Игорь Матвиенко — о 25-летии «Любэ», новой функции музыки, Олимпиаде и Родине

• — Последний раз большое интервью с вами выходило в «Афише» в конце 2011 года, в рамках номера об истории российской поп-музыки. Как по-вашему, какие заметные изменения произошли в местной поп-индустрии за эти два с лишним года?

— Я думаю, что мало что изменилось. Остался вот этот тренд, который развивается последние лет десять: музыка стала уходить в бэкграунд. Она перестала быть неким социально и культурно значимым событием для людей. Вот это самое, конечно, печальное из того, что я наблюдаю.

• — Вы только молодых людей имеете в виду?

— Вообще всех. Музыка стала фоном. В прошлом веке для меня и для моих сверстников она была частью жизни. Не было интернетов, и для нас каждая пластинка что-то значила — ну, правда, мы были музыкантами, поэтому мы являлись заинтересованными лицами, скажем так. Но как люди относились к музыке! К сожалению, это все прошло. Но, может быть, уже и хватит, потому что если взять рок и поп, например, шестидесятых годов, то сколько времени прошло — пятьдесят лет! Пятьдесят лет примерно одного и того же с небольшими изменениями. Все это должно перейти в какое-то новое качество.

• — Вы в этой связи для себя какое-то специальное будущее конструируете?

— Конечно. Вот мы сейчас с вами сидим в студийном комплексе, где мы сейчас уже освоили примерно метров пятьсот, а вообще здесь будет порядка двух тысяч квадратных метров студийной площади. Комплекс предназначен именно для записи музыки. Я буду заниматься этим делом, даже если это не будет приносить каких-то денег, это неважно. Будет, не будет — все равно. Вот эта студия — она даже в ноль не выходит, то есть это все убыточно.

• — В российской поп-музыке есть некие глыбы — вы, Фадеев, Константин Меладзе. И за последние лет десять, если не больше, никаких продюсеров сходного масштаба не появилось. С чем это связано, как вы думаете?

— Я думаю, что здесь ровно те же причины, по которым и артистов особо большого масштаба не появилось. Вот давайте вспоминать, кто был. Ну Елка. Да и то — не совсем наша сцена.

• — Иван Дорн.

— Тоже не наш! Из глыб — пусть это немножко и в другую сторону — еще Михайлов, Ваенга.

• — Но это именно что исполнители в первую очередь. А композиторов, людей, ответственных за весь производственный цикл, нет.

— Еще раз говорю: просто это перестало быть интересным. Исчезли музыкальные каналы. Они ушли куда-то в кабель, но кабель этот… Я думаю, что интернет-аудитория больше, чем охват у кабельного телевидения. На больших федеральных каналах из музыки сейчас в основном перепевки ретропесен. Где, на какой базе будут появляться новые артисты, продюсеры? А если посмотреть чарты радиостанций — 95 процентов в первой сотне занимают иностранные позиции, иностранные исполнители и песни. Вот такая, в общем, совершенно нерадостная картина.

• — Но ведь те же Елка и Дорн во многом обязаны своим успехом соцсетям и прямому интернет-маркетингу. Разве нет?

— В том числе. Но… Нет, все-таки их подхватили большие медиа. К сожалению, пока большого артиста может сделать только большое медиа. Я знаю замечательных интернет-исполнителей, у которых нет больших медиа, — и они все-таки остаются в рамках интернета.

• — Это кто, например?

— Ну, во-первых, Корж.

• — Корж в Минске стадионы собирает.

— Хорошо, но если сравнить его с Лепсом, например, то… Невозможно сравнивать ни по гонорарам, ни по залам. Он собирает, да — но он сам из Минска.

• — В Москве в пятитысячниках солд-ауты.

— Сам был, лично, да. Тысячи три-четыре там было. Но это самый лучший пример, безусловно. Вот Бахти еще. Замечательно! Я считаю, что как мелодист и человек, который производит хиты, он вообще в первой пятерке должен находиться. Но он абсолютно в рамках узконаправленной аудитории, к сожалению, — пока еще. Просто мы так воспитаны: бренд сейчас все еще, к сожалению, должен доноситься со всех площадок. Интернет — это пока подспорье. Хотя возможно, что через какое-то время он уже будет как телевидение.

• — Все те артисты, которых мы перечисляем сейчас, так или иначе имеют отношение к R’n’B и хип-хопу. Вы этой темой никогда особенно не интересовались — в отличие от тех же Фадеева и Меладзе, которые хотя бы себя пробовали в этом. Почему?

—Что касается рэп-культуры, то это все-таки изначально не наше. Рэп очень сильно завязан на ритме, на груве. Язык, мелодия, текст становятся частью инструментальной аранжировки. Русская культура — она совершенно другая. У нас нет таких коротких, ударных слов, как в английском языке. Наши люди не могут так ритмически грувить, скажем так, как американские и другие западные товарищи. Хотя при этом у нас есть замечательное какое-то свое ответвление, которое даже, наверное, нельзя назвать рэпом. Просто прямая читка в ритме — я не считаю, что это хип-хоп, это скорее мелодекламация. Когда слушаешь зарубежных рэперов — они такое вытворяют с языком! У них полиритмия прям происходит. Ни одного певца я не знаю у нас такого. Наверное, это просто невозможно как раз таки в силу специфики нашего языка. То же самое — с тяжелым роком, с металлом. Не хочется никого обижать, но — ну нет у нас этого жанра. Обиднее всего бывает, когда выходят на сцену наши, а потом появляются они — за это вообще просто становится стыдно. Понимаете? Когда слушаешь в записи, еще ничего, потому что, опять же, смысловая подача материала — она тоже другая совсем.

• — Кстати, вот, скажем, Кипелов — он же, как и вы, выходец из системы ВИА. Как вам кажется, это наследие до сих пор оказывает влияние на русскую музыку?

— Я скорее приверженец стиля, который был до ВИА, в 60-х. Хотя я был совсем маленьким тогда и не мог знать той культуры.

• — Да, это часто у «Фабрики» слышно.

— Не только в «Фабрике» — и в «Любэ», да и это вообще везде проходит красной нитью. Я люблю фильмы шестидесятых годов, люблю всех итальянцев — Феллини там, Пазолини. То есть мне нравится эта черно-белая эстетика. Наши ВИА все-таки были проникнуты таким, как говорил телеведущий известный Сева Новгородцев: «Сейчас с комсомольским задором для вас споет группа Slade». Вот этим комсомольским задором все творчество ВИА немного проникнуто. Хотя есть там замечательные какие-то лирические вещи. И, безусловно, все мы выходцы оттуда.

• — Вы же еще до ВИА «Здравствуй, песня» были дирижером. Вам не хотелось к этому вернуться?

— А я как раз периодически к дирижированию возвращаюсь в последнее время. А чтобы совсем стать дирижером, нужно сделать свой хор — а это сложно. У нас есть мысль сделать хор «Любэ». Но это материально и технически затратно. Но вот последние полгода я был музыкальным продюсером Олимпиады, открытия. И именно здесь, на нашей студии, мы писали замечательный смешанный хор Канторовича. Режиссер, Андрей Болтенко, поставил задачу: «Улетай на крыльях ветра», известное произведение Бородина, должно было быть исполнено разными хорами — русским, казаческим, восточным, северным. Сначала мы думали собрать их по стране — и привезти. А потом поняли, что технически это невозможно. И поэтому мы взяли один очень хороший хор — и они в разных вот стилях спели это произведение. Я получил такое удовольствие, когда мы это делали!

• — Раз уж зашла речь про открытие Олимпиады — как-то странно, что туда не был включен ни один поп-номер.

— (Вздыхает.) Наверное, это правильно. Я думаю, что это решение Константина Львовича — оно верное. В такой фактуре, которая была представлена на открытии и закрытии, любой поп-номер смотрелся бы немножко чужеродным элементом.

• — Потому что Мацуева и Нетребко проще представить миру?

— Они просто узнаваемы, безусловно. Правильно. И было построено на узнаваемости всего происходящего, на конкретных визуальных темах и визуально-исторических образах. Да и на музыкальных: например, у нас был номер «XX век», нужно было сделать попурри из песен с 1960 года по наше время. И мы выяснили, что таких узнаваемых песен три-четыре штуки, — представляете? То есть за пятьдесят лет в нашей стране было три-четыре песни — «Подмосковные вечера», «Танец с саблями» Хачатуряна (причем это еще и не песня), «Нас не догонят» «Тату» и… Хм...

• — Там еще Хиль был.

— «Трололо». Вот. И то: Хиль там — это уже на волне постстеба, скажем так. Потому что когда он это пел тогда, этого никто не знал. А потом интернет-мем получился. Так что задача была очень сложной. То есть это, безусловно, должно было быть узнаваемым — иначе это было бы неинтересно людям. Ни смотреть, ни слушать. А посмотрело в итоге трансляцию — не помню, 3 миллиарда? К сожалению, нет у нас ни одного большого поп-артиста, которого можно вот так вывести.

• — Если попытаться отвлечься от ответственности, от масштаба — вам в принципе понравился опыт такой деятельности? Хотелось бы повторить?

— Да, да, да. И, скорее всего, я это повторю. Хочется крупную форму. Чтобы не просто песню, а мюзикл или, скажем, балет. Хотя и тут непонятно, где коммерческий потенциал. Это все абсолютно для себя только можно делать — как студию вот эту. Ну, может быть, пора уже.

• — Вы следите за тем, что ваши бывшие артисты делают после того, как они перестают работать с вами? То есть, например, прошлогодний альбом Паши Артемьева — как он вам?

— Стараюсь быть в курсе. Тем более если они проявляют еще какую-то там волю — звонят, приглашают меня. Паша меня вот приглашал на спектакль; я сходил, и мне очень понравилось. Но так вот прям чтоб следить… К сожалению, времени очень мало. Так что альбом комментировать я не возьмусь — но, с другой стороны, я все эти песни слышал у Паши уже. Он же их приносил, показывал — когда мы работали, он тогда уже начал писать собственные песни.

• — Почему со времен песни «Ты неси меня, река» вы больше не записываете свой собственный вокал в треки?

— Я прям как знал, что вы этот вопрос зададите! Только что записал свой собственный вокал в песне «За тебя, Родина-мать». Она из нового альбома «Любэ», который так же называется — немножко китчево так, революционно. Песня готовилась к Олимпиаде, я этого не скрываю — и по тем же причинам, которые мы с вами обсудили, Константин Львович ее не взял. И, наверное, правильно. Когда три маскота выезжали в конце и Мишка плакал, должна была звучать эта песня. Сначала она понравилась Константину Львовичу, мы так замиксовали ее с Эдуардом Артемьевым. А потом что-то все-таки его… Говорит: «Нет. Будем делать Пахмутову». Ну мы и замиксовали Пахмутову с Артемьевым. А песня «За тебя, Родина-мать» уже есть на «Русском радио», и, в общем, она пошла. Совсем новая — неделя ей.

• — Я почему этот вопрос еще задал: довольно большое количество людей считает, что «Ты неси меня, река» — вообще одна из лучших ваших песен. Причем именно в этой версии. Иногда не совсем понятно, зачем вам отдавать песни группе «Любэ», вместо того чтобы петь их самостоятельно.

— Дело в том, что я не делю себя и… Для меня группа «Любэ» — это и есть часть меня.

• — Но у Расторгуева как минимум совсем другой тембр.

— Каждый должен своим делом заниматься, а я не певец. Поэтому я пою только в крайних случаях. В этой песне, кстати, я спел только потому, что ему очень низко было в начале. Там бас — а с утра у меня хороший бас (смеется). И в «Реке» такая же была история: я просто записал демо и отправил на Первый канал, потому что это была песня для сериала «Граница». У них там то ли со сроками что-то было, то ли… Я не помню. Короче, это демо и поставили прям в эфир. Вот так я и попал в историю.

• — В следующем году исполнится 20 лет группе «Иванушки International»...

— Ужас!

• — Вас вообще не пугает тот факт, что сидит вот перед вами бородатый дядя и может искренне сказать, что он вырос на альбоме «Конечно он»?

— Меня вообще пугает все, что происходит в последнее время. Когда мне говорят, что вот уже «Фабрике звезд» одиннадцатый год пошел, это страшно. Вообще, жить в мегаполисе страшно. Потому что то, что происходит здесь со временем, это прям… Нужно чаще уезжать. Научно доказано: когда человек путешествует, время растягивается. Потому что все это было… Ну, я совсем недавно заканчивал музыкальное училище — а сейчас мне пятьдесят четыре, мазафака. Даже не знаю, что к этому можно еще добавить.