«Именем России я бы выбрал казаков»

• — Три года назад ваши «Комбайнеры» стали мемом — так про вас все и узнали. Теперь вы, можно сказать, профессиональный музыкант. Хотя складывается впечатление, что по-настоящему изменилось немного и вы действуете в том же самом андеграунде. Не тесно вам в нем?

— Я не совсем понимаю, что называть андеграундом. Если это означает просто заниматься своим делом — давать концерты, говорить о дорогих тебе вещах, не пытаясь попасть в ненужные телепроекты и на мероприятия, — тогда в андеграунде мне не тесно.

• — Вы чувствуете, что выросли за это время?

— А как же без этого. Я научился на гармошке играть. Когда первый ролик вышел — не умел: левой рукой мог, правой — нет. Вырос в плане выступлений: теперь мои концерты — это некое монодействие, логичное от первой точки до последней. Тематика песен изменилась: если первые были про друзей, нецензурные, то теперь все больше серьезные, концептуальные. На сегодняшний день эти эксперименты завершились песней «Ходики», пока единственной у меня не посвященной патриотической тематике. Это попытка обратиться к новым темам, открыть новые векторы развития. Но вообще я про рост не думаю. Песня рождается не потому, что тебе хочется кем-то стать или повзрослеть. Есть мелодия, ты подбираешь ее на гармошке, и она начинает тащить за собой тему. От головы у меня ничего не возникает, я действую достаточно спонтанно.

• — Признание помогает раскрытию таланта?

— Признание — это хороший мотиватор. После того как я написал «Комбайнеров», два года я ничего не писал вообще. А спустя месяц после того, как она выстрелила, сразу сделал «Ромашки» и «Казачью». Это не значит, что два года у меня внутри ничего не происходило. И на «Казачью», и на «Ромашки» были готовы мелодии. Более того — были понятны темы. Оставалось только сесть и сделать тексты. Но не было толчка, стимула. И в этом смысле «Комбайнеры» сыграли большую роль. С другой стороны, появились возможности, каких не было раньше. Признание — это концерты. Концерты — пусть и небольшие, но средства. А средства — это выпуск альбомов, издание собственной рисованной книжки, клип-мультик про Ермака. В конечном итоге признание работает на дальнейший творческий результат.

• — А трудности какие-нибудь от него возникают?

— Трудности возникают в первый год, когда на тебя сваливается вся эта история и нужно определиться — кто ты, с кем ты, что ты делаешь? Серьезно ли относишься к тому, что тебе упало с неба? Во что ты будешь это обращать? Пойдешь ли по корпоративам бабки сшибать теми же «Комбайнерами» и патриотикой. Или сознательно устранишься и оставишь себе некую зону отчуждения, останешься самостоятельным внутри, сохранишь за собой свою личную территорию. Когда отвечаешь на эти вопросы — становится легче.

• — В этом году исполнилось 10 лет, как вы работаете в театре «Буфф». Кем вы себя считаете в первую очередь — актером, поэтом, исполнителем?

— Для меня самым важным всегда была авторская деятельность. Неважно, рисунки это, написание книжек или сочинение песен. Личное самовыражение в любых проявлениях, а потом уже все остальное. В театре мне дорога роль Тишки в спектакле «Свадьба Кречинского», потому что она тоже абсолютно авторская. Прототипом ее стал один мужчина из Раковки (деревня в Волгоградской области, которой посвящены многие сочинения Растеряева. — Прим. ред.).

• — Вы упомянули вашу последнюю песню «Ходики». Я ее, честно говоря, несколько раз послушал и не понял, о чем она.

— Эта песня о кризисе среднего возраста. О том, что человек на рубеже сорока лет понимает, что время ушло, а он еще ничего не сделал.

• — Вы сами непохожи на человека, который переживает этот кризис.

— Ощущение потерянного времени мне незнакомо, но песня эта возникла не на пустом месте. Лет 10 назад мы с братом поехали на рыбалку в глухое место на Дону. Там, на хуторе, была одна заброшенная хата, покинутая еще в 80-х годах. За хатой приглядывал один местный мужик. И он рассказал, что у него бывают такие приходы: раз в несколько месяцев он уходит из дома в эту пустую хату, ложится на кровать и неделю-две лежит не вставая. Читает старые журналы — «Огонек», «Знамя». Ничего не делает. Прибегает жена, ругается: «Вставай, я от тебя уйду!» А он: «Сваливай!» И вот он просто лежит, не пьет, но и сдвинуться не может! Депрессия. Понимает — время свое драгоценное растерял. Я когда в эту хату попал и сам на этой кровати полежал, тоже чуть не стал читать журналы: такая тоска накатила, такая брошенность и ненужность сквозила во всем вокруг…

• — А какие еще темы вас цепляют таким же образом?

— Повторюсь — тему задает мелодия. Я не ищу сознательно сюжеты. Например, когда вышла песня «Звонарь», люди решили, что я очень воцерковленный православный активист. Хотя я таковым себя назвать не могу. Просто родилась благостная мелодия и потащила за собой детские образы, мечты, какие-то сиюминутные впечатления. Что потащит музыка в следующий раз — я не знаю, для меня самого это всякий раз неожиданность. Если головой понимать или высматривать злободневные темы для песен, это уже не совсем творчество, мне кажется. Интересно — когда вот так, по живому.

• — Ну а есть песня, которую вы могли бы назвать самой важной для себя?

— Их несколько. «Георгиевская ленточка» — она посвящена моей земле питерской. Она состоит из личных размышлений о блокаде, войне, сегодняшнем времени. Такая же песня — «Ермак», посвященная моему приходу на наш хутор Растеряев во Фроловском районе Волгоградской области: этого хутора уже нет, мы установили на его месте крест. Вот такие песни-рассуждения о самом себе — самые важные.

• — Вы вообще много поете про армию и войну. При этом сами, насколько я знаю, не служили. Не было желания?

— Если и было, то лет в 18, как попытка убежать от насущных проблем. После школы я сразу поступил в институт. Обстановка на курсе, надо сказать, была почти как в армии. Староста нашей группы был спецназовец ВДВ, человек, который в 1991-м брал рижский телецентр. Среди других одногруппников — краповый берет из Белоруссии, марийский ОМОН, северный флот, авиация — все рода войск были представлены. Там очень серьезные парни учились.

• — У вас очень гражданские песни. Значит ли это, что вы стараетесь как можно громче отстаивать свои убеждения?

— Если честно, мне не очень свойственно участие в любых гражданских движениях. На митинге я как-то себя слабо представляю. Для меня важно задавать вопросы самому себе, а не обвинять кого-то или требовать с кого-то. И люди мне гораздо ближе те, которые сомневаются. Которые не довольствуются единожды выбранным ответом. К таким людям у меня больше доверия, чем к тем, которые кричат: «У меня гражданская позиция! Я знаю, как надо! Вот те — козлы!»

• — Несколько лет назад в стране прошел конкурс-опрос «Имя России». Недавно — «Символ России». Вы кого бы в них победителями выбрали?

— Имя? Я бы выбрал казаков. Вместе с их системой демократического устройства — казачьим кругом. Благодаря им, собственно, и состоялись те территории, в границах которых мы живем. Для меня это самые авторитетные товарищи. А символ? Дай подумаю… Она разная, Россия. Трудно сказать. Выбрали Коломенский кремль. Он, видимо, олицетворяет усредненный вариант? Средняя полоса России. Может, и правильно. Пусть будет Коломенский кремль.

• — А то, что Грозненская мечеть чуть не заняла первое место, вы считаете символичным? Мечеть — символ сегодняшней России?

— Этот результат не показателен. Это не значит, что он собран большинством голосов. Просто русские не проявили такой активности, а жители Кавказа проявили! Они решили, что для них это важно. И вот это, пожалуй, символично — они продемонстрировали большую активность и сплоченность.

• — Вы как-то сказали, что если бы вы жили на родине отца, в Раковке, то никаких песен об этой самой Раковке не писали бы. Почему?

— Не писал бы. Взгляд замыливается. Все становится привычным, надоедает. Не хочется об этом писать. Я бы был озабочен другими вещами. Где мне копейку заработать? Или когда в Москву на заработки съездить? Думаю, если бы я жил в  Раковке, — я бы вообще ни о чем не писал.