Мы пришли с черными гитарами

Последний раз (и, пожалуй, первый) что-то подобное я испытывал два года назад в Барселоне на концерте My Bloody Valentine — забавно, кстати: тоже воссоединившейся группы примерно из той же эпохи, что Swans. Первоапостолы шугейза играли тогда на такой громкости и с таким электрическим неистовством, что ты начинал чувствовать себя кем-то вроде частицы, мчащейся по проводам из ниоткуда в никуда; ощущение было такое, будто тебя напрямую подключили к розетке — и там такое, ради чего стоило пропустить через себя это чудовищное смертоносное напряжение. Как многие знают, концерты My Bloody Valentine сейчас заканчиваются пятнадцатиминутным сеансом чудовищного белого шума, который буквально невозможно слушать, не заткнув уши; от которого как будто трещины идут по асфальту, а заодно и по тебе. Swans вчера с подобного сеанса начали. Сначала была одна монотонная гудящая нота; потом — перестуки металлофона; потом — колокольный звон; потом — бас, от которого задрожал каменный пол; ну и так далее — до тех пор пока музыка не выросла до конца и не набросилась на слушателя раскаленными кровавыми аккордами. По виду похоже; по смыслу, однако, у MBV и Swans это пятнадцатиминутное испытание кардинально отличается. В случае Кевина Шилдса и его людей это чистый катарсис, очищение через страдание, причем реальное физическое страдание, стихия, которая остается после музыки и одновременно предшествует ей. В случае Майкла Джиры и его зондеркоманды это как заводской гудок, сулящий тяжелые испытания (недаром эта самая монотонная нота ровно на гудок и была похожа); не конец, но начало; предупреждение; «разогрев», пожалуй, да — но тоже в прямом смысле: в аду тоже, наверное, разогревают. Концерты Swans нет смысла смотреть на YouTube — только если у вас дома не стоит пара усилителей Marshall и колонки размером с холодильник. Концерт Swans невозможно только слушать, его надо пережить. Почти три часа чистого времени, затраченных на произошедшее, в данном случае — не проявление щедрости музыкантов, решивших подольше поиграть любимые песни, но проверка на прочность: сдюжишь? Когда я вышел из «Аванта» в полпервого ночи, у меня болели одновременно уши, ноги и живот. Это был один из лучших концертов в моей жизни.

Насколько я понимаю (может быть, неправильно), Swans здесь начали слушать более-менее одновременно и вместе с адептами английского эзотерического подполья — легендарная палатка на Арбате, Current 93, Death in June, Coil и все такое прочее. При этом в музыке Джиры ничего специально мистического, в сущности, никогда не было. Да, у Swans был альбом «Children of God», во многом посвященный религиозным материям, — но религия для них была не способом отыскать бога, а источником силы, воли, власти, с которыми и имела дело эта ушераздирающая музыка. В песнях Swans есть бог — но это бог ветхозаветный: всемогущий, но не милосердный; всеобъемлющий, но не прощающий. Что и вправду роднит Swans с теми же Coil — так это отношение к музыке как к материи телесной, как к опыту, причем как в медицинском смысле, так и в смысле experience; понимание искусства как доведенного до предела естества, как преодоления собственного физического существования. На что похож концерт Swans? На Sunn O))), на совсем перегоревших Godspeed You! Black Emperor (точнее, конечно, было бы сказать, что это они на Swans похожи); на «Русское поле экспериментов», как оно звучало в Лужниках в 2006-м (Джира тоже в какие-то моменты начинал двигаться кругами по комнате); на транс (не на стиль, конечно, а на состояние); на сталелитейный цех; на пикирующий бомбардировщик. То есть — в равной степени на музыку и не-музыку. В русском языке есть хорошее выражение — «стоять как вкопанный»; так вот Swans все сто пятьдесят или сколько там минут занимались тем, что закапывали себя и зрителей куда-то очень глубоко в землю, по горло.

В дискуссиях про группу Muse (как ни дико припоминать их в этом контексте) я часто оперировал аргументом, что их музыка по сути своей тоталитарна. В этом смысле применительно к Swans может возникнуть резонное недоумение — потому что их музыка, конечно, тоталитарна в еще большей степени; это аппарат насилия из шести человек, театр жестокости, который подавляет, подчиняет, уничтожает. Но в этом и суть. Неслучайно Джира сам неоднократно скептически отзывался о термине «индастриал» и говорил, что играет рок — играет его таким, каким он его увидел, услышал и прочувствовал. Swans — это рок в смысле «скала» и в смысле «судьба»; это одновременно апофеоз и разоблачение рока, где музыканты оказываются разом насильниками и жертвами. «Мы не врачи, мы боль»: люди на сцене будто бы даже не сочиняют эти звуки, а пропускают через себя неведомую силу; в иные моменты Джира начинал громко орать — даже не в микрофон, а просто так, куда-то в пространство, будто не в силах вынести то, что делает. В конце второго часа я стал недоумевать, как же они сами выдерживают — играть такое каждый вечер; но по виду музыкантов было, в общем, понятно как. Кто-то жевал жвачку, кто-то ухмылялся, кто-то стоял, скрестив руки на поясе, как школьный директор, — как будто все это происходит не с ними. Они были похожи на рабочих, которые уверенно и отрешенно добывают руду. Ну или на солдат, которые идут в бой, потому что таков приказ.

А еще в музыке Swans есть слово. Их мало, этих слов, и они появляются, когда вал звука становится совсем уж невыносимым, и то, как Джира их пропевает, более всего соответствует торжественному выражению «отверзает уста». Тут, конечно, вообще напрашиваются библейские ассоциации — про то, что слово было Бог, и Бог тот самый, ветхозаветный, немилосердный. Swans — это именно про силу слов, про набат слов, и, продолжая цитату, кажется, что от слов таких и правда срываются гроба шагать четверкою своих дубовых ножек. Ну или — вспоминая другого автора — так: Майкл Джира поет тело, в котором есть слово, и слово, в котором есть мясо.

Как известно, примерно все жизненно важные ситуации уже когда-то точнее всего описал Егор Летов. Возможно, в том, чтобы прибегнуть к его формулировкам здесь, есть определенная пошлость; скорее всего — но я не знаю других строк, которые точнее бы сообщали, что именно творилось вчера вечером в обшарпанном московском помещении неподалеку от метро «Курская». Пальцы свело. Голову выжгло. Тело вынесло. Душу вымело долой за околицу. Выбелило волос. Выдавило голос. Выпекло морщины. Пальцам холодно, мыслям крохотно. Из земной юдоли в неведомые боли — прыг-скок.