«Черти в «Срубе» — настоящие»

• — У вас множество групп, но сейчас, кажется, все внимание на себя перетянул «Сруб». Вас это не огорчает?

— Я бы так однозначно не оценивал. Все же, например, у Brandy Kills аудитория значительно шире. Если говорить о России и странах СНГ, то да, я впечатлен тем фидбэком, который получает сейчас «Сруб». Думаю, что суть тут именно в почвенно-родном приятии музыки и слов песен. «Сруб» хранит в себе именно ту атмосферу, которую слушатель искал у современных отечественных исполнителей. Случилось некое попадание в точку. Для меня это значит лишь одно — мы говорим со слушателем на одном языке. И здесь я говорю не только про русский язык, я говорю про язык образов, язык символов. Они явлены в нас, в нашей памяти, каждого, кто принял нас в сердце. Словно один большой хоровод, мы кружимся вокруг этого восприятия мира, исконно нашей реальности.

• — При всем при том вы не даете концертов со «Срубом», хотя спрос на них явно есть.

— Буду честен, вопрос сложный. Есть акустический состав, мне близок именно такой живой звук. И я надеюсь, мы еще не раз соберемся в таком формате. Но и над электрическим концертным звучанием мы сейчас тоже работаем. Мне поступает множество приглашений из разных городов, включая крупные фестивали и концерты за рубежом. Бывает, что хотят слышать именно в электричестве. Поэтому необходимость в создании живого состава и в таком ключе сейчас есть.

• — «Сруб» с радостью привечают правые рэперы. К примеру, «Бухенвальд Флава» размещают на своей странице ссылку на вас. А вам они близки? Грубо говоря, вы за национализм или просто за славянофильство?

— Я уверен, что и ребятам из «Бухенвальд Флава» не чужд дух сибирского леса, они, считай, наши земляки. Не думаю, что суть здесь в каких-то политических взглядах. Я не хочу пропагандировать в музыке свои политические или конфессиональные пристрастия, мне это видится нечестным. Тем более что я уже не раз говорил о близости к моей идее символических начал. Тут огромное влияние символа. Да, наверное, есть какие-то отсылки и к тому, что происходит в мире сейчас, и к тому, что происходило ранее, и к тому, что произойти может. Но прямого навязывания идей, глупых агитационных моментов — ничего этого нет и не будет. В то же время могу сказать, что я не копаюсь в корнях, не рою норы в истории моей земли. «Сруб» — история наших дней, сегодняшнее культурное дыхание. Просто речь идет о силах, которые неподвластны никаким режимам.

• — Если для вас так важны символы и образы, не слишком ли нарочито вы заигрываете с потусторонним? Это же чревато может быть, по идее.

— Если «заигрыванием» вы называете их упоминание в словах песен, то это просто смешно. У наших предков слово «медведь» произносить считалось дурным знаком. Темная тематика мне всегда была близка, я вырос на музыке, которая ей пропитана. Именно из этой материи ткутся вечные полотна. А без ночи не будет рассвета. И тем, кто чурается искать ответы, — терем высокий да дверь запертую. Не для них песни «Сруба». Я не вижу возможности вести диалог со слушателем, которому эта эстетика кажется вздорной. Не хочу взрослого, идейно сформировавшегося человека азбуке учить. И не хочу плясать у костра с теми, кто огня боится.

• — Куда «Сруб» будет двигаться дальше? Вниз, в болота русской земли или ближе к опушке? В чем вы видите его развитие? 

— Мне не совсем понятен этот метафорический ход. Ведь «Сруб» — он и у болот, и на опушке явлен. Важна же душа каждого, внутреннее мироощущение, здесь все эти образы. Но да, хочется развития, у меня есть идеи по этому поводу, есть даже уже какие-то надуманные эскизы. Чего не хочется точно — самоповторов. И я уверен, что пройдет значительное количество времени, прежде чем я приду к осознанию: вот таким новый сруб и срубим.

• — Не так давно у вас вышел альбом под псевдонимом Caves of Doom — он как-то связан со «Срубом»?

— Нет, не думаю. Caves of Doom — это еще один плод моей графомании. Это то, что я давно хотел сделать: альбом без вокала, который максимально будет пропитан безмолвием осеннего серого неба. Эйфория печали. То состояние, когда грусть суть наслаждение. А безысходность становится свободой. Быть может, в будущем Caves of Doom даст идейную родину еще чему-то, в чем мне захочется передать эти ощущения.

• — Вас не пугает собственная плодовитость? Неизданного материала у того же «Сруба» хватит на второй альбом, у вас сразу столько групп — как вам вообще хватает времени? И хватает ли?

— Я к этому абсолютно привык. Если бы мне не хватало времени, я бы этим не занимался. Да и как может не хватать времени, если музыка — то, без чего своей жизни не представляешь. Меня же не заставляет никто: «Игорь, уже прошло несколько месяцев, садись, пиши новый альбом». Если только внутренние демоны. Да и мне нравится далеко не все, что выходит в итоге в свет. Могу сказать, что то, что доходит до слушателя, — жалкая часть того, что есть на самом деле. Иногда меня выталкивает из процесса создания песни ровно на середине, иногда раньше. Сейчас я могу потратить часы, чтобы перевернуть и довести до ума весь имеющийся материал. И его хватит уж точно не на один альбом.

• — Насколько на вас влияет среда вокруг? Есть ли вообще что-то личное в вашей музыке?

— Все, что может меня питать, — питает. Что может оказать влияние — оказывает. Важно лишь процеживать сквозь фильтры собственного восприятия все, что происходит вокруг. Я ненавижу, когда мне навязывают свою точку зрения. Это видится мне безусловным моветоном. Как музыка может не быть личной? В каждой песне есть то, что принадлежит мне, то, что мне важно, то, что мне нравится, какая-то даже часть меня. Считай, у какого проекта песен больше, там я наилучшим образом и выражен. Нет никакой надуманности; черти в «Срубе» — настоящие. В момент создания песни я заключаю себя в границы ощущения, и если я хочу написать «страшную песню», она должна меня напугать. Я пытаюсь создать настроение. Если подходить к этому иначе, без души, без желания, давить из себя песни, ничего хорошего не выйдет. То самое вдохновение, о котором все говорят, никто не отменял.

• — В чем тогда разница между вашими группами?

— У каждой есть какой-то сценический идейный образ. Но каждый из них живет во мне одновременно, поэтому я не играю, я естественен в этом плане. Мне нетрудно их совмещать вне сцены, внутри себя. На концерте я лишь погружаюсь в какую-то идейную ипостась, мне нравится это ощущение соответствия образа мыслей, поведения, звукоряда, картинки. Все должно быть органично, иначе это будет фарс.  

• — А бывает, что песня «уходит» в другую группу, и из-за нее приходится заниматься чем-то совсем новым?

— Да, такое было. И не раз. Собственно так появились Navenville, Caves of Doom, The Cave Behind the Waterfall. Я понимал, что песня не подходит ни под один из существующих проектов, что это что-то ну совсем из другой оперы. Появлялась необходимость в новом проекте, альбоме и тому подобном.

• — Почему Brandy Kills перешли на русский? Это из-за «Сруба»?

— Русскоязычные песни в Brandy Kills появились задолго до «Сруба». И я еще тогда говорил, что хочу сделать полноценный альбом на русском языке. Я раньше часто слышал, насколько груб и ужасен русский язык в музыке, от тех, кто поет исключительно на английском. Но я уверен, что все дело в отсутствии культуры языка и навыка работы с ним. Все это происходит из-за обилия коллективов, которые используют родной язык убого. От этого возникает боязнь писать песни на русском.

• — В последнее время у вас появилось несколько акустических проектов: The Cave Behind the Waterfall, Darwin vs God — в чем различие между ними, помимо языка?

— Darwin vs God — это, по сути, какие-то эскизы, наработки, фристайл даже. Это домашние грязные записи. Иногда мне хочется взять гитару, поставить в центр комнаты микрофон и записать что-то. Такие песни и попадают в проект. The Cave Behind the Waterfall — проект более идейный, тут уже имеет место быть продуманная акустика, я бы хотел, чтобы TCBTW стал наследником группы The Saint and the Dead, разве что тут все своими силами и без упора на кантри. Это знаковый для меня проект еще и потому, что первую песню я посвятил моей любимой.

• — Есть ли что-то, чем вы бы в музыке не стали заниматься ни за что?

— Бростеп. Я никогда бы не стал писать бростеп.