«Богатые ведут войну против бедных»

• — Как вы сейчас выступаете — соло или с группой? 

— Обычно либо соло, либо с моим трио: барабанщик Эмма Марио из Парижа и басист Хави Муньос из Испании. Но в Москве будет нечто совершенно особенное — потому что меня пригласили не просто с концертом, а с резиденцией. Еще приедут мои давние друзья из группы Aquaserge: Жюльен Гаск, который в свое время был участником моего «американского» трио, пока у меня не кончилась американская виза, и Бенжамен Жильбер. А также Люси Антюн, она играет на металлофоне и ударных. Будем вчетвером сочинять музыку — понятия не имею, что из этого получится, но должно быть круто. Может быть, и какие-то российские музыканты тоже к нам присоединятся. В любом случае, на концерте будет исполнено, во-первых, все, что мы придумаем за эти дни, а кроме того, несколько моих песен, несколько песен Жюльена и, наверное, что-нибудь из репертуара Aquaserge. 

• — Это для вас первый опыт подобной резиденции? 

— Второй. Недавно нечто подобное организовали в Польше, в Гданьске. Там было человек восемь-девять, в основном поляки — люди из таких групп, как Enchanted Hunters и Asia i Koty. У нас было четыре дня на то, чтобы сочинить часовую программу, — и мы справились. Это было невероятное ощущение: несколько не знакомых прежде друг с другом человек абсолютно на одной волне. Никто не тянет одеяло на себя, никто ничего не навязывает — все озабочены только тем, чтобы творить красоту. Прямо мурашки по коже. В итоге мы сыграли всю программу на фестивале под названием Spacefest, а потом ее даже издали на пластинке. Это тоже отдельный кайф: ты начинаешь с нуля, а в итоге имеешь альбом. Не знаю, если честно, планируется ли что-нибудь выпускать по итогам московской резиденции, но надо будет об этом потолковать по приезде. 

• — А над своими номерными альбомами вы тоже предпочитаете быстро работать? 

— О да. Я люблю сочинять и записывать музыку в авральном режиме — именно так были сделаны такие альбомы, как «Monstre Cosmique», «The Trip» и «Silencio». А со своим новым диском я решила провести какое-то время, прежде чем его издавать. Но теперь уже и сама не рада — не то чтобы он мне наскучил, но какое-то странное ощущение все время: спрашиваю себя — когда это уже кончится, когда он выйдет? Мне нравится такой немного заполошный драйв, который всегда возникает от нехватки времени, — по-моему, самая честная и непосредственная музыка именно так и делается. Не то чтобы я против кропотливой работы над звуком и аранжировками, но она уж точно не должна растягиваться на годы. 

• — Как вам кажется, ваши сольные записи продолжают линию Stereolab или уводят вас в совершенно другую сторону? 

— Хороший вопрос. Смотрите: была группа Stereolab, а потом я затеяла свой проект Monade. Ну то есть стерео — это мы с Тимом (Гейном, лидером Stereolab. — Прим. ред.), а моно — это я одна; представьте себе, прошли годы, прежде чем я сообразила, что тут есть такая игра слов (Смеется). Так вот, мы с Тимом всегда были очень тесно связаны, мы как будто растили один и тот же сад — и даже после того, как мы разошлись, мне кажется, продолжаем заниматься тем же самым. В конце концов, нас же неспроста так притянуло друг к другу в свое время: мы просто очень похожи во многих вещах. Как говорят во Франции, qui se ressemble s’assemble. И хотя я стараюсь нащупать свое собственное «я» в музыке, все равно от влияния Тима мне теперь, наверное, не отвертеться до конца дней. 

• — Одна из особенностей песен Stereolab, которую вы, насколько я могу видеть, перенесли и на сольное творчество, — это умение заключить в легкомысленную мелодию какой-нибудь довольно воинственный текст на актуальную социально-политическую тему. Это вообще один тех из парадоксов, которые мне всегда в вашей музыки виделись: таких высказываний ждешь скорее от панк-рокеров. 

— Забавно, что вы вспомнили о панк-роке. Мы же фактически его дети — именно он в значительной степени сформировал мое мировоззрение: в частности, деятельное, энергичное недовольство системой, которая и тогда ни во что не ставила простого человека, и сейчас не ставит (с той лишь разницей, что сейчас нет панк-рока, который мог бы рассказать об этом в звуке). А тогда панки хорошенько дали под зад этой системе, а также всякой конформистской, лишенной формы и стержня музыке вроде глэма. Это был самый настоящий бабах! Недвусмысленный призыв — проснитесь, посмотрите реально на окружающую жизнь и поймите, что система обслуживает меньшинство, а большинство надежно отодвинуто в сторону. Не ждите, что большой дядя придет и подмахнет контракт: если вам есть что сказать, идите и записывайте песню или играйте ее на концерте! Что же касается нашей музыки — ну да, она, конечно, довольно мелодичная и легкая, но в ней есть не только свет, но и мрак: и в текстах, и в самом звуке.

• — Про пинок под зад системе — это емко сформулировано, но работает ли это? Думаете, что-нибудь изменится от того, что музыкант в очередной раз пнет систему? 

— А черт его знает. Но нужно просто вести работу по всем фронтам. Нам противостоит сильный противник, у которого в распоряжении есть все способы контроля за мыслями и настроениями, он пугает нас тем, что мы не сможем найти работу или прокормить семью… это практически диктатура. Я все чаще и чаще это вижу: как богатые ведут войну против бедных, причем делают это сознательно и всеми силами стараются сохранить положение вещей, по которому наши деньги уходят в их карманы. А бедные, наоборот, ничего не знают: скажи им про эту войну, и они такие: «А? Что? Какая война?» Потому что богатые контролируют не только финансовые потоки, но и всю медиасреду, зомбируя с ее помощью всех остальных. Но надо уже наконец открыть глаза. И искусство здесь должно сказать свое слово, потому что в этом и состоит его задача; искусство — это глаза, уши и речевой аппарат общества. Поэтому оно должно отразить происходящее — в книгах, фильмах, пластинках, где угодно.

• — Послушайте, я, конечно, догадывался, что в ваших песнях есть подобный социальный подтекст, но и не подозревал, что он настолько истово артикулирован. А можно, простите за уточнение, просто их слушать? Можно получать от них удовольствие, не считывая этот дополнительный смысловой пласт? 

— Ни в коем случае! Скажете тоже — получать удовольствие!.. Шучу — конечно, можно. А знаете почему? Потому что человек, который получает удовольствие и хорошо себя чувствует, больше настроен на изменение мира к лучшему, нежели тот, кто болен или в депрессии. Нам всем свойственна joie de vivre, на дне ящика Пандоры всегда остается надежда. 

• — Хорошо, если так, — учитывая, что вы ведь поете не только на английском, но и на французском, а его, я думаю, понимает меньшинство (на предстоящем московском концерте это уж точно будет именно так). 

— Знаете, я думаю, что авторские намерения все равно очевидны, на каком бы языке не осуществлялась коммуникация. Если к тебе приходят с добрыми намерениями, ты чувствуешь это, даже не понимая слов. И наоборот. В этом опознании участвует не только мозг, но и тело, и душа. 

• — Так или иначе, в Stereolab, насколько я знаю, вы только тексты и писали — а музыку нет. Сложно было освоить все остальное? 

— Да, в Stereolab все творчество Тим фактически замыкал на себе, а я чувствовала себя обделенной. У меня были песни, я слышала их внутри себя, но не имела никаких шансов воплотить их в жизнь. Отсюда и появился проект Monade — а потом, когда Stereolab ушли в бессрочный отпуск, мой тогдашний бойфренд сказал: а что если отказаться от названия Monade и выступать под собственным именем? И я подумала, что это хорошая идея. Тем более что Monade для меня был своего рода игровой площадкой, на которой я пробовала разные вещи, пыталась доказать самой себе, что могу записать альбом, могу продумать все от начала до конца, могу придумать, кого привлечь к работе. Я ведь никогда не ходила в музыкальную школу, не умела толком играть ни на одном инструменте, ничему специально не училась. Но оказалось, что можно обойтись и без этого. 

• — И как вы сейчас пишете музыку? 

— В основном на гитаре. Беру наугад какие-то аккорды, подбираю что-то… Вообще, в свое время я начинала с текста — и уж затем под него придумывала мелодию. Но для Тима тексты всегда были на последнем месте, потому он и отдал мне на откуп их сочинение. И, к сожалению, я унаследовала от него эту неприятную черту. В глубине души я понимаю, что именно текст должен определять звучание композиции — это логично и естественно. Но штука в том, что это очень сковывает; а вот когда ты сочиняешь музыку просто так, не имея в виду конкретный текст, то у тебя, наоборот, появляется больше свободы. 

• — У нас, кстати, есть такой довольно замшелый стереотип — что, мол, здешняя рок-музыка идет от текста, а западная от мелодии. 

— Серьезно? Я, кстати, знаю одну русскую рок-группу, она еще в 1970-е существовала… В ней мой друг Сева играл на виолончели. 

• — Сева Гаккель? «Аквариум»? Я и не знал, что вы знакомы. 

— Да, точно, «Аквариум»! Мы уже много лет с Севой дружим. Я ведь когда-то именно в Петербурге сыграла свой первый в жизни сольный концерт. И он тогда очень мне помог — нашел гитару и площадку, на которой я могла выступить; кажется, этот клуб назывался «Платформа». Я ужасно нервничала — но вроде бы все прошло неплохо!