский в плане своих корней, своего языка, и все, что я делаю, так или иначе будет русским. Я ходил на концерты каких-то странных этнических групп с прялками и иконами, которые утверждают, что это и есть русская музыка, — но, по-моему, это что-то не очень честное. Потому что мы все смотрели «Южный парк» и «Клинику», мы все слушали Radiohead, возможно, какие-то важные моменты нашей жизни прошли под песни Тома Йорка. Но у меня был и момент, когда я девять часов стоял на пустом вокзале ночью в Римини, слушая Высоцкого, — и это был тоже важный, широкий и красивый момент. И все это сосуществует, и это здорово. Моя любовь к Radiohead не делает меня нерусским. 

• — Ну а все-таки — есть русские группы, которые вам важны? Из современных, может быть?

— (Пауза.) Да даже не знаю. Мне достаточно забавным явлением казался Стрыкало, может быть, потому что у него тоже такой получался вывернутый наизнанку фарс. В нем не было лицемерия. А так… Больше ничего не приходит в голову.

• — Что же вы все про фарс. Есть же много групп, поющих по-английски в России, — и у них и аудитория есть, и вообще все хорошо.

— Мне кажется, люди, которые приходят на их концерты, тоже не могут найти своей основы. Я вот могу честно сказать, что меня русский язык пугал. Помню, я где-то отдыхал и слушал аудиозапись Радзинского про Блока, кажется… В общем, там было про то, как он умирал и жалел о чем-то написанном. И это было так мрачно, и я думал, что ведь такого мрака так много — все эти несчастные русские поэты, музыканты, Цой, который поет: «Моя рука превратилась в кулак»… Это же страшно. И ты не хочешь быть частью этого, ты хочешь быть счастливым. Недаром же и наш первый альбом назывался «Get Happy».

• — Так и что изменилось с тех пор? Где произошел перелом от несчастья к счастью?

— Говорю же — я прочитал Пушкина.