Гегемон

3 марта «Ленинград» выпускает альбом «Пираты XXI века». За несколько дней до этого группа дает в Петербурге свой прощальный концерт.Обозреватель «Афиши» Максим Семеляк отправился на квартиру лидера «Ленинграда» Сергея Шнурова и разбудил его криком «что-то будет». Так шнуров стал первым героем совместного проекта «Афиши» и «Намедни», изучающего важные изменения окружающей среды. Сергей Дандурян фотографировал Шнурова на балконе Гранд-отеля «Европа».

– Что происходит с группой «Ленинград»?

– Группа «Ленинград» – она как бы остается группой «Ленинград», просто концертов не будет. Если будут песни, то будут альбомы.

– То есть концерт в «Юбилейном» – это как последние концерты «Аквариума», которые одно время каждый год проходили?

– На самом деле это вообще ни на что не похоже. Потому что я не планирую, понимаешь, я не продумываю схему, по которой это будет развиваться в дальнейшем. Я думаю о том, что сейчас. Сейчас это мне совершенно необходимо. И группе, и публике необходимо.

– Почему необходимо?

– Чтоб не за…ывать. Очень ведь легко за…ать. Тем более – если вот так давать по три интервью в день.

– Это неизбежно при такой-то музыке.

– Ну да, неизбежно. Люди просто ждут от «Ленинграда» этакого… некоего. Но это некое кончается.

– Оно таки кончается?

– Знаешь, можно будет подумать об этом, когда пройдет некоторое время после издания альбома. Когда я смогу послушать… ну так, объективно, не упираясь на то, как что сведено и кто где слажал, а подойти к этому как к произведению искусства. По большому счету, интуиция мне подсказывает, что вряд ли у «Ленинграда» возникнут серьезные конкуренты в ближайшее время.

– Новый альбом сплошь состоит из песен, которые вы по сто раз играли на концертах. Интересно было их записывать?

– На самом деле «Ленинград» всегда так писал альбомы. Законы клубной жизни таковы. Потом, это же твой взгляд насчет ста раз, а есть миллионы людей, для которых сходить на концерт – это событие. Люди-то в основном альбомы слушают.

– «Ленинград» прекращает выступать. Чем будут заниматься девять твоих музыкантов?

– Кто чем. Большинство, конечно, будет цепляться за музыку.

– Ну вот, например, саксофонист Ромеро – что будет делать?

– Будет пытаться делать какие-то свои группы. Может, сопьется, может – нет. Но я все равно буду всех привлекать на какие-то записи, ну там… музыки к сериалам. Рано или поздно, мы все равно соберемся, наверное. Но какое-то время просто не хочется общаться друг с другом. Устали. Реально. Потому что столько гастролей. У нас ведь нет наемных музыкантов, все на товарищеских отношениях держится, поэтому сложно.

– Чем ты сам будешь заниматься?

– Музыкой для кино.

– Сейчас не так чтобы много хорошего кино снимают. На сцене все равно веселее.

– Не знаю, мне интереснее в студии сидеть. Какие-то эксперименты со звуком, с инструментами.

– Почему именно кино?

– Меня не интересует кино, меня интересует музыка к кино.

– Ты имеешь в виду цельный инструментальный саундтрек или просто песни на титрах?

– И то и другое. Интересно ставить себе какие-то рамки и в этих рамках делать себе потихоньку какие-то шедевры. А когда, в принципе, ты можешь все – тогда вообще неинтересно. Тогда ты на самом деле ничего и не можешь.

– А какая музыка к кино тебе, в принципе, нравится?

– Идеал для меня – Зацепин.

Скорее жив

Триумф Шнурова – вещь понятная, но неожиданная. в отличие от экономически просчитанного Фандорина или государственно обоснованного брата #2, Шнур всю дорогу был диким, неправильным и невменяемым во всех отношениях. Тем приятнее очевидное – без радийной и клиповой поддержки он стал первым рок-героем двухтысячных, снискал страшное признание и только что премию «Триумф» не заработал. Даже несмотря на декларированную кончину группы «Ленинград», вечный герой дня без галстука

Я докатился до дома Сергея Шнурова ранним и топким питерским утром. Железную дверь открыли Света, жена, а также Аполлон Сергеевич, крайне маленький сын. «Заходите-заходите. Только он спит», – радостно сообщило семейство и посулило кофе. Спит. Феерично. Я тоже хочу спать как не знаю кто. Но мне через час надо быть с предводителем группы «Ленинград» на съемках телепередачи «Намедни», для которых арендован чуть не этаж в пятизвездочной гостинице «Европа». Меж тем Света и Аполлон Сергеевич под шумок мультфильма затерялись в недрах квартиры, и я понял, что будить предводителя придется мне. И отправился по длинному экс-коммунальному коридору искать Шнура.

Мне повезло: в первой же комнате, куда я свернул, почивающий худо-бедно нашелся. «Вставай, Шнуров, – сказал я решительно, – открой глаза». Он открыл, после чего резонно осведомился: «Зачем?» О господи, заныл я, ну мы же договаривались, «Намедни», все дела, нас ждут, что-то будет, поехали, пожалуйста, скорее, гитару возьми обязательно. «А у меня нет гитары, – отвечает Шнуров. – Она на студии. А ты не хочешь новый альбом послушать?»

В моей жизни, вообще-то, случаются ситуации, когда не очень хочется слушать группу «Ленинград», и тут назревала как раз такая. Но он уже засунул пластинку в плеер, и грянула песня про Интернет: «Вэ-вэ-вэ Ле-е-енинград! Эс-пэ-бэ то-о-очка ру!» Я слышал эту песню на концертах раз двадцать самое меньшее. «Во клавиши какие, прямо Пугачева», – радуется Шнур записи, но я уже не слушаю, что он говорит. Я гляжу на веселого и смешного человека в белом халате с надписью «Adidas», самозабвенно отплясывающего под им же изобретенную музыку, и думаю, что никуда я уже, в сущности, не тороплюсь. Даже если бы меня ждали все телеведущие всех телеканалов, я все равно дослушаю эту песню, а там и следующую, и еще одну, и еще, и обратный билет надо, наверное, сдать теперь же.

Я сижу и нервничаю по причине злого аналитического бессилия: ну как же это так? Мой одногодка из города на Неве во весь голос орет космические глупости, вроде «Когда переехал – не помню, наверное, был я бухой, мой адрес не дом и не улица, мой адрес сегодня такой!», и я от радости плохо координирую движения. Возможны варианты: либо это он гений, либо это я дурак. Если первое неверно, то как умеет он такой, в сущности, ерундой сломить эстетическое сопротивление значительной части народонаселения страны? Если неверно второе, то почему от этих идиотских рифм, подпитанных еще более идиотскими ритмами, на меня накатывает такое неприличное и плохо объяснимое ликование? Я пытаюсь что-то сформулировать, но тут Сергей Шнуров надевает черную бейсболку и говорит: «Поехали, а то опоздаем».

Популярность Шнура сегодня, похоже, достигла пика. Судя по концертным наблюдениям, он снискал офигенную любовь каст: менеджеры среднего звена, журналисты, банкиры, бандиты, стилистки, кинематографисты, Владимир Сорокин, – веселится и ликует весь, за некоторыми исключениями, народ. «Мне завтра опять в одиннадцать вставать, – жалуется он, – Муз-ТВ припрется. И еще в Москве послезавтра три интервью. Я уже не могу столько про себя говорить, это неприлично, в конце концов!» При этом таксисты его не узнают, прохожие вроде бы подметки на ходу не срезают, а в клубе, куда мы пришли вечером и где внутри на почетном месте висят его фотографии, ему снаружи посоветовали приобрести билеты.

В последние пару лет самые разные люди, по каким-то странным причинам не посещающие концертов Шнура, то и дело пеняли мне: «Ты зачем слушаешь «Ленинград», ты дикий, что ли?» В ответ приходилось сообщать что-то совершенно гайдаевское: а меня, может, другие группы не удовлетворяют. Я, может, всю жизнь хотел услышать именно такие тексты, уложенные на именно такую музыку. В общем, как говорил Георгий Вицин, – не тронь, не тронь мое самосознание.

В принципе, творчество, подобное шнуровскому, и не нужно, не принято анализировать. На такое принято показывать пальцем, и этого более чем достаточно. К примеру, называть его текстовиком-новатором довольно странно – из каждой строчки торчит то майковское «Разбиваю телефон, иду пить самогон», то чистяковское «Крепко сидит мой резиновый шлем на го-ло-ве», то мамоновское «Я так хочу, чтоб голая ходила ты». Наконец, любимая Шнуровым тема подыхания на производстве вполне наследует профсоюзной традиции шевчуковского «Конвейера». Просто то, что ранее в русском роке бесновалось за кулисами, Шнур выволок на авансцену – или, как он сам однажды выразился, – на мизансцену. Он стал петь только о любви, водке, угаре и дикости; лишь о горюче-смазочных материалах; исключительно о том, что течет и обжигает. Шнур привел русский рок в чувство, чистое чувство – лишив его тем самым вечной озабоченности смыслом. Шнуров ухитрился выразить дух времени не в песнях даже, но в каких-то футбольных речевках, посвященных исключительно деградации и аморалке. Вся мыслимая экзистенция легко умещается в противостоянии «плюнет–поцелует». Шнуровские тексты – все сплошь какие-то необходимые и простые, словно фото на документ. И вообще, весь без остатка смысл «Ленинграда» целиком и полностью гнездится в величайшей строчке Майка: «Всех еще тошнит, а я уже опохмелился».

Я слышу, как Шнур болтает с энтэвэшниками, и думаю еще и об элементарной фонетической свежести, привнесенной им в рок-песню. Можно сколь угодно долго винить весь русский рок в краже мелодий и переводе текстов, но чего у него не отнять, так это целого набора придуманных интонаций. Эта иерархия фирменных вокальных чудачеств – будь то «мммм» БГ, «уо-уо» Шевчука, «ыыыы» Летова или «иэээ» Лагутенко – пополнилась совершенно новым интонационным демаршем. Я бы транскрибировал его как «О! Е! Ча-ча-ча!», и он, согласитесь, очень недурен. Примат интонации над текстом и мелодией как раз и роднит Сергея Шнурова с Аркадием Северным и иными королями питерского шансона. К тому же Шнур – первый здешний рок-стар, взошедший не на домашних концертах и не на магнитоальбомах, но на концертах сугубо кабацких. Это своего рода отголоски ресторанной музпрактики советских времен – и отсюда, видимо, пристрастие «Ленинграда» к мелодиям и ритмам зарубежной и внутренней эстрады, будь то музыка Владимира Дашкевича или песенка The Tiger Lillies. Точно так же бенды Северного звучали за счет «Соловьиной рощи» или «Песне мы не скажем до свидания». Нормальная и правильная жизнь лабуха – существование за счет излишков чужой музыки.

Лирический персонаж Шнурова сродни известному человечку у Довлатова: «У любого животного есть сексуальные признаки. У петуха, допустим, хвост. Вот и приглядываешься к окружающим мужчинам – а где твой хвост? У одного это деньги. У другого – юмор. У третьего – учтивость, такт. У четвертого – приятная внешность. У пятого – душа. И лишь у самых беззаботных – просто фаллос. Член как таковой». Герой «Ленинграда», урод-любовник, как раз из таких, из самых беззаботных. Тот, у кого слишком много плоти. Уличное дело Шнурова – простое не только как мычание, рычание и урчание, но и как отчаяние. Во всем – дикий надрыв. В этом его сильное и нужное отличие от групп типа «Ляпис Трубецкой» или «Дискотека Авария». Раньше кричать прилично было как минимум о том, что вечность пахнет нефтью. Шнур же принялся драть глотку по поводу поливки помидоров.

Так я думаю до тех пор, пока Шнур не вспугивает меня и съемочную группу воплем: «О, смотрите, в соседнем номере кто-то спорт по телику смотрит!» А потом он говорит, что «Ленинград» играет 16 февраля последний – по крайней мере, в этом году – концерт. Мне жаль. У нас была, может, не великая, но эпоха. Ее начало протрубили дудки «Французской помады», первой песни с первого настоящего «ленинградского» альбома «Мат без электричества». Дудки напоминали потревоженную в ночи сигнализацию малобюджетного средства передвижения, и спастись от этих звуков не представлялось возможным. Эпоха переживала идеальные штормы на всяком без исключения концерте «Ленинграда» – когда этот «Ленинград» переставал быть оркестром и превращался скорее в оркестровую яму, куда проваливались слова, разбитые барабаны, пьяные тромбонисты, вопли гунна, трубные соло и разнообразные северные буги. Эх, «Ленинград», Петербург, Петроградище…

После съемок мы со Шнуровым шляемся по городу, глотаем шашлыки и хачапури, немного пьем: я – «Невское» и «Синопскую», а он – «Киндзмараули» и Ballantines. Я смотрю на Шнура и неожиданно понимаю, в какой именно момент кончается молодость. Она кончается, когда ты вдруг замечаешь, что по паспорту старше полюбившегося тебе животворного рокера. А коль ты его ровесник, выходит, это твой остаточный шанс завести себе последнего кумира и по-детски прикнопить его плакат на шифоньер.

То, что я норовлю изложить здесь, я высказывал и самому герою – в самый разгар Нового 2002-го. Шнур тогда ответил что-то вроде: «Ты, Семеляк, настолько врубаешься в ситуацию, что даже странно». Но увы мне – по вполне ленинградским причинам я не помню, что говорил. Что-то типа: скоро Новый год, и группа «Ленинград» не доживет. Однако пусть лучше мои новогодние россказни уйдут в веселую историю вместе с последним демаршем проекта-вертограда. Когда переехал – не помню. О! Е! Двадцать первый век.