«Перед смертью его врагами были Ельцин и Собчак»: Кушнир о книге про Курехина

• 
  — Почему Курехин? Ну то есть ведь масса существует лакун в нашей
  музыкальной литературе, причем в том числе в отношении людей, которых ты наблюдал куда ближе. А историю Курехина ты, кажется, только на последнем этапе застал.

— Ну насчет того, что я застал… Ровно 25 лет назад я посмотрел «Музыкальный ринг» с Курехиным — притом что я в то время косил от армии хрен знает где и поймать там Пятый канал надо было еще постараться. По музыке ничего не понял вообще, но степень беспредела и свободы очень сильно врезала по мозгам. Настолько сильно, что я недавно с удивлением понял, что первая моя журналистская публикация была ровно о Курехине — в таком украинском фэнзине «Гучномовец». Сделал просто подстрочник того, что на «Музыкальном ринге» говорилось, — и опубликовал. Там еще было очень красивое название: «Я певец гибнущей культуры» — Курехин ровно так и сказал. Потом в каком-то ДК московском я уже лично смотрел малую «Поп-механику» с Летовым и Африкой — но тоже не скажу, что много понял. Потом, к сожалению, не поехал с Гурьевым стопом на большую «Поп-механику» в Питер. Потом «Поп-механика» для меня немного потерялась, пока в 1995 году Курехин не пришел к Троицкому на передачу «Кафе «Обломов», и это было что-то страшное. Ну то есть он меня в первую очередь привлек как гениальный ... (болтун. — Прим. ред.). Как он всех убирал! Он смотрел в глаза Троицкому и с серьезным лицом рассказывал, что самый актуальный вид искусства на Руси сейчас — это хор византийских мальчиков-кастратов. Дальше у меня с ним было большое интервью для книги «100 магнитоальбомов русского рока». Тоже — ярчайшее впечатление. Делалось все как: ты едешь в Питер на выходные и берешь там 10–15 интервью — Вишня, Каспарян, еще кто-то и между ними Курехин. Но мне, конечно, повезло, что меня от него не увезли на скорой. Сказать, что я вспотел, — это не сказать ничего. Он очень быстро говорил. На седьмой минуте я был совершенно мокрый, потому что я за ним совершенно не успевал. И хотя это было за 4 месяца до смерти, он очень круто выглядел — такой человек в полете и на подъеме. А уже летом, когда я уехал дописывать книжку в глухую деревню в Воронежский области, меня накрыла новость, что он умер. Правда, потом я, как и все, начал его забывать. Я же, когда книгу писал, собрал мегаархив по Курехину — ну и там видно, что год спустя после смерти было всего пару публикаций. Всего год прошел — и как слизало.

• — Как-то ты не отвечаешь на вопрос.

— Ну, я отвечаю на тезис о том, что я его не застал. А почему Курехин… Тут каким-то мистическим образом обстоятельства совпали. Сначала я читал лекцию — и 30 человек студентов не знали, кто такой Курехин. Я очень удивился и расстроился. Потом в рамках одного проекта в нашем агентстве мы продвигали альбом группы Duo Zikr — и они мне в какой-то момент рассказали, что участвовали в «Поп-механике», а потом дали видеокассету с записью того концерта. А это было очень редкое выступление в 1993 году в Доме дружбы на Фонтанке, которое называлось «Три шага в бреду». Начиналось оно с того, что Курехин садился на стул рядом с фортепиано и в течение получаса гнал телеги. А все сидели в верхней одежде при этом: холодно, отопления нет, разруха. И вот Курехин в этом всем держит зал кучу времени, просто говоря без бумажки и научно доказывая, что импровизация и мастурбация — это одно и то же. А в конце анонсирует следующие концерты «Поп-механики»: мол, зрителями там будут врачи, а входными билетами — истории болезни. Я смотрел это после очередных «Индюшат», которые, как мне казалось, прошли очень удачно. И вдруг я понял, что эти полчаса курехинского бреда убирают всех этих «Индюшат» полностью. И что вот эта картинка с VHS, обернутой газетой «Труд-7», гораздо актуальнее всего, что ты пытаешься искать. Вот отсюда и взялся уже замысел книги. Причем смешно: мы, помню, в самом начала гуляли с Гурьевым по набережной на Садовнической и прикидывали — ну что там, 20–25 интервью, годик на разговоры, полгодика написать. А потом это превратилось в такое… Ну, пошла волна. И для меня очень важно. Когда сейчас переиздают Курехина, когда на телеканале «Ностальгия» находят видео с телемостом между Курехиным и Брайаном Ино, когда на портале «Сноб» кто-то всуе слово «Курехин» употребляет, я думаю, что в этом есть немного и моей заслуги. То есть мне было важно не только написать книгу, но и культурологически раскачать пространство, скажем так.

• — Ты говоришь, что Курехина быстро забыли. И в книге все тоже очень резко заканчивается смертью. Но при этом все-таки нельзя сказать, что у Курехина совсем нет последователей. Ну то есть известно, что Леонид Федоров познакомился с Владимиром Волковым именно на похоронах Курехина, например.

— А он очень часто вообще людей знакомил. Как кто-то сказал — он любил дарить друзей. Но тут точнее самого Курехина не сформулируешь — а он как-то высказался в том смысле, что, мол, школы я после себя не создам и шедевров не оставлю, потому что я музыкант скорее здесь и сейчас. И если спросить себя, есть ли у «Поп-механики» наследники, — ну чего, нет их. Потому что Курехин поднял искусство перформанса на недосягаемую высоту. Не существует других музыкантов, которые так же, как он, могли бы и играть, и писать колонки в «ОМ», и делать передачи на телевидении. Я соглашусь с тем, что он кучу людей между собой перезнакомил. Но что касается его идей как композитора, или авангардиста, или философа — тут с его смертью все обрубилось. Для понимания — есть такая история. Как-то утром в 1995 году звонит Курехин своему приятелю одному и говорит — мол, приезжай, я продаю свою коллекцию японских дисков. Которых, понятно, у него была масса. Ну у чувака было 300 долларов, он их взял, приехал и диски забрал. И, уже уходя, спрашивает: слушай, а на … тебе деньги? А Курехин отвечает: «Мне в букинистическом отложили книгу литографий Эль Лисицкого». Он ведь блестяще все это знал, у него была невероятная теоретическая подготовка: Шагал, Малевич, Лисицкий, витебская школа, кто только не. Ну вот нет больше таких людей.

• — Когда читаешь даже твои описания всех этих концертов «Поп-механики» — со всеми этими живыми коровами и курицами, трехметровыми куклами хоккеистов, акробатами на распятиях и так далее — глаза на лоб лезут. Ну то есть в это совершенно невозможно поверить — и непонятно, как Курехину удавалось делать такое в 80-х, если даже в 2013 году такое себе трудно помыслить.

— Он был дико свободным человеком. Дико. Он ведь и сам говорил: «Я хочу устроить скандал, какого еще не было в советском роке». И он любил, чтобы было больше шума и больше зрителей. Я думаю, что, в сущности, он таким образом специально разрушал советскую систему. В этом смысле Курехин не отличается от политиков, которые расхерачили Берлинскую стену. Просто он делал то же самое в высоком искусстве. Притом что его кидали, его подводили. Он дико расстраивался, когда ему жирафа не привезли, он очень матерился, когда ему в Стокгольме обещали танк на сцене, а потом оказалось, что это невозможно, — мол, ну что это за «Поп-механика» без танка на сцене? Что за детский сад? И в то же самое время люди, которые его хорошо знали, говорили, что он нереальным образом умел дружить с властями — ну, до того момента как он пошел в НБП, конечно. То есть, с одной стороны, он был таким мальчиком-победой, а с другой — чувствовал, что именно ему простят.

• — Пока ты все это писал, у тебя были какие-то сильные потрясения? Ну вот самое неожиданное открытие какое было?

— Есть такая история. Когда Курехин собирался вступать в НБП, его все его старые приятели очень отговаривали. В частности, был очень тяжелый ночной телефонный разговор между одним его другом и Курехиным, который — не знаю, специально или нет, — писался на автоответчик. И спустя 15 лет где-то на антресолях эта кассета нашлась. Там очень жесткий разговор. Включить его в книгу я не мог, конечно, по этическим причинам, но рассказать могу. Курехин там открытым текстом говорит: «Ну если сошлют в Сибирь, значит, поеду». И когда сейчас на каких-то дискуссиях говорят, что НБП была для него арт-проектом… Ни … себе арт-проект! Приходите ко мне домой, я поставлю эту запись, там понятно, что все на полном серьезе. За год-два до смерти главными врагами Курехина были Собчак и Ельцин. Недаром Егор Летов говорил, что в последние пару лет он … какой злой стал. Вот это, конечно, было таким откровением. Потому что провокациям на концертах в какой-то момент уже перестаешь удивляться. После того как я посмотрел концерт в Белграде, где Тимур Новиков и Африка избивают его розами и выливают на него ведро холодной воды, а он при этом воет какой-то юродивый блюз… Ну, с годами к этому привыкаешь, скажем так. А вот с политикой — это другое. Причем поворот у него был очень резкий. Еще в апреле 1995-го он на радио говорил, что политика его вообще не интересует. А уже через месяц делал пресс-конференцию с Лимоновым и Дугиным.

• — В книге очень много описаний того, что непосредственно происходило, но мало собственно анализа. Ты говоришь, что было, но как будто дистанцируешься от попыток понять, что это значит с точки зрения звука или еще чего-то.

— Понимаешь, описание одного концерта строится на десятках источников. Это прямо нужно было сделать, потому что иначе это бы все пропало. У меня был страх, что это просто потеряется. А дальше уже форма определяет содержание. Ну и к тому же у Курехина такая мощная картинка, что иногда уже не до музыки. Можно после коровы описывать остинантные аккорды, конечно, но не то чтобы нужно. Понимаешь, ну не зря же у «Поп-механики» не было ни одного студийного альбома. И он сам говорил, что это не про записи все. Я, наверное, даже могу сказать провокационную фразу, что Курехин — это не вполне про музыку. Нет, есть и исключения — я вот зацепился за альбом «Morning Exercises in a Nut House» и подробно про него написал, потому что он … и он при этом был совершенно забыт. Это был своего рода крик отчаяния — ну издайте это кто-нибудь, пожалуйста. К счастью, издали. Или саундтреки. Тоже хотелось бы, чтобы ими какой-нибудь академический исследователь занялся, потому что там масса безумно крутой музыки, которая до сих пор толком не издана. И «Три сестры» Соловьева, и «Замок» Балабанова, и так далее. Я очень живо себе представляю бокс-сет с киномузыкой Курехина — надеюсь, он когда-нибудь появится. Еще раз говорю, что для меня эта книга не просто книга. Если какие-нибудь «Хедлайнеры» — это было правда про то, что вот сел и написал, то тут другое. Когда я выпускал «Сто магнитоальбомов советского рока», я очень хотел, чтобы их все переиздали. Примерно так, в общем, и произошло — вплоть до «Николая Коперника» и Манагера. Вот тут тоже есть такая надежда. Потому что книга — это все-таки довольно локальный феномен. А сама фигура Курехина сегодня изучена процентов на тридцать максимум. И это неправильно.

• — Ну а от интервью были какие-то особо яркие впечатления? Ты же с каким-то невероятным количеством людей поговорил.

— Были удивительные случаи, тоже почти мистические. Например, я знал, что жива его мать. Но никто про нее ничего не знал. А я думаю — какой же я буду автор, если я не пообщаюсь с матерью? При этом мне говорили — хер у тебя что получится, даже не рыпайся, шансов ноль. В общем, полгода у меня ушло на то, чтобы достать ее номер домашнего телефона. Потом был целый детектив с тем, чтобы понять ее расписание дня. В общем, я позвонил — и на следующий день сидел у нее в совхозе. И она мне даже в итоге дала отсканировать какие-то редчайшие документы типа справки из музыкальной школы про то, что он играл на электрооргане. Но даже более мистической была история с тем, как сохранилось то самое мое интервью с Курехиным. Потому что когда я начинал работать над книгой, я был уверен, что я его потерял. Ну вот не было нигде ни кассеты, ни расшифровки, ничего. И как-то возвращаюсь я из отпуска, а квартира взломана. Все перевернуто. В том числе платяной шкаф. И на полу просто валяются какие-то кассеты, которые я очень давно не видел. Я начинаю дрожащими руками в них копаться — и через 5 минут оглашаю квартиру диким криком, потому что нахожу кассету с Курехиным. Вот так воры квартирные мне помогли с книгой.

• — У тебя ведь очень неоднозначная репутация, и ты сам, наверное, это знаешь. С одной стороны — книги, к которым нет вопросов никаких. С другой — пиар-агентство, к которому вопросов масса. Насколько ты одно от другого для себя отделяешь? Или где-то ты настоящий, а где-то деньги зарабатываешь?

— Знаешь, я счастливый человек, потому что я ни хера не рефлексирую и планирую так продолжать впредь. Юра Сапрыкин как-то написал — мол, фиг поймешь, где Кушнир влюбляется по-настоящему, а где по работе. Ну вот как-то у меня это так в мозгу совмещается, что я и сам не понимаю. Может быть, когда я беру нового артиста, во мне всегда живет некая иллюзия, надежда на лучшее. И я тут сродни какому-нибудь саунд-продюсеру, которому дают очень сомнительную запись и говорят — ну а кто, если не ты? Да и потом — если я буду ходить и думать: «Так, мне осталось полгода до «Индюшат», там я карму почищу, а потом опять…» — ну это с ума можно сойти. Да и потом я могу у оппонентов спросить — ребята, а что вы сделали? Пожалуйста, берите группу «Кино», напишите про нее книгу, пусть плохую. Сделайте фестиваль, пусть плохой, попадите на бабки, съешьте говна, разочаруйтесь в любимой группе, с которой вы дружили и которая оказалась говнюками. А потом поговорим.

• — Сперва добейся то есть. Но вообще это же и правда поразительно — ты же чуть ли не единственный тут человек, который систематически пишет книги про музыку, скажем так, западного образца. Ну то есть когда берется и делается какое-то глубокое исследование; oral history, выражаясь английскими терминами. Поразительно, но такого тут очень мало, причем про ту же группу «Кино» такой книги нет, хотя казалось бы — оторвут с руками. Вот почему? У тебя есть ответ на этот вопрос?

— Есть. Я тебе на все очень длинно отвечал, а тут отвечу коротко. Лень. И все.