Александр Гришин о джазе в качалке и пластинках с помойки

«Пластинки у меня начались под влиянием старых товарищей, когда мне было 15. А до этого я собирал компакт-диски. А совсем в детстве меня очень сильно впечатляла коллекция кассет дедушки. У него, понятно, был какой-то обязательный набор эстрады, советской и популярной — ну, Высоцкий в том числе, — но, поскольку он служил в Афганистане, были и какие-то интересные записи пуштунов, таджиков. Меня это, правда, тогда мало интересовало; больше остальных я любил группу Space и сборник какого-то космик-диско. Я их до дыр, в принципе, слушал. Ну и Челентано, конечно, тоже. Потом в какой-то момент была группа Queen, которую обожала моя мама. У нее были две VHS-кассеты — одна с клипами Queen, вторая с каким-то концертом. После Queen было что-то промежуточное — не знаю, насколько осознанно, — всякий там брейкбит, биг-бит. Но никаких клубов и никаких дискотек в моей жизни не было. Только кассеты, наушники и плеер. И поскольку жил я в Медведково, а учился в школе на Сретенке, у меня каждый день было по две получасовых поездки в метрополитене, и я просто затыкался наушниками и отключался. 

В 15 лет у меня умер отец, и одновременно я познакомился с Валерой Постернаком. В спортзале. Я был достаточно хилым и абсолютно не понимал, куда свое свободное время девать. Однажды я бродил по Чистым прудам, наткнулся на качалку и начал в нее ходить. Там был магнитофончик, который читал диски с трудом, и я стал приносить с собой музыку. В основном джаз — Дейва Брубека, Чика Кориа, Гэри Бертона. Посетители, конечно, были против, поэтому я старался включать музыку, когда в зале было минимальное количество людей. Видно, уже проявлялись задатки диджея — хотелось делиться музыкой. Валера, который приходил в качалку почти всегда в одно время со мной, в какой-то момент вмешался в эти джазовые тренировки и дал мне послушать, кажется, Отиса Реддинга, где было больше грува и который был более пригоден для занятий спортом. Помню, как я впервые попал к Валере домой — собственно, в ту квартиру, которую я снимаю сейчас. У меня был шок. Я увидел сначала стену с компакт-дисками, потом стену, в два раза больше, с DVD-фильмами, а потом гигантские стеллажи Expedit с пластинками. И, конечно же, аппаратуру. Валера тогда сказал: «Если ты когда-нибудь купишь проигрыватель, я подарю тебе обязательно пачку пластинок». И я тут же нашел проигрыватель на помойке — вполне рабочий, очень простой: кто-то просто его за ненадобностью вынес и аккуратно положил рядом с мусорными контейнерами.

Самым сильным музыкальным впечатлением в жизни, которое разорвало мне голову и заставило как-то по-другому взглянуть на музыку, был, наверное, альбом «Uncle Meat» Фрэнка Заппы. Я точно помню, как однажды по дороге на учебу воткнул в плеер мини-диск с Заппой, надел наушники — и пропал года на четыре точно. Больше ничего не слушал. Параллельно с этим знакомился с академической музыкой XX века, что неизбежно, если ты изучаешь творчество и биографию Заппы. Ты поневоле узнаешь, кто такие Арнольд Шенберг и Джон Кейдж, иначе не понимаешь, кто такой Заппа и чем он занимался. Соответственно, в начале 2000-х у меня была очень простая и понятная цель: купить столько альбомов Фрэнка Заппы и Капитана Бифхарта, сколько бы я мог себе позволить. На Горбушку я совсем не ходил, практически все пытался заказывать по интернету. Пытался через «Пурпурный легион» и «Союз», но каждый раз случалась одна и та же история: спустя два года раздавался звонок, и мне сообщали, что моя пластинка наконец пришла. Очень было смешно.

Что я собираю? Очень сложный вопрос. По сути, все жанры, которые существуют. И транс у меня есть японский, и прекрасное итало-диско, и даже какой-то хип-хоп, который мне очень нравится. Единственное, наверное, что я не собираю, — это гоа-транс. А так у меня есть самая разная музыка — начиная с 1950-х и заканчивая совсем современной: этника, фольклор, электроакустика, фри-джаз, хаус, техно, диско, саундтрек и так далее. Понятное дело, постоянно приходится искать. И это называется диггингом, хантингом или просто охотой. В идеале приходишь в магазин, начинаешь перебирать все пластинки подряд и те, что видишь впервые, слушаешь — хотя бы по чуть-чуть каждый трек. У меня, к примеру, куча пластинок, на которых есть всего один трек, который мне нравится, но без него я не могу жить.

Мне вообще не очень нравится, когда меня называют коллекционером. Все-таки это не очень хорошее определение для человека. Потому что почти все коллекционеры, конечно же, немного сумасшедшие, съехавшие. Я уверен, что всех в какой-то момент начинает пожирать изнутри эта страсть. И я совсем не понимаю людей, которые покупают пластинки лишь для того, чтобы хранить их дома. Мне-то всегда хочется делиться музыкой с другими. Поэтому, наверное, и стал диджеем. Все началось с посиделок дома у Димы Пантюшина (дизайнер, продюсер. — Прим. ред.). Мы устраивали что-то типа ютьюб-вечеринок — слушали восьмидесятническую музыку, всех этих OMD, Human League и так далее. Однажды Пантюшин попросил меня об услуге: он устраивал вечеринку, и ему очень хотелось, чтобы кто-то поиграл на ней всю эту классную музыку из 80-х. И я оказался с ноутбуком и закачанным в него плейлистом на сцене. Я не очень понимал, как это все делать, и почти не сводил треки, но людям понравилось, и меня это, надо сказать, порадовало. Я получаю огромное удовольствие, когда делюсь музыкой, которую люблю. К сожалению, далеко не всегда это благодарное занятие, потому что сложно с ходу увлечь человека странной фри-джазовой композицией, которая лично тебе интересна из-за мощного культурно-исторического слоя, хорошо тобой изученного. Короче, с тех пор я играю постоянно в «Солянке» и «Симачеве». 

Для меня коллекционирование — это всегда момент поиска. Например, ты находишь пластинку — пусть это будет какая-нибудь известная всем группа Can, — и она тебе нравится. Ты ее слушаешь, начинаешь узнавать, кто из музыкантов был задействован в записи, на каком лейбле она была выпущена. Ты узнаешь о Хольгере Шукае, начинаешь знакомиться с его сольными работами… И все это разветвляется-разветвляется. Новые лейблы, новые музыканты, и ты все отслушиваешь на ютьюбе. Это направление поиска, слава богу, бесконечное. Плюс есть книги, справочники, энциклопедии. К сожалению, мало магазинов. В Москве один только «Звуковой барьер» на Ленинском проспекте, где иногда можно поймать удачу, купив за смешные деньги уникальную пластинку. В основном, как мне кажется, хорошие пластинки туда попадают случайно. Не знаю, как сейчас, но раньше хозяин «Звукового барьера» ехал в Канаду, по полдоллара скупал там пластинки и привозил сюда контейнерами. Ко всему прочему, всегда есть шанс получить коллекцию от мертвеца: человек умирает, и какая-нибудь его родственница приходит с сумками, набитыми винилом, и распродает все по десять рублей, а в сумках потом обнаруживается что-то невероятное. Но такое бывает редко. У Вадима Малахова в «Галерее музыки» мне, к сожалению, нечего делать. Я с ним знаком, очень хорошо к нему отношусь, но между нами пропасть: он один из главных специалистов по The Beatles, а меня The Beatles совсем не интересуют. Короче, я свои запросы в московских магазинах удовлетворить не могу. Но я тут недавно понял, что, когда ты посвящаешь чему-то одному много времени, судьба тебя за это благодарит, и пластинки классные сами идут к тебе в руки. Я на полном серьезе недавно нашел на помойке пачку пластинок немецкого агитрока (была такая целая антифашистская волна в Германии в 1960–1970-х годах — на самой границе шлягера и краутрока). Просто кто-то выбросил, вообще не глядя, а там цена одной пластинки порядка ста евро.

У меня есть любимая девушка, но пока нет детей. И поэтому я могу сказать, что последние четыре года живу и зарабатываю только на то, чтобы покупать себе новые пластинки. В барах я не пью, а если и пью, то за счет заведений, в которых работаю диджеем. Я не трачу деньги на шмотки, потому что они меня абсолютно не интересуют после того, как я пару лет поработал стилистом в журналах «Афиша» и «Афиша–Мир». 40 купальников, 20 пар очков — да, я это делал. Это было очень скучно и тяжело, но я был очень ответственным работником и даже брал телефон всякий раз, когда мне звонили. Таким образом я заработал на ламповый усилитель и на дорогие иглы.

Коммерческая сторона коллекционирования меня никогда не захватывала. Я знаю некоторых — ну, как сказать? — коллекционеров, которые помогают российским миллионерам собирать классику рока. Находят пластинку за пятьдесят долларов, продают за двести. На это и живут. И это как бы нормально. Потому что ни один нормальный миллионер не станет тратить свое время на то, чтобы выцеживать из общей кучи винила что-то действительно ценное и важное. На ярмарке в Утрехте уже какое-то время продавцы на определенных коробках вывешивают таблички «For Russians». И в этих коробках по большому счету ужасное дерьмо, вся эта классика рока, которую уже никто в мире не слушает. Deep Purple и Led Zeppelin — это еще куда ни шло. The Beatles, понятно, во всем мире собираются и котируются. Но ведь есть еще всякие Uriah Heep, Nazareth, Kiss и прочее, что совсем уже за пределами моих интересов.

А еще я очень редко с кем меняюсь. Чаще перебираю пластинки, нахожу какие-то, которые либо попали ко мне случайно, либо я их как-то не так понял. Откладываю, а потом кому-нибудь дарю. Некоторые альбомы я сознательно, с умыслом покупаю в двух экземплярах — понимаю, что будут дорожать. Но пока что ни разу не продал вторую копию! Просто когда мне говорят «продай», я почему-то отвечаю— «дарю».