перейти на мобильную версию сайта
да
нет
Архив

«Была металлисткой, любила шок-рок»

23-летняя американка Энни Кларк записала под именем St. Vincent альбом затейливых девичьих песен «Marry Me» — пожалуй, лучший музыкальный дебют 2007-го. «Афиша» расспросила Энни, как у нее это получилось.

— Удивлены, что вам звонят из России?

— Еще бы! Я вообще не устаю удивляться тому, что со мной сейчас происходит. Все-таки интернет — очень эффективная штука, напрочь стирает границы. Знаете, я ведь сейчас в туре по Америке и воочию это наблюдаю — еще месяц назад публика на меня смотрела как баран на новые ворота, а теперь все подпевают и даже слова подсказывают, если я вдруг забуду. И все благодаря блогерам, которые про меня пишут.

— Давайте с самого начала. Это не шутка, что вы в детстве играли в кавер-группе Iron Maiden?

— О-хо-хо! Нет, это чистая правда! Ну, я думаю, у всех есть такие скелеты в шкафу — знаете, когда ты подросток, у тебя всегда какие-нибудь дурацкие привычки: ужасная прическа, одежда нелепейшая. Ну я вот была металлисткой, любила шок-рок, в группе играла. Да я и сейчас думаю, что Iron Maiden — это весело. Горячие парни! Все эти накачанные бицепсы, нашинкованные гитарные партии. Ну и этот Эдди, символ их, — милейшее же существо.

— А потом вы стали играть с Суфьяном Стивенсом и The Polyphonic Spree. Каково это — быть в группе поддержки?

— Я все это дико люблю — прям сердце колотится от восторга, когда играешь такую прекрасную музыку. И вообще, не такое плохое ощущение — чувствовать себя шестеренкой, которая помогает огромному механизму сдвинуться с места.

— Вы пару лет назад вроде как хотели совсем бросить музыку?

— Да, был такой момент. Я ненадолго переехала в Нью-Йорк из Техаса и совершенно в себе разочаровалась. Гитару продала, чтоб за жилье заплатить. Думала: ох, какая же я дура, пора идти в бухгалтеры. Ну и поехала домой, пригорюнившись, а там как раз попала на прослушивание в The Polyphonic Spree — и уже через неделю играла с ними на больших европейских фестивалях. Типа The Polyphonic Spree спасли мою жизнь, аминь! (Смеется.)

— В ваших песнях некоторая амбивалентность ощущается — вроде про любовь и все по-честному, но в то же время какие-то ухмылки и шуточки.

— Ну а что, в жизни не так? Реальность ведь состоит из конфликтов и противоречий, у всего есть две стороны — об этом я и пою. Вот, скажем, любовь: да, это красиво, это трагично — но и в отношениях действуют какие-то социальные стереотипы, над которыми грех не посмеяться.

— А вы осознанно используете свою сексуальность? Вот на обложке ваш портрет — неотразимый совершенно.

— Ух. Я не то чтобы намеренно эксплуатирую тему секса — э-э-э, как-то глупо звучит, да? Ну секс — это нормально. А что касается обложки — я, во-первых, вдохновлялась классическими фотографиями Мэпплторпа, очень их люблю. А во-вторых, мне показалось забавным, что на обложке написано «Святой Винсент» — и при этом портрет девушки. Вообще, мне хотелось сделать оформление альбома как можно более простым — такой милый маленький противовес довольно сложной музыке.

— Кстати, а какой такой святой Винсент?

— Их несколько было. Один — покровитель благотворительности. Другой, кажется, в пустыне скитался, я сейчас точно не помню. Но в общем у них у всех была тяжелая жизнь — страдания во искупление грехов, тяжелые мучения, пытки, все как надо.

— В альбоме есть некоторый политический подтекст. Вот песня «Paris Is Burning» — это вроде про войну?

— Ну да, про Вторую мировую — ну и про войну вообще; мы же тоже, в сущности, живем сейчас в военные времена. У меня двоюродный дедушка был судьей на Нюрнбергском процессе, я с детства была окружена людьми с обостренным чувством социальной справедливости, это крепко сидит у меня в голове. Эта песня — о том, что, в общем, власть по-прежнему жестока, правительство не жалеет собственную страну, горит и кружится планета.

— Я так понимаю, до того как подписать контракт с нынешним лейблом, у вас еще какие-то истории с мейджорами были?

— Да, там смешно было: скажем, мы говорили с кем-то, и я спросила шутки ради — ну что, мол, будем делать промосъемку для журнала Maxim? А они подумали, что я всерьез; не поняли мы друг друга. Сейчас же вообще все меняется — как люди слушают музыку, как они о ней узнают. А мейджор-лейблы — как динозавры: большие, но ме-е-едленные, туго соображают. Вон что происходит — вы про меня знаете чуть ли не больше моих родителей! Мир невероятно тесен; удивительно, как теперь все устроено. У вас же там, небось, даже моего альбома в продаже нет?

Ошибка в тексте
Отправить