Юрий Сапрыкин о Борисе Гребенщикове и альбоме «Сестра Хаос»
48-летний поэт, композитор, автор картины «В чужую деревню за водкой» и повести «Иван и Данило», переводчик трактата Чокьи Нимы Ринпоче «Путеводитель по жизни и смерти», составитель списка чудотворных икон России, лауреат премии «Триумф» Борис Борисович Гребенщиков записал новый альбом. Он записал его вместе с группой «Аквариум» – хотя в группе с этим названием нет сейчас ни одного человека, выступавшего в группе с этим названием еще десять лет назад. Но именно этот альбом должен вернуть группе с этим названием былую славу. За несколько дней до выхода альбома «Сестра Хаос», а также концертов, посвященных тридцатилетию группы «Аквариум», обозреватель «Афиши» Юрий Сапрыкин провел один день с Борисом Гребенщиковым.
«Во Дворце спорта, конечно, надо матерную песню петь, – говорит Борис Гребенщиков. – Без матерной песни Дворец спорта не возьмешь».
Дворец спорта – это «Лужники», где «Аквариум» собирается давать юбилейный концерт. О том, как взять Дворец спорта, Гребенщиков размышляет на кухне большой квартиры между Пречистенкой и Остоженкой. Здесь он останавливается в Москве. На стенах – изображения Будды, двери выкрашены в красный и синий, поверх синего нарисована огромная птица с острым клювом. В коридоре торчит совершенно не вяжущийся с остальным убранством сноуборд. Гребенщиков заваривает жасминовый чай и продолжает: «А для матерной песни нужно хор пригласить. Краснознаменный хор армии».
Матерная песня – это «Подмога» группы «Х… забей», которую «Аквариум» с недавних пор исполняет на концертах. Припев такой: «А подмога не пришла, подкрепленья не прислали./Нас осталось только два, нас обоих на…али». «Я в Индии был в гостях у нашего посла, – вспоминает Гребенщиков. – Меня попросили спеть. Я пою «Подмогу» и краем глаза вижу: в углу стоит суровый такой человек из охраны. Потом подходит ко мне и говорит: «Знаете, Борис Борисович, я многое в жизни видал, я Афган прошел. Так вот, это самая честная песня о войне, которую я слышал». Получается, что самую честную песню о войне написала группа «Х… забей».
Гребенщиков только что вернулся из тура по США и Канаде, через несколько часов после прилета загрузился в поезд на Москву, в поезде с группой отметил день рождения Боба Марли, потом в 6 утра – с вокзала на Пречистенку. Теперь лидер группы «Аквариум» пьет жасминовый чай, слушает регги и явно не может понять, что за время суток на дворе. А тут еще приносят на утверждение два варианта нового клипа «Брод». Гребенщиков смотрит клипы молча и пристально. Ему нравится второй вариант, но и в нем есть свои недостатки: «Могу ли я сесть с секундомером и по кадрам расписать режиссеру, какие места нужно исправить?» Первый вариант Гребенщикову не нравится совсем: «Я не могу понять, зачем режиссер выбрал самые уродливые планы? Почему из всей съемки он взял места, где я самый некрасивый? Нет, я не против, у меня только один вопрос: зачем?»
Утверждать клипы и обложки Гребенщикову в последние дни приходится постоянно: у группы выходит альбом «Сестра Хаос» – первая запись «Аквариума» за два года и, пожалуй, самая бодрая и мощная запись «Аквариума» лет за шесть. Сопровождающая все это рекламная кампания для «Аквариума» беспрецедентна: огромный плакат с суровым взглядом БГ поверх очков в Москве встречается на каждом углу, это же лицо не вылезает из телевизора, для журналов отснята фотосессия из нескольких сот снимков. «Индейцы, конечно, говорят, что фотография вынимает из человека часть души, – жалуется Гребенщиков, – но я к этому готов».
Пока не началась очередная съемка для телевидения, мы сидим на кухне и пьем жасминовый чай. Это до обидного банально: любого спроси, чем может заниматься в свободное время Борис Гребенщиков – ну конечно же, сидеть на кухне и пить чай. И конечно же, разговаривать о «Властелине колец» – как известно из интервью, данного в 1985 году писателю Матвееву, Борис Борисович уже о ту пору прочитал всю трилогию раз одиннадцать и два раза переводил ее на русский в устном чтении. «Я когда посмотрел «Властелина» в Нью-Йорке, – говорит Гребенщиков, – вышел из зала совершенно просветленный». Вот интересно, как выглядит просветленный Гребенщиков? То есть еще более просветленный, по сравнению с обычным своим состоянием?
На кухне появляется глава фирмы SoLyd Records Андрей Гаврилов – он собирается издавать в России альбом тибетских мантр, записанный Гребенщиковым вместе с американкой Габриэль Рот. «В оригинале он называется «Bardo», но в России так называть его нельзя, – рассуждает Гребенщиков. – Андрей, как мы его назовем? «Сорок тысяч летающих трупов»?» Придумать что-либо более конструктивное не удается: пора на телесъемку. Гребенщиков одет в оранжевую рубашку с оттиском в виде девушки-японки. «Это из последней коллекции Йоджи Ямамото», – с гордостью сообщает Гребенщиков. В эту минуту, в полном соответствии с тезисом Бананана из фильма «АССА», от него сияние исходит: «По-моему, для телевидения я вполне гожусь».
В машине мы разговариваем о чудесах. Гребенщиков говорит, что, в принципе, чудеса ни для чего не нужны, но даже если они происходят, человеческая память блокирует память о чуде, отказывается воспринимать его как чудо, переводит его в разряд чего-то незначительного. Меня больше заботит другое: мы проезжаем храм Христа Спасителя, и Гребенщиков просто обязан на это отреагировать. Пересечение в пространстве двух этих знаковых величин не может не спровоцировать какой-то реакции. Может, он просто уставится на храм как на новые ворота, может, начнет истово креститься, может, еще какая искра между ними пробежит. Но Гребенщиков в сторону храма даже не смотрит. А потом поворачивается ко мне и говорит: «Мы только что проезжали церковь, так вот: в России существует около двадцати чудотворных икон…»
Чего скрывать – я волнуюсь. Я еду в одной машине с человеком, который, в сущности, создал язык, на котором я говорю. Я даже не о расширении кругозора – может, кому из людей моего поколения и удалось узнать, кто такой Бодхидхарма, минуя альбом «День серебра», но я таких не знаю, – я о том, что способ смотреть на мир, характерный для этих самых людей, в изрядной степени определен тем, что делала группа «Аквариум» в период с 81-го и далее. Я о том, что «Аквариум» многократно давал мне ощущение какого-то захватывающего счастья – ощущение, которое не поддавалось анализу: если взяться и разобрать по строчке, допустим, песню «Небо становится ближе», то у нее появится вполне определенный смысл и станут видны первоисточники, но слушать ее после этого будет невозможно. «Важны не сами слова, а то, с какой интонацией они спеты», – как признается в машине сам Гребенщиков. Вряд ли можно сказать, что Гребенщикову мы обязаны лучшим, что есть в России, – но Пелевиным обязаны точно, и русскими переводами Дилана (как бы плохи они ни были) тоже обязаны, и магазином «Путь к себе», и фильмом «АССА», и всем русским роком, от начала и до конца, и русским регги, и русскими кельтами/эльфами/хоббитами – не так уж это и несущественно, если вдуматься. Я уж молчу о том, что слова «коростель», «яшма» или – не знаю – «Иннокентий» навеки будут ассоциироваться с соответствующими песнями «Аквариума» и только во вторую очередь – с чем-либо еще. И вот с этим-то человеком мы и едем в «жигулях» шестой модели на Чистопрудный бульвар, где у Гребенщикова назначена съемка. Естественно, в магазине аквариумов. Где же еще снимать Гребенщикова?
Гребенщиков перед телекамерами ведет себя так, как полагается Гребенщикову, – играет словами («Рок никуда не идет. Рок стоит, лежит, иногда выпивает и закусывает»), наотрез отказывается спеть («Пение – это же алхимия») и бодро пританцовывает по поводу и без. В его движениях есть что-то знакомое: точно так же он двигался в фильме «Long Way Home», снятом 14 лет назад во время записи первого (и, видимо, последнего) американского альбома БГ. Надо полагать, если у Гребенщикова отобрать гитару, ему свойственно двигаться именно таким образом.
Фильм «Long Way Home» не только впервые явил миру Гребенщикова танцующего, он зафиксировал еще один важный момент: момент, когда незапятнанный лик БГ стал несколько тускнеть. Дело даже не в том, что песни на английском оказались не так сильны, как все предшествовавшее, – дело тут совершенно житейское. В 2001 году почти одновременно появились две книги – «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом» виолончелиста Всеволода Гаккеля и «История Аквариума. Книга флейтиста» ныне покойного Дюши Романова. Обе книги по отношению к Гребенщикову в разной степени злы. Гребенщиков-де вышвырнул из группы полноправных соавторов, заменив их послушными аккомпаниаторами, на концертах заставляет звукорежиссера выводить голос на максимум громкости, приглушая остальных, – и все это выглядело бы мелочной личной обидой, когда б не одно обвинение по существу: в 1988 году Гребенщиков подписал контракт с CBS, уехал в Америку и оставил своих музыкантов без работы и средств к существованию. Глядя на эту историю из 2002 года, никакого криминала не разглядеть: ну уехал и уехал, не нанимался же он их кормить до конца дней. Но вспомните, как это выглядело в 88-м: «Аквариум» – не группа, а образ жизни, БГ есть свет, и в нем нет никакой тьмы! На него тогда почти молились, а он ловко отодвинул всех в сторонку и уехал дружить с группой
Eurythmics. У меня к тому отъезду свои претензии. Я вспоминаю, как сидел с другом Ленчиком в ГУМе у фонтана и читал купленную в рок-лаборатории газету «Сдвиг», где чуть ли не в траурной рамке сообщалось, что вот уехал, и, наверное, навсегда, и мы не могли понять: как он посмел? после всего, что было? как мог оставить нас здесь одних? На пресс-конференции в Москве у Гребенщикова поинтересуются, что он думает о книгах бывших коллег, – и как с гуся вода: «Я никогда в жизни не играл ни с одним плохим музыкантом. Что они думают обо мне – их личное дело»
Съемка заканчивается, мы выходим на улицу. Пробка на Покровке, лед под ногами, морось над головой, и только в лицах прохожих что-то не так. Постепенно я понимаю: люди смотрят в мою сторону с таким выражением, как будто рядом со мной вышагивает живой носорог. Мы решаем, куда пойти обедать, и как-то само собой выясняется, что поблизости нет ни единого приличного места, кроме ресторана «Тибет–Гималаи». Где же еще обедать с Гребенщиковым?
Гребенщиков заказывает гребешки. Мы разговариваем о тибетской кухне, в которой Гребенщиков все-таки понимает поболее любого официанта «Тибета–Гималаев». «Здесь в меню, наверное, больше блюд, чем тибетцев в Непале, – удивляется Гребенщиков. – Их кухня на самом деле очень проста. Главное блюдо – пельмени. Обычные пельмени, такие же, как наши, называются «момо». Музыка, которая играет в ресторане, напротив, кажется Гребенщикову аутентичной. Обед занимает час, и весь этот час в зале разносится мантра «Ом мани падме хум». «Есть прекрасная тибетская история, – сообщает Гребенщиков. – Один молодой человек, заботившийся о духовном процветании своей матери, решил заставить ее регулярно произносить мантру «Ом мани падме хум». Он повесил над входом в кухню черпак, и всякий раз, когда мать билась о него головой, она должна была произносить «Ом мани падме хум». Потом мать умерла, попала в ад. А там вдруг черти звякнули своими бадьями, она по привычке прочитала мантру и сразу переродилась в какое-то благородное существо. Вот на какие ухищрения порой приходится идти благородным детям».
Мы расплачиваемся с официантом (у которого, по мнению Гребенщикова, от регулярного прослушивания мантры должна страшно очиститься карма), выходим на улицу и ловим машину: пора на пресс-конференцию. Пресс-конференция проходит в здании «Нашего радио», в том самом здании, где «Аквариум» несколько месяцев назад записывал песню «Растаманы из глубинки» в окружении скрытых телекамер. Через несколько дней все это было показано под шапкой «За стеклом» – дескать, зрители впервые могут увидеть, как группа «Аквариум» записывает песню, от начала и до конца. На альбоме, как выяснилось позже, песня выглядит совершенно по-другому, нежели на телеэкране: вокал Гребенщикова теперь больше напоминает голоса из песни «Uncle Fucker» из мультфильма «Южный парк», чем обычный вокал Гребенщикова. «Если людям интересно таким образом побаловаться – дать нам студию на ночь, – говорит Гребенщиков по дороге на пресс-конференцию, – мы найдем, что с этой студией сделать. Если кто-то хочет это снимать – это их проблемы. Если кто-то будет на это смотреть – это их проблемы. Для нас главное – качественно поработать в новой ситуации».
Через сутки Гребенщиков снова приедет в ту же самую студию – играть концерт в прямом радиоэфире и общаться с дозвонившимися в привычном для себя режиме. На вопрос «Когда вы купили свою первую гитару?» он отвечает: «Я нашел ее на помойке. Я пришел с гитарой к своему отцу – в лаптях и онучах, с чумазой мордашкой и торчащими вихрами. Отец гитару ошкурил, и я стал разучивать на ней Шопена и Мусоргского». Через несколько минут Гребенщиков будет примерно в том же стиле общаться с журналистами на пресс-конференции: «Борис Борисович, входите ли вы в жюри премии «Триумф»?» – «Знаете, в одной книге написано: «Не судите – да не судимы будете». Через полтора часа, в пять вечера по Москве, мне вежливо объяснят, что день с Борисом Гребенщиковым закончился, – у Гребенщикова в пять начинается частная жизнь, и журналистам в ней нет места. А пока мы продираемся сквозь московские заторы, и человек, придумавший язык, на котором я говорю, скрючивается рядом со мной на заднем сиденье очередных «жигулей» и объясняет, как устроен этот язык: «По-моему, всем очевидно, что наши слова не впустую набросаны, что за ними что-то стоит. И люди пытаются понять, что у меня за ними стоит. Но это совершенно неважно – что у меня за ними стоит. Эти слова – про жизнь каждого из тех, кто слушает. А вовсе не про мою жизнь».