«Бог был первым полицейским»

• — Вы плакали, когда Лу Рид умер?

— (Смеется.) Нет, не плакала. Я скорее в очередной раз удивилась, как он вообще дожил до таких лет. К тому же он столько успел сделать. Музыканты такого рода обычно умирают гораздо раньше — потому что ну попробуйте творить в таком же темпе, как мы, и посмотрим, сколько вы продержитесь.

• — Вам тогда, наверное, поспокойнее в последнее время живется — вы ведь тоже немало сделали, прямо скажем.

— Вообще, многое только предстоит сделать. Ну или не предстоит. Конечно, я понимаю, что в любой момент все может закончиться. Но жизнь вообще довольно мимолетная вещь, и странно надеяться на то, что ты успеешь реализовать все задумки. Скажем так, я работаю в том темпе, который навязан жизнью, а не смертью. Разве что хочется, конечно, оставить после себя какой-то законченный образ — запечатлеть в своей работе ту часть истории, которую мне удалось застать. Точнее, не истории, а истерии.

• — Немного неловко спрашивать, но — насколько здоровый образ жизни вы сейчас ведете?

— Вы имеете в виду, не живу ли я до сих пор так же, как жила в 1977-м? (Смеется.) Давайте сравним хотя бы места моего проживания тогда и сейчас. Нью-Йорк той поры — город-банкрот, одно из самых опасных мест на земле, не считая горячих точек. А последние восемь лет я живу в Барселоне, и это все-таки довольно безопасный выбор. В остальном — я стараюсь за собой следить, и, пожалуй, сейчас я в лучшей форме, чем когда-либо. Я трачу довольно много энергии — из чего следует, что она у меня все еще есть. Но главная причина моего хорошего самочувствия — это не какой-то там ЗОЖ, а всего лишь то, что я настоящий гедонист. Моя жизнь полна удовольствия — не удовлетворения, а именно растянутого во времени наслаждения. Такого, знаете, экзистенциального ликования. Так гораздо проще справляться с тем стрессом, который каждую минуту обрушивается на нас из-за одного только факта нашего существования на этой планете. Вот рецепт идеального бунта против бытия, по пунктам: наслаждение, замечательные люди вокруг, приятные встречи, много секса… Ну и все, пожалуй. Если жить как-то иначе, очень легко утонуть в страхе и лжи, которых сегодня на планете много как никогда.

• — А в Барселоне кто ваш основной круг общения составляет?

— Тут стоит начать с того, что Барселона — это в принципе очень хорошая культурная среда. С точки зрения архитектуры это один из самых красивых городов на земле, а общий настрой людей — просто невероятный. Причем последнее — при всех сложностях, которые испанский народ был вынужден пережить, взять хотя бы инквизицию или фашистский режим Франко. Этих людей ничто не сломило. Если говорить о том, что происходит на моих глазах, — тут превосходное поэтическое сообщество, очень много молодых и интересных музыкантов. Три года назад, правда, закрыли около двухсот клубов — из-за шума, представляете? Но это не то чтобы сказалось на молодежи — кто хочет играть музыку, поместится и в небольшой бар. Но вы не подумайте, я не только с музыкантами общаюсь, это было бы ужасно. Это то же самое, что общаться только с врачами. Мне интересны люди с разным жизненным опытом. И тут я легко их нахожу. Среди моих близких знакомых здесь есть люди и из Колумбии, и из Англии, и откуда только нет. Мне комфортно с ними, потому что я сама вечный странник. Мне хорошо там, где я чувствую себя дома, оставаясь при этом аутсайдером. В Барселоне мне это удается.

• — Нью-Йорк, по-вашему, перестал быть важным центром для людей искусства?

— А что там делать-то? Тем более в последнее время он стал просто смехотворно дорогим. Сама я оттуда уехала в 1990 году и совершенно не жалею. Понимаете, Нью-Йорк 80-х заработал себе такую репутацию, которой не то чтобы заслуживает. Есть, конечно, некоторая ирония в том, что город, считающий себя центром Вселенной, на самом деле является его прямой кишкой. А в том, что он потерял свою прежнюю значимость, нет ничего удивительного. Если посмотреть на то, где происходили самые яркие культурные события каждого из десятилетий XX века, то это все будут разные города — Берлин, Париж, Чикаго, Лондон и так далее. И каждый из них, конечно, оброс романтическими мифами. Но у меня есть три правила. Первое — не бояться менять место жительства. Второе — достойные люди есть везде. Третье — точно так же везде есть и своя атмосфера, которую неплохо бы оценить вживую. И Нью-Йорк… В общем, все очень сильно зависит от того, что вы ищете.

• — Предположим, мы ищем место столь же энергичное и опасное, каким Нью-Йорк был в конце 1970-х.

— Уж он-то точно таким быть перестал. Это все еще грязный город, но никакой серьезной опасности и креативности, которая бьет ключом, там не осталось. И если там не дай бог надолго задержаться — покроешься пеплом, вот и все. Но надолго, справедливости ради, нигде не стоит задерживаться. Нет никакого священного грааля ни в Нью-Йорке, ни где бы то ни было. Но везде можно получить жизненный опыт. За ним нужно гнаться, а не за какими-то легендами. 

• — Кстати, если говорить о легендах — насколько вам помогло то, что Брайан Ино включил ваши песни в сборник «No New York» в 1978-м?

— Вообще не помогло. То есть никак не повлияло на то, что играли Teenage Jesus & the Jerks. Понимаете, мы все время проживали один конкретный момент и никогда не думали о том, что записываем песни, о которых будут говорить в гребаном 2014 году. Да и вообще, мы столько всего делали, стольким занимались помимо музыки — какой уж там сборник Брайана Ино?! Если говорить о помощи, то я скорее благодарна Роберту Куайну из Richard Hell and the Voidoids. Я была восхищена его манерой игры на гитаре, а он, в свою очередь, счел уникальной мою манеру. На самом деле это сложный вопрос. Вот каким словом можно объединить все группы с «No New York» — «ноу-вейв», правильно? Но сама идея ноу-вейва как музыкального жанра — довольно странная. Это ведь и не панк, и не джаз. Все так называемые ноу-вейв-группы звучат совершенно по-разному и зачастую — довольно неприветливо и странно. Другое дело, что нас объединяла определенная атмосфера — и это, пожалуй, именно то, что сделало легенду о ноу-вейве. Каждый из нас просто пытался перевести свое безумие и злобу в песни.

• — В последнее время, вы, насколько я понимаю, серьезно увлеклись хип-хопом. Его довольно много в вашем списке любимых альбомов для The Quietus. И оттуда же я узнал, что вы, оказывается, у Скарфейса брали интервью для журнала Spin.

— Да, я некоторое время назад увлеклась старым южным хип-хопом — Geto Boyz, Скарфейс как раз. Мы с ним, кстати, отлично время провели, несмотря на то что из-за него запись этого интервью была уничтожена (Скарфейс неудачно задел выходивший из строя диктофон Ланч. — Прим. ред.). И такой рэп, как у них, меня всегда приводил в восторг. Во-первых, это похоже на кино, потому что они очень живо рисуют картину той среды, в которой большинство из нас никогда — к счастью — не окажется. Но сложно отказать себе в том, чтобы через музыку проникнуться ощущением опасности, хотя бы у себя в голове покинуть свою зону комфорта. И потом — среди рэперов ведь огромное количество очень одаренных людей, способных на ходу придумывать невероятные какие-то тексты. Я сама иногда перехожу с пения на спокен-ворд, и это бывает похоже на живой разговор или, если угодно, фристайл. Конечно, мне не только рэп нравится в смысле получения каких-то новых ощущений — я очень люблю, например, турецкую инструментальную музыку и в особенности группу Baba Zula. В общем, то, что позволяет мне фигурально выйти за пределы своей комнаты.

• — Вы ведь не первый раз едете в Москву. Здесь вы каких-то интересных людей встречали?

— Люди постоянно приносят мне диски со своей музыкой — в Москве такое тоже было. И я скажу одно — я их все слушаю. Честное слово — все, что приносят. Другой вопрос, что я не очень заинтересована в том, чтобы сотрудничать с кем-то только по той причине, что мне нравится его музыка. Я всегда ищу людей под конкретные идеи, а не подыскиваю идеи для определенного состава участников.

• — Ну Джеймса Ченса вам в свое время искать не пришлось, не правда ли?

— О нет. (Смеется.) Я была просто сбежавшей из дома девчонкой, так что Джеймс буквально подобрал меня на улице, дал мне сломанную гитару, и как-то все завертелось. Но когда я написала какое-то количество песен, я поняла, что он дает им слишком много тепла, а мне хотелось чего-то холодного и колючего. Тогда я посоветовала ему собрать свою группу, что он, к счастью для нас обоих, и сделал (речь о группе James Chance & the Contortions. — Прим. ред.).

• — Вы с ним вообще общаетесь сейчас?

— Ну, мы нередко оказываемся на одних и тех же фестивалях, но… не знаю, общаемся. Что интересно — буквально пять минут назад я получила письмо от Генри Роллинза (американский музыкант, более всего известный как фронтмен группы Black Flag. — Прим. ред.), с которым мы уже лет десять вообще не контактировали. Но в целом я поддерживаю отношения с очень многими из тех, с кем сотрудничала в разные годы. Недавно в Малаге был отличный концерт — мы играли с Терстоном Муром, Джеймсом Джонстоном (участник проекта Ланч под названием Big Sexy Noise. — Прим. ред.) и Уизелом Уолтером (в последние годы частый коллаборатор Ланч. — Прим. ред.). Уизел, кстати, приедет вместе со мной в Москву. 

• — Вы уже много лет говорите о том, как важно стереть границы между мужчинами и женщинами, и о возможности сочетать в себе оба начала. Современный феминизм вас не настораживает в этом смысле?

— Для начала, мне не нравится само слово «феминизм». Меня интересует человек, а не какая-то там «фемина». Человек против корпорации — вот какой конфликт меня всегда волновал. И гендерное неравноправие — лишь частный случай этого конфликта. Такой же, как, например, политическая оппозиция по отношению к  устаревшим режимам. Ну правда, мы сейчас находимся в ситуации, когда одна часть населения — это, по сути, клептоманы, чьи головы замусорены влиянием корпораций, а другая — нищие без всякой надежды. О каком феминизме тут может идти речь, я не понимаю?! Но моя борьба против существующей системы совершенно этому не противоречит. Ведь все вокруг веками было подчинено мачо-концепции. Вся власть сосредоточена в руках мужчин, и это мужчины самого заскорузлого толка. Даже религия воспевает мачо-культ. Черт возьми, Бог был первым полицейским — все слишком хорошо сходится. И с этим действительно нужно что-то делать.