Дни затмения
Слово «рейв», в начале 90-х звучавшее как обещание светлого будущего, превратилось в скучное настоящее, а потом отошло в прошлое — и теперь вызывает лишь ностальгию. Самое время удариться в воспоминания. Только что вышедшая книга Андрея Хааса «Корпорация счастья» — первый опыт такого рода; впрочем, в ней изложена сугубо питерская версия событий. Чтобы разобраться, какой была золотая эпоха рейва в Москве, Наталья Кострова и Юрий Сапрыкин собрали за круглым столом ветеранов движения.
Наталья Кострова: Когда, на ваш взгляд, все началось?
Вадим Поляков, промоутер: Все само собой происходило. Я уже взрослый мужчина был — женат был один раз, разведен.
Маша Цигаль, модельер: А я так и не была ни разу замужем…
Поляков: Я был директором группы «Моральный Кодекс», а в 92-м меня пригласили на «Гагарин-пати». Там же был такой пиар глобальный — не было в Москве человека, который не знал бы, что будет «Гагарин-пати». При этом никто не понимал, что это такое. И слова «пати» никто не знал.
Н.К.: Маша, а ты была на «Гагарин-пати»?
Цигаль: Да, я была на «Гагарин-пати». Я училась на первом курсе в Строгановке, в институте, в курилке познакомилась с ребятами, которые жили в сквоте у Петлюры, и вот с ними я туда попала. Я танцевала совершенно трезвая, меня так вставило — эта музыка, свет, все вместе. Я, как Золушка, пришла домой — у меня были полностью стесаны туфельки, как в сказке. Потом я уже надевала другую обувь.
Юрий Сапрыкин: Какую?
Цигаль: На платформе. Были такие Buffalo — черные, рейверские, английская обувь. У меня еще были серебряные такие, с нереальными платформами. Потом — брюки стретч, неоновые, бирюзовые, флюоресцентных цветов. Еще майки с таблетками. Недавно убиралась — нашла одну такую, оранжевую.
Н.К.: Таблетку?
Цигаль: Майку, абсолютно в этом же стиле, вся такая флюоресцентная, светящаяся, очень красивая. Я даже ее оставила.
Ю.С.: Мне всегда было интересно: а почему, собственно, платформы?
Цигаль: Это нереально удобно.
Алексей Чернорот, диджей, известный также как Компасс-Врубель: Устойчивости прибавляется. Я не носил, но мне кажется — да.
Цигаль: На них прыгать еще можно было. Космические, да, как ракеты.
Н.К.: Алексей, а откуда ты появился?
Чернорот: Я жил в Петербурге тогда, сотрудничал в то время со многими художниками: с Женей Юфитом, с Мертвым, с Алисой, с Дебилом, с братьями Овчинниковыми — со всеми, кто глубоко копал и копает до сих пор. Если не умер. Я был на тот момент неким специалистом по электронной музыке, опять же потому что все друзья: Котелок, Маслов — все они дружили с Вестбамом.
Н.К.: Ты такими именами сыплешь…
Чернорот: Германия, лейбл Low Spirit — все это уже было. Кто-то едет в Берлин из художников — Андрей Медведев или Котелок, — они приезжают в офис к Вестбаму: «Давайте мы у вас музычки перепишем свежей». И переписывали на кассеты — причем половина винила была на сорок пятой скорости, а переписывали они на тридцать третьей.
Ю.С.: А как на кассетах сводили?
Чернорот: Были две деки АКАI, одна шестикассетная, другая — однокассетная, и сбоку к мотору был приделан питч, плюс-минус сто. Можно было хардкор в эмбиент превращать.
Цигаль: Вообще, на рейвах было очень много художников.
Чернорот: Музыка просто сопровождала всю остальную деятельность, будь то параллельное кино, новые художники или что-то еще. Тимур Новиков, какие-то голубые тусовки, я уже даже не помню. Вот обложка книги Хааса — это флаер «Гагарин-пати»; автор этого произведения — Андрей Медведев. Я помню, как он эти белые штучки через трафарет промакивал, делал эти точечки у себя в мастерской на Загородном проспекте.
Ю.С.: По книжке получается, что художники оказались связаны с рейвом просто потому, что Хаасы заняли квартиру на той же лестничной площадке, где жил Густав Гурьянов.
Чернорот: Там же, в 145-м доме, жил Евгений Козлов; еще в 143-м доме были мастерские. Это оказалось удобное место для сквотов — там рядом были Красноармейские улицы, Измайловский собор, метро «Технологический институт». Много квартир освобождалось — люди просто смотрели по окнам и приходили туда, вставляли свои замки и жили. При этом было достаточно мягкое отношение власти к этому. Художники, помимо того что жили в свободно занятых квартирах, еще и ходили обедать в районные администрации, потому что там дешевый буфет был.
Н.К.: Леша, а ты когда включился?
Алексей Беляев-Гинтовт, художник: Я был активистом московской Системы, наверное, с 83–84-го года. Я был больше панком, чем хиппи, проживал в Москве в выселенном доме, часто бывал в Питере по линии Нового университета юханановского, одним из преподавателей которого с 87-го года был Тимур Новиков. Питер во всех отношениях был ультрамодным городом. Меня поразила совершенно немосковская, несоветская обстановка питерских обиталищ. Монро, вернувшийся только что из армии, поразил мое воображение: он был наглый, дерзкий, по-своему необычайно содержательный, к тому же педераст, что было изумительно в 1986 году. Поскольку я и в Москве делал запрещенные выставки, мне было интересно повстречать в Питере схожих людей, которые умудрялись это делать гораздо красивее. К тому же они отличались от москвичей аналогичного умонастроения своими изначальными контактами с властью, как ни парадоксально. Выставки на мостах — это же было мероприятие общегородское. В Питере все выглядело благородно, изысканно, осмысленно. Его величество Смысл, заданный Тимуром Новиковым, Курехиным, — совершенно противоположный московскому характер, нечто постаристократическое. Масштабный тимуровский проект: объявить Питер вольным городом, объявить войну Швеции — и в тот же день сдаться; вот умонастроение Питера. К России, как и вообще к Евразии, этот город имеет довольно слабое отношение.
Н.К.: Ну а как к танцам все подошло у тебя? Ты же танцевал.
Беляев: Ох, танцевал… Ну а кто не танцевал?
Цигаль: Как мы танцевали… Сейчас даже в голову не придет так танцевать. Пойти вот потанцевать даже как-то странно: и негде, и не с кем.
Чернорот: У меня смешные были моменты, когда «Тоннель» открылся. Стробоскоп включался, смотришь на потолок — бах! — и ты уже на полу.
Ю.С.: Где в Москве начали регулярно танцевать?
Чернорот: Именно с электронной музыкой — был один «ЛСДанс». И к нему тоже отношение было непонятное: то ли там детей едят, то ли еще что.
Беляев: А, кстати, наверное, и ели. Маски сброшены! Пришло время рассказать об этом!
Чернорот: Причем там непонятно было по музыке — у меня в наборе было не так много виниловых пластинок, уже тогда присутствовал и эмбиент, и тот же хардкор голландский…
Цигаль: Но все это называлось эйсид-хаус. Или техно.
Игорь Шулинский, владелец «Водка-бара», в прошлом главный редактор журнала «Птюч»: Вообще, мы в Москве лучше отдыхали, чем в Питере, надо признать. Правду я говорю?
Ю.С.: А с чего это для тебя началось?
Шулинский: Я работал учителем литературы и русского языка, работал над диссертацией. И одна моя ученица, Оля Ионидис, принесла мне пластинку The Orb «Adventures Beyond The Ultraworld». Нет, на самом деле все началось с путешествий. Так получилось, что в начале девяностых мы с друзьями все уехали: один в Америку, другой в Германию, — а потом вернулись одновременно и начали думать. А потом встретились с Алексеем.
Чернорот: Да, «ЛСДанс» уже закрылся, девяносто четвертый год…
Шулинский: Москва была черной, ни одной афишки, ни одной рекламки, делай что хочешь. Никто за тобой не следил — и у тебя появлялась возможность что-то сделать. Я помню, в клубах сидели бандюки с художниками, за вечер кто-то находил себе спонсора, открывалась выставка. А потом их отстреливали, и это тоже было романтично.
Цигаль: Насчет спонсоров я не припомню, но с огромным количеством людей, которые сейчас стали знаменитыми режиссерами, продюсерами и т.д., — я с ними познакомилась в «Птюч-клубе». При самых развеселых обстоятельствах.
Шулинский: Но первый клуб, куда я пошел, сделал Вадим. Это было в Ясенево. Вокруг было человек сто бандитов в тренировочных. В середине играл Леха. К Лехе подходили и говорили: «Леха, фенамин есть?» А Леха говорил: «Нету».
Ю.С.: А когда бандиты появились?
Поляков: Они были с самого начала.
Цигаль: Они нормально себя вели, очень френдли, да, в принципе?
Шулинский: По-разному, по-разному.
Поляков: Они же помогли с помещением. Помещения — они же всегда принадлежали кому-то. Нельзя было прийти просто так.
Цигаль: Я помню, в «Титанике» были такие полуголые, в цепях, которые пели: «Опа-опа-опа-па, отдыхаем хорошо».
Шулинский: В «Птюч» их не пускали. Мы были чуть-чуть напуганы бандитами, не знаю почему. У нас была некая крыша…
Н.К.: Не страшная? Приятные люди?
Шулинский: Интеллигенты! Пастернака, Мандельштама читали наизусть. Увлекались кино иностранным: Бунюэль, Феллини. Мне тогда нравился Фасбиндер, а они итальянским неореализмом больше увлекались. Наш друг, основной владелец клуба «Птюч», Саша Голубев — он был мастер коммуникаций, прекрасно разговаривал с людьми, и они любили его как брата. Это была, как я потом уже понял, серьезная группировка; он им говорил, что типа вам самим будет круто, вы будете сидеть хорошо одетые, а ваших подчиненных не будет. Поэтому у нас не было вообще бандитов.
Поляков: Видно же всегда, когда человек реально приезжает отдыхать, а когда агрессивно настроен. У нас был случай: строили два клуба в Ялте, 94–95-й год. И вдруг приезжают семьдесят человек из Киева, с телками, на джипах, реальные киевские бандюганы.
Шулинский: С Толстым Лешей, нет?
Поляков: Я не помню. Я в тот момент спал, было пять часов утра, и вдруг прибегают и говорят: «Пегас сбежал! Испугался и сбежал!». Пегас — это диджей такой, от Тимура Мамедова. Ну что? Я беру диггеровскую сумку с пластинками и иду играть, хотя этого делать не умею, никогда не играл. Они колбасились, были довольны, дали мне денег и счастливые уехали домой.
Шулинский: У нас был арт-директор Ваня Салмаксов. Он был очень восприимчивый, настоящий питерский парень. Он говорил: «У нас коррида! На сцену забрался бык и танцует!». А там был такой Леша из Киева, гигантский, добрейшей души человек, убийца такой, но прекрасный. Он забрался на сцену — огромный, толстый, лысый…
Поляков: Не Пряник, нет?
Шулинский: Нет, Пряник наш, московский, а этот был их друг, но из Киева. И танцует на сцене, красное лицо, и весело ему, и хорошо. Но страшно, потому что он очень большой человек. И тут Сашка Голубев говорит ему: «Представляешь, ты такой красивый парень, тебя очень прет, но ты спускаешься вниз, а сюда мы поставим девочку, и ты на нее смотришь, и она на тебя смотрит как на героя, и всем хорошо».
Н.К.: А что вообще такое рейв?
Шулинский: Рейв? Мне кажется, было направление такое музыкальное? Люди тогда ходили слушать Алексея Чернорота либо Джанго по четвергам, либо Зорькина. У нас в «Птюче» это было так. В «ЛСДансе», по-моему, тоже Диггера слушали, более жесткого… Ходили музыку слушать. И еще все наряжались, конечно же.
Н.К.: Помнишь такие игрушечки? Штучки были всякие, свистки…
Цигаль: Свистки — это как бы не круто, такая несколько лошиная тема.
У девочек были маленькие рюкзачки. Девочек за это малютками прозвали. Были рейверские майки, очень обтягивающие. Шапочки были с помпончиками.
Чернорот: Какие пластинки в девяносто третьем году играли — это я помню, а кто там что носил…
Беляев: Ключевая мысль какая? Что чувство исключительности покинуло эту область явлений. Исчезло чудо.
Чернорот: Чудо исчезло. Сейчас список mp3-файлов у каждого в компьютере. А тут у тебя первые 24 пластинки, которые японцы везли из Берлина, из магазина «Хардвакс»… «Хотите, Underground Resistance приедут — только за билеты на открытие «ЛСДанс»?»…
Шулинский: Я считаю, что в мире все циклично. Сергей Шутов, когда с нами был, говорил: «Я очень старый художник, я это все пережил в 80-е, когда делал «Ассу». Действительно, происходят такие взрывы, потом идет застой десятилетний, потом опять взрыв. Для России выпало время в начале 90-х, когда был полный беспредел, — а этим воспользовалась молодежь, живущая в пределах Садового кольца. И в Москве стало происходить то, что происходило, скажем, в Лондоне. А все очень удивились.
Ю.С.: Если бы ты сейчас был молодежью, живущей в пределах Садового кольца, ты, наверное, не ходил бы на рейвы в «Гауди»?
Шулинский: Я делал бы то, что модно сейчас. Сейчас, наверное, актуально что-то другое, но я не знаю что. Вот если говорить о группе Franz Ferdinand, то, на мой взгляд, это полное говно.
Чернорот: В электронной музыке эйсид поднимает голову. И гренобль-ское техно.
Шулинский: Ну что делать? Мы, журналисты или модельеры, мы повозились в этом, пошили серебряную одежду из фольги, немножко поднялись, повзрослели, стали чем-то другим заниматься. Написали какие-то вещи — потом уже про другое пишем. А тот, кто занимается музыкой, он становится ее заложником, правильно я говорю?
Чернорот: Чушь. Ну как — заложником? Я люблю музыку…
Шулинский: Заложником в хорошем смысле. The Rolling Stones играют свою музыку и зарабатывают деньги, и я в лицо плюну тому, кто скажет, что это плохая музыка. Шикарнейшая музыка. Старики дергаются, как мумии, вместо крови — химия, великолепно выглядят, потрясающе.
Чернорот: Заложником можно быть у нелюбимой жены. А если есть любимая жена, и ты ее е… и е…, и через тридцать лет, и через тридцать пять, ты опять ей в рот и в зад, как она любит… А у тебя получается так: «Да нет, это я не люблю, б…дь, но вынужден этим заниматься». Да это неправда. Чушь.
Ю.С.: Конечно же, у журнала «Птюч» был пафос, что эта новая культура сметет с лица земли весь идиотский совок. И «Блестящих» с «Иванушками» вы на обложку ставили как доказательство того, что наши побеждают, наши идеи проникают в массы и все меняется к лучшему. И на самом деле все так и получилось: есть радио «Динамит», радио «Энергия», «Муз-ТВ» — и там 24 часа в сутки крутят все, о чем так мечталось. Если вдуматься, Crazy Frog — это, с некоторыми поправками, та же музыка, которую можно было услышать в легендарные времена где-нибудь в «Манхэттене». То есть на самом деле — вы победили.
Шулинский: Мы не победили — мы же взрослеем. Ваня Салмаксов говорил такие слова, которые приписывал Чарли Холлу: «За больное сердце, никуда не годную печень и испорченный желудок нужно получить какую-то компенсацию». Так говорил Чарли Холл, когда объявлял свои гонорары. Как на Западе все происходит: появляется модная история, дальше она становится популярной, и на фоне этой популярности люди зарабатывают деньги. Сначала появляется Ричи Хоутин, потом Пол Окенфолд, а вслед за ним и Crazy Frog — это нормальная ситуация. Просто в данной стране — стране совершенно фейковой, турецкообразной, стране третьего мира — эта история не получила завершения. О чем мы говорим, даже если музыканты, которых крутят по радио «Динамит», не выпускают своих пластинок нормальными тиражами? Журнал «Птюч» в романтическом своем периоде, конечно же, имел в виду, что произойдет некая культурная революция. Что человеческие отношения в этой стране изменятся. Что в награду за испорченную печень и больной желудок люди станут известными модельерами, музыканты будут выпускать пластинки, авангардные — маленьким тиражом, супердиджеи — супертиражом. Но никто же этого не получил. Какая разница между суперкоммерческим диск-жокеем и суперальтернативным диск-жокеем Антоном Кубиковым? Боюсь, что Антон Кубиков немножко больше зарабатывает, потому что за границей ему платят минимальные гонорары. О какой победе мы говорим? Мы все проиграли.