«Интересно, что будет дальше»: Lokiboi о будущем Москвы и индустрии в Британии

• — С первого вашего релиза прошло уже четыре года — насколько для вас все изменилось как для музыканта за этот срок?

— Изменилось-то все, конечно, радикально. Первый вышел на киевском Wicked Bass, не особо мощный диджитал-релиз, но он, тем не менее, захватил свою аудиторию. Мне тогда было порядка, не знаю, восемнадцати лет, а теперь уже двадцать четыре на следующей неделе исполнится: мне кажется, это какой-то некий процесс вырастания и изменения вещей в целом — и в жизни, и в музыке. Звук сам по себе тоже изменился.

• —Тогда много говорилось о влиянии хауса и юкей-гэриджа на музыку. Взгляд изнутри — остался ли сильный след этого влияния?

— Осталось-осталось. Оно все вместе как-то накапливается, и все вместе влияет. Какими-то кусочками, историями, старыми пластинками и рассказами. Каждая из этих культур, она просто дает какое-то свое искажение в твоей музыке.

• — Сейчас на Capital Bass выходит новый винил — и лейблов становится все больше. Получается, что мы дошли до этого момента?

— Да, я думаю, что у нас сейчас некий прогресс, как ни крути. Есть в Москве активность с рекорд-лейблами, но все равно в целом все достаточно печально. Мне кажется, есть лишь несколько человек, которые из последних сил пушат музыкальную культуру. Молодежное движение в Москве дает какие-то плоды, и с приходом Boiler Room все активизировалось еще больше: сейчас у нас уже есть три-четыре новых виниловых лейбла. Это только к лучшему, естественно, но нам все равно нужен какой-то хороший рекордшоп, своя дистрибуция… Сейчас все дороже, даже пластинки заказывать в Москву, происходящее вообще очень сильно повлияло на всю эту ситуацию, произошел очень резкий поворот. Посмотрим, к чему все это приведет в ближайшее время.

• — Но нет ли со стороны ощущения, что вскоре произойдет — или уже произошел — какой-то подъем местной электроники? Очень многие музыканты этого ждут.

— Я только за, если все это произойдет, но опять же — нужны какие-то новые клубы, люди, заведения. Да, все идет на подъем — и пора бы уже, сколько лет уже прошло, а у нас, по сути, такой активной сцены такой и не было давно. Для такой большой страны уже пора. Начать с той же Москвы — мне кажется, она сейчас сильнее, чем Петербург или какой-либо другой город в России. Сцена есть только в Москве, на европейском, что ли, уровне, но техно-влияние у нас все равно больше.

• — То есть то, что очень сильно популярно техно, это плохо?

— Да нет. У нас это все влияние идет от Берлина, и есть какая-то связь с ним. Мы живем, получается на востоке, а Великобритания — это запад, и разделение в музыке дикое. Здесь техно не так актуально, как, например, в Москве. Очень сильно влияние гэриджа до сих пор. С того момента, как я опять уехал из Москвы, мое внутреннее направление полностью поменялось, и техно во мне очень мало. У Москвы же, повторюсь, очень сильная связь с Берлином.

• — Но почему именно с Берлином?

— Ну ведь был вот этот инцидент со стеной — все развалилось, сместилось, думаю, это связано действительно с этим. И мне кажется, что западный мир в этом момент выиграл, началось некое празднование у немецких людей, они начали делать тусовки и устраивать рейвы. Берлин вышел в мир с каким-то своим новым звуком. В техно весь звук идет по какому-то понятному кругу, у него есть какое-то свое скомканное звучание. И вот если ты сейчас приезжаешь в Берлин, то видишь, что у них свои рекордшопы, непонятные артисты, есть свой рынок, свой сбыт. А Москва просто захватила этот кусочек, просто потому что мы находимся достаточно близко друг к другу. Плюс Arma 17 — они же все тусовались в Берлине, и в Петербурге был техно-клуб «Тоннель». Все это просто очень сильно взаимосвязано территориально.

• — Есть ли кто-нибудь в России, кто развивает более лондонский, британский звук?

— Единственный человек, которого я встретил, и который старался британский звук развивать, это, наверное, господин FStep (Олег Розов, основатель Capital Bass — прим. ред.). Один из немногих людей, который занимался продвижением британского звука в России, за что ему огромный респект. Может быть, была пара человек в Петербурге, но все они тоже его упоминают.

• — Вообще, лондонский звук настоящего момента  — как именно он прогрессирует? Как он отличается от времен Night Slugs, которые были будто бы сто лет назад?

— Я думаю, опять произошло какое-то мутирование звука, мне кажется, это в целом после дабстепа началось. Все начали опять разбегаться по своим каким-то углам, создавать свои банды, рекорд-лейблы, группы, началась опять какая-то мутня. Это, в принципе, круто — родилось очень много разных новых непонятных жанров, которые не имеют названия. Но основной удар нас ждет впереди. Буквально через года три-четыре мы можем ждать создание какого-то нового жанра, который выведет андерграундных людей в коммерческую структуру — и это не плохо, это определенный круговорот, который постоянно происходит в Англии, и в последний раз так было с тем же самым дабстепом. Все это каждые 5-7 лет происходит, и мы ожидаем сейчас новый бум. Поживем — увидим.

• — Эти люди, которые стоят за микрожанрами — кто они?

— Это те, кто не успели отхватить самую большую часть пирога, но они были некой второй волной, Люди, в принципе, связанные с индустрией, но не ставшие суперзвездами. Они стали создавать свое мутированное звучание, оно здесь, в принципе, идет на ура. Здесь тебе всегда дают поддержку — и радио, и пресса, и все, кто угодно, вплоть до телевидения. Звук здесь решает очень многое.

• — Если говорить конкретнее, то можете ли вы назвать какие-то имена, которые сейчас двигают британскую музыку вперед?

— Имен каких-то определенных нет, но в принципе сейчас все довольно сильно подвязано под деньги и под спонсорство. Red Bull сейчас помогает много: Бенджи Би сотрудничает с ними, Би Трэйтс, которая работает на BBC Radio 1, получает такую же поддержку от них. Все упирается в какой-то универсальный маркетинг, в получение денег от этого, в создание продукта. Не знаю, здесь еще все очень сильно подвязано под деньги. Это самая настоящая индустрия, она функционирует очень по-своему, тот же самый Red Bull на самом-самом большом уровне работает, они много денег вкладывают в молодых музыкантов, диджеев, и потом извлекают из этого какую-то свою пользу, естественно, сразу затрагивают тему рекламы. Они, мне кажется, уже везде, но они все равно делают хорошее дело, помогают записываться, продвигают новых хороших артистов. Boiler Room — такой же пример, как и радио, как BBC Radio 1 — это все продается, с этого зарабатывают люди, это официальные зарплаты и отчисления, и только под деньги все подвязано. А имена — это уже второстепенно. Да, допустим, радио не может работать без какого-то определенного диджея, который достиг определенного уровня. То есть Бенджи Би был на BBC Radio 1, потом он работал с Red Bull, теперь у него большая пиар-кампания: он сейчас делает вечеринку с Boiler Room, на которой будут выступать Вайли и Зомби на одной сцене, это даже для англичан нечто мало представимое. Какие-то абсолютно абсурдные вещи, но подкрепленные солидным количеством денег — а вот откуда берутся эти деньги, мы уже не знаем. Все равно большие вложения у людей есть.

• — Как раз на днях в Boiler Room была вечеринка Бенджи Би, как я понял, первая часть.

— Ну да, это тоже. Как они это делают — непонятно, за это все платят, естественно, но как найти такую сильную маркетинг-структуру, которая могла бы тебя так же сильно раскрутить, как Бенджи Би, для меня это пока вопрос не ясен. Серьезные рекламные агентства над тобой работают, настоящая денежная структура помогает тебе развивать твой имидж и образ. Тут просто так устроено: больше вложил — больше получил.

• — А насколько Lokiboi встроен в индустрию?

— Я не знаю, мне кажется, я вообще не особо тут популярен. Но всех знаю, а это самое главное. Сейчас я работаю, устроился к ребятам на радио, они открыли станцию в духе Rinse FM и NTS. Я помогаю, общаюсь со всеми, всех знаю, но супер-гонорары… Мне это не особо интересно, а вот что будет дальше — интересно.

• — Вообще российский рынок интереснее получается, потому что тут не очень понятно, что происходит и как?

—Мне кажется, российского рынка как такового еще даже нет, но все придет со временем. У нас сейчас все сильно идет на спад, к сожалению. Я сам хочу двигать все новое, и да, появляются какие-то новые вещи в России, особенно в Москве, но сейчас с этим кризисом все идет в другую сторону: нет медиа, особо и клубов сейчас нет, осталось три или четыре. Да та же самая «Солянка», которая была для меня таким домашним местом, закрылась. Не знаю, с одной стороны все идет на спад, но в то же появляются новые продюсеры, рекорд-лейблы, но все-таки с таким отношением государства к молодежи, да и вообще ко всему, мы далеко не уйдем да и с этим режимом в принципе — но это мое личное мнение.

• — Но в то же время у вас будет тур по России, разве это не оптимистичный знак?

— Дело в том, что я лечу только на неделю, делаю шоу только в Вильнюсе и в Екатеринбурге, меня просто с работы надолго не отпускают. Сама идея — супер: сделать тур и посмотреть, что нового, какие в стране клубы. Я уже делал тур раньше, всю зиму был в России и катался чуть ли не три месяца по разным частям России. Что сказать? Есть очень крутая молодежь, вся надежда на нее, на тех, кто все делает своими силами. Они вкладывают чуть ли не свои деньги, делают вечеринки на нереальных каких-то условиях, в каких-то даже ультра-гоп-городах, в которых все ультра-криминально, но они все равно устраивают тусовки для каких-то своих людей, что мне, в принципе, нравится.

• — Вам вообще сложно вот так жить между двумя странами?

— Да нет, живу-то я на самом деле здесь, только в последнее время начал ездить в Россию, но сейчас, наверное, с кризисом и смысла нет особо в этом, потому что те деньги, которые я буду получать в рублях, тут будут какими-то не особо адекватными. Нужно двигаться уже здесь, можно большего достичь. Разумеется, я хочу делать тусовки какие-то в Москве, мероприятия, подключать связи из Англии, просто у нас пока все еще не настолько сильный рынок, чтобы кого-то это заинтересовало. Всем и всегда интересны деньги: я думаю, что Boiler Room тоже не просто так к нам в страну пришел.

• — Конечно, там же спонсорство.

— Я имею в виду, что Adidas был подвязан. И каких это денег им стоило?

• — Это интересный вопрос. Они, кстати, сейчас закрывают при этом двести магазинов в стране.

— Ого. Бюджет, значит, поджал.

• — Если сменить тему — я знаю, что вы еще играли когда-то в хардкор-группе как барабанщик.

— Ага, это было много лет назад.

• — Но это как-то сказалось на том, что происходит сейчас?

— Мне кажется, это просто был вопрос возраста. Потому что какой, извините, может быть настоящий хардкор, когда мне было 16-17 лет? Мне кажется, это просто мода была какая-то. Я на полном серьезе встречал очень много молодежи, которая в моем возрасте слушала такую же музыку, играла в группах, это и в России на тот момент популярно было. А потом как-то бам — и все переключились на электронику. Начался дабстеп, грайм, и мне просто сорвало крышу, когда я услышал это. Мне кажется, примерно то же самое происходило, когда вышел джангл, когда люди говорили: «Ого, что это такое?».

• — А вы помните, что именно вам голову снесло? Что это был за трек?

— Ой, я если честно, даже не помню. Но это было что-то из передачи Мэри Энн Хоббс на Radio 1, еще какие-то передачи 2004-2006 годов, «Generation Bass» для меня была самой главной. Когда я услышал первые треки — они еще нигде тогда не звучали — и я понял, что мне это очень интересно. Не знаю. Просто захватило как-то мозг, и с этого момента все понеслось.

• — Сейчас у радио в Британии есть такое же влияние на слушателей?

— На кого-то есть, но сейчас нет такого бума индустрии. Новый жанр еще не появился все-таки. Radio 1 и ВВС в целом всегда подхватывают тренд, они молодцы — и начинают платить людям, которые переходят из андерграунда в ультракоммерцию. В принципе, это ни хорошо, ни плохо, это натуральный процесс — андерграундные диджеи становятся знаменитыми. Они это делают это уже с шестидесятых годов, так что у них уже есть опыт. Все схвачено.