«Это наш лучше всего записанный альбом»: Влад Паршин о группе, возрасте и словах

• — После выхода прошлого альбома «Calendar» в 2012-м о вас было мало слышно.

— Был перерыв в связи с тем, что мы все время что-то делали: песни записывали не в формате альбома («Eyes» и «She Is There») и так же выпускали на Talitres — нашем французском лейбле. Полноформатный альбом выпустить не могли, к тому же Talitres в 2013 году переиздали «Alps» и хотели подождать. Вот из-за этого получилось так, что чуть-чуть все затянулось.

• — Бытие на французском лейбле что-то дает в реальности, стало ваше присутствие в мире ощущаться больше?

— Мне кажется, да. Лейбл занимается конкретными вещами, которые связаны с выпуском дисков, пластинок, выкладывает песни на iTunes; сейчас уже и аудиокассеты тоже делают, будут переиздавать наши альбомы на пленке. И заодно помогают с концертами — у Talitres есть промоутеры в городах, с их помощью мы сыграли во многих местах во Франции, без лейбла вряд ли бы когда-нибудь такое произошло.

• — Почему альбом называется «Poverty»? Это, конечно, очень в точку получилось, что в январе 2015 года выходит альбом под названием «Бедность».

— Это случайно получилось. Мы на виниловый мастеринг альбом отсылали еще в ноябре, и никакой задней мысли насчет названия не было, мы и подозревать тогда не могли, что все так будет. А так я не сторонник интерпретации названий и текстов песен. Тут я к словам Цоя всегда отсылаю — что это как объяснять анекдот.

• — Одно дело — интерпретации, другое — ощущения, которые были у автора, когда он что-то сочинял, они же тоже на многое влияют.

— Мне интереснее эти ощущения оставлять себе и слушать мнение других людей. Для меня все названия и тексты что-то значат, но делиться этим не очень интересно.

• — Альбом очень хитрый вышел: сначала ка­жется, что это все тот же моторамовский романтичный постпанк, а потом вслушиваешься — и понимаешь, что все песни чуть ли не в разных жанрах. Например, последние две — и вовсе кра­утрок.

— Да, их можно объединить монотонностью такой краутроковой — для меня это комплимент, я всегда хотел что-то подобное сделать. Я, конечно, могу категорировать все песни, как я их ощущаю, где какая, — только, мне кажется, смысла это не имеет. Слишком много всяких факторов там, связанных и с текстами, и с мелодией. Могу сказать, что, по моим ощущениям, это лучше всего записанный альбом. И это притом что он полностью дома записан. Раньше мы записывали барабаны в домашней студии, а тут все на портастудии, практически даже без компьютера.

• — А как вообще возникают песни? Из импровизаций на репетиции?

— Нет, мы не сочиняем песни таким образом. Последние два альбома — этот и предыдущий — я фактически сам придумывал дома, а затем мы с Максимом (Поливановым, гитаристом группы. — Прим. ред.) все собирали в домашней студии. Я в основном приношу уже какие-то готовые песни, и мы их играли все вместе.

• — То есть это, по сути, не коллективное творчество?

— Нет, я, конечно, не против того, чтобы кто-то что-то вкладывал, и я беру на себя смелость оценивать те идеи, что остальные предлагают. Ребятам тоже может что-то нравиться или не нравиться, но они мне в целом доверяют.

• — Первая опубликованная песня с «Poverty» — «Dispersed Energy» — мне напомнила песню «Ядовитые ягоды» другого вашего проекта, «Утро». Такой колдвейв потусторонний. Видимо, одна ваша сущность на другую как-то влияет?

— Сложно сказать, но наверняка как-то влия­ет — странно было бы, если нет. Но я бы не хотел как-то сильно задумываться о том, как именно, — все равно для меня они разные.

• — А как вы для себя разграничиваете, где ­Motorama, где «Утро», где «Берген Кремер» (еще один проект Паршина, совместный с женой Ириной. — Прим. ред.)?

— По языку и текстам. Motorama на английском. «Утро» на русском, и так получилось, что там больше символизма. А у «Берген Кремер» другой совсем текстовый жанр. Я много читал разных авторов, которые занимались, так сказать, «галантерейным» языком — такими простыми очень стихотворениями, не высокопарными. И в «Берген Кремер» я к такому виду поэзии обэриутов обращаюсь, плюс инструментальный состав там более ограниченный: клавиши, драм-машина и, если нужно, бас.

• — А как это в процессе написания выглядит? Вот сейчас я напишу песню для Motorama, а завтра — для «Утра»?

— Я не придумываю для конкретной группы. Могу по ощущениям только сказать, что та песня подходит больше Motorama, а та — «Утру», но никаких жанровых рамок при этом нет. Кому-то кажется, что там постпанк 80-х, а там поп-музыка, или как-то еще — неважно, это меня не беспокоит, я для себя внутренне определил различия между группами — и это главное.

• — Это нынче стало таким общим местом для российских музыкантов — делить все на проекты. Не кажется, что это свободу развития немного убивает? Скажем, у группы Horrors первый и второй альбомы разительно отличаются друг от друга, но они же не стали название менять. Почему, например, Motorama не может запеть на русском?

— По примеру Horrors можно только «Утро» и Motorama сравнить, потому что «Берген Кремер» — это все-таки только мы вдвоем с Ирой, я эти песни не могу с кем-то еще играть. А так — изначально просто была Motorama и было точно ясно, что песни у группы на английском языке, и мы хотим, чтобы так и осталось. «Утро» — это мы просто пробовали на русском спеть; думали, что запишем четыре песни и забудем, а в итоге получилось, что теперь есть две группы. При этом мне категорически не нравятся группы, которые поют на двух языках, так я точно не хочу делать.

• — Кстати, об «Утре». Уже больше четырех лет прошло со дня выхода дебютного альбома, с тех пор выходили только синглы — так и продолжите?

— Это синглы ровно настолько же, насколько «Утро» — проект. То есть если определениями коммерческой музыки говорить, то все так, но нет у песен никакого формата. Просто дома сидели и — опа! — записали; ну что теперь, презентацию устраивать? Выкладываем — и все.

• — То есть альбома не будет?

— Я бы очень хотел. Но есть набор песен, их нужно отрепетировать, записать в какой-то форме простой, потому что не хотел бы много времени тратить на запись и сильно заморачиваться — сидеть, всякие козявки вытирать в этих записях. Скорее всего, мы запишем песни гаражным образом — просто сыграв живьем. Возможно, получится как альбом, не знаю.

• — Вас все еще принято к новой русской музыке относить, хотя вы играете уже достаточно давно, лет десять. Есть какие-то заметные изменения в атмосфере вокруг за эти годы?

— Которые связаны с аудиторией?

• — И с аудиторией, и с обстановкой вокруг, и с тем, как Motorama в эту обстановку вписы­вается.

— С точки зрения аудитории я могу сказать только, что люди, которые нас слушают, они все очень молодые. Это хорошо, наверное. Не знаю, с чем это связано — возможно, с влиянием «ВКонтакте», мы же все-таки больше живем в интернете. Но это только в России так, в Европе совсем другое — очень много взрослых на концертах. Не знаю почему, как это можно анализировать.

• — Это, наверное, национальная особенность — музыка интересна только до 30, потом вкусы костенеют, а люди сами уже занимаются совсем другими делами.

— Да-да, я это тоже замечаю. Все начали разбираться, скажем, в политике. А те люди, которые обозревали музыку, теперь специалисты в других сферах. Это нормально, это взросление такое определенное.

• — Но это странно: вот исполняется человеку 30 — и он резко отрубает какую-то связь с миром поп-культуры вокруг него. Почему в Европе этого не происходит?

— Я думаю, это связано с музыкальным образованием. Не профессиональным образованием, а просто люди там растут, все время слушая какую-то новую музыку, они более открыты к новому. Есть и социальные причины: людям не надо думать, как зарабатывать, выживать. То есть надо, но им спокойнее в этом плане.

• — Это угасание связи с собственным поколением отражается у вас в музыке? Мне кажется, что вы и сами становитесь чуть холоднее, отстраненнее с каждым альбомом. Это связано?

— Честно говоря, не знаю. Я никогда и не стремился играть какую-то очень веселую музыку. То, что у нас с Motorama какое-то время была, как многие говорили, более-менее поп-музыка, — для меня это было не очень естественно. Наоборот, мы хоть с разными музыкальными формами играем, но все мои любимые исполнители — они были не такие веселые. Так что теперешнее настроение мне ближе, как-то я в нем более комфортно себя ощущаю.

• — А с другими музыкантами отношения у вас какие?

— Мне кажется, что у многих есть неприязнь к нам: мы не такие большие профессионалы в музыкальном плане, и люди, которые технически лучше владеют инструментами, недоумевают, почему мы играем концерты, да еще и за границей. Мне это даже нравится — наш как бы халтурный подход дает возможность другим молодым группам задуматься, что если просто что-то делать, то может что-нибудь получиться. Дорогие инструменты покупать, снимать дорогие клипы, нанимать менеджеров, продюсеров — всего этого не нужно.

• — Кто из молодых вам симпатичен?

— Да никто, наверное. Не знаю. Мне очень нравилась вот «Весна на улице Карла Юхана», но они больше не играют. Но это совсем другая музыка. Таких групп сейчас нет. Мне нравится «Труд», но только не последний альбом.

• — Из-за социальных высказываний?

— Да, мне все нравится музыкально, но я и Жоре Кушнаренко говорил, что эти песни газетных вырезок мне не близки, но в самом факте такой пробы ничего страшного нет.

• — А вы не пытались сами сделать какое-нибудь социальное высказывание?

— В определенном смысле социальное высказывание — когда в 2005 году поешь на английском языке. По сути, это ж никому не надо было. И до сих пор, мне кажется, многие люди немножко так с прищуром смотрят на группы, поющие на английском.

• — Интересно, что Motorama осталась такой вещью в себе, более-менее уникальной, а вот «Утро» катализатором сработало — у многих других групп появились русскоязычные постпанковые сайд-проекты. От Manicure откололись барабанщик с басистом, и получился упомянутый «Труд», у минчан The Blackmail — сайд-проект Super Besse, у новосибирцев Brandy Kills — «Сруб»…

— Не думаю, что можно сказать, что «Утро» стало причиной появления всех их. В целом хорошо, что появилось больше групп, поющих на русском, но все равно все очень разные. «Сруб», наверное, можно назвать нашими эпигонами, но в плане манеры пения и того направления, которое они выбрали, они мне меньше всех импонируют. Если они говорят, что продолжают идею «Утра», значит, они не поняли, что мы имеем в виду вообще.

• — Это же и есть собственная интерпретация, о которой вы ранее говорили.

— Да, конечно, они что-то свое услышали, и у них есть развитие, но у меня… Не хочу показаться засранцем, который хочет как-то принизить группу, но то, как у них это получилось, мне просто неинтересно. Наверное, дело в том, что мне не близка совсем эта новосибирская тема и очень не хотелось бы, чтобы группа «Утро» с ней ассоциировалась. А так — чем больше групп всяких, хороших и поганых, тем лучше. Так люди лучше видят, где хорошо, а где плохо, и стараются делать лучше — это хоть какое-то развитие. Хуже, когда есть группы, которые слишком сильно связаны с коммерцией и музыкальным менеджментом: как играть и как петь, чтобы покупалось, где бы там на корпоративчиках сыграть, открытии магазинов и так далее. Такие группы, конечно, мне нравятся меньше, чем весь новый русский постпанк, в котором все не так ярко, зато по-настоящему.