«Новые тихие»: кто, что и почему

Если уж вы читаете «Афишу», вы наверняка слышали про Никиту Прокопьева — челябинского инженера, сочиняющего под гитару и компьютер удивительную, перекошенную, свободную и очень талантливую поп-музыку; кстати, с тех пор как мы опубликовали материал про Прокопьева, у него вышли еще аж две полнометражные записи — «Исследования на рыбах» и «Собака» (а в сети уже даже появились фанатские компиляции лучших вещей). В принципе, вы могли слышать и про петербургского автора Сергея Черепихо — потому что про его свежевышедший альбом «4и100» писал в своем блоге главный опекун и апологет так называемого найскора Феликс Сандалов (записи Черепихо на найскор при этом очень мало, мне кажется, похожи — разве что в очень широком понимании термина). Вы наверняка не слышали про петербургского же автора Григория Полухутенко, который недавно тоже выпустил альбом под названием «Неприличные песни». И это нормально. Думаю, два вышеупомянутых автора тоже удивились бы, что вы про них слышали. В каком-то смысле это и не предполагается.

Многие, если не все тексты про новую русскую музыку, опубликованные в «Афише», упрекали в том, что они перегибают палку, перехлестывают через край, подбирают куда более громкие слова, чем заслуживает объект описания, — и потому вызывают раздражение. Претензия, разумеется, принимается (не мы придумали, что для того чтобы тебя услышали, в нашем веке лучше залезть на стул и заорать погромче) — однако с одной поправкой: сама музыка на эти громкие слова тоже набивалась. Не в том смысле, что она в обязательном порядке эксплицитно на что-то претендовала (хотя и такое бывало), но в том, что так или иначе в большинстве случаев она подразумевала тот самый «прорыв», о котором уже шла речь в тексте про «Творожное озеро». Новое качество звука. Новое качество смысла. Стадион как цель и амбиция. Секретное внедрение в элиту поп-музыки как цель и амбиция (или кавалерийский наскок на нее же). Разрушение опостылевшей традиции до основания, а затем. Исправление морально-нравственного облика сограждан. Хороший перевод с английского. Создание на русской почве того, чего на русской почве еще не бывало. Создание на русской почве того, чего на белом свете вообще не может быть. Ну и прочее в таком духе. Понятно, что и тут можно вспомнить исключения, но общая картина складывалась именно такая: новое поколение пришло, чтобы заявить о своих правах, извините, подвиньтесь, дальше действовать будем мы. И вот теперь появляются люди, которые, кажется, вовсе не собираются действовать и заявлять. Люди, чья музыка вовсе не подразумевает никакого «прорыва» — как, впрочем, и не отрицает его; она ничего не знает наверняка, и с ней тоже трудно знать наверняка что-либо: вывод «вот теперь появляются» — это же результат простого совпадения, не более, не исключено, что все они не первый год сидят по своим углам. Так или иначе, это люди, сочиняющие песни, существенной характеристикой которых является тишина. Скромность, если угодно; направленность внутрь, а не вовне. Так и назовем их — новые тихие.

Разумеется, эти трое — очень разные музыканты. Любое объединение в условную «волну» по определению является волюнтаристским; в случае людей, которые, похоже, сами превыше всего ценят частное пространство и вряд ли стремятся с кем-либо объединяться, оно волюнтаристское вдвойне. Каждый заслуживает отдельного разговора. Никита Прокопьев — самый плодовитый из всех, до чрезвычайности плодовитый, настолько, что возникают ассоциации с Padla Bear Outfit (да и они, кажется, работали с меньшей скоростью) — неправомерные, впрочем, ассоциации, потому что каждая новая запись Арсения была ударом в новую точку, результатом реализации вполне ощутимой стратегии. Прокопьева в стратегии можно заподозрить вряд ли — собственно, то, что происходит с его альбомами, можно обозначить словом «выходит» еще с меньшими основаниями, чем в случае с другими записями в сети; скорее, они просто появляются: у «Собаки» даже треклиста нет — просто архив с файлами по алфавиту. Это не стратегия, конечно, — похоже, что человека просто распирает от музыки, причем от всякой, и от своей, и от чужой (грань между одной и другой у Прокопьева полустерта, учитывая обилие кавер-версий и, скажем так, творческое обращение с оригиналами); распирает так, что ее невозможно держать в себе — и в то же время неловко навязывать остальным, ну вот она и существует как-то просто так, в пространстве. Распирает не только от музыки, но и от слов — которых у Прокопьева очень много и которые (как уже подмечал Григорий Пророков) совсем не давят фонемами и смыслами: они невесомы, они болтаются в музыке, как шарики в лотерейном барабане. Они похожи на бормотание полузнакомого человека, в котором внезапно обнаруживается что-то неуловимо важное — потому что бормочет он, в конечном счете, всегда про любовь, а любовь — она, в конечном счете, одна на всех.

Сергей Черепихо — человек, возглавляющий мало кому ведомое петербургское музыкальное предприятие «Злой поп» (вообще, почему-то кажется, что в случае с новыми тихими одно из правил игры — не гуглить, не обращаться за комментариями, не пытаться вскрыть эту сугубо частную музыку общественными инструментами), а в одиночку сочиняющий и записывающий поп добрый, очень домашний, сочувственный какой-то. Это тоже очень отдельная, квартирная музыка, притом сделанная очень ответственно и кропотливо; не зная обстоятельств, и не догадаешься, что практически все тут записано в одиночку. В смысле звука Черепихо куда менее странный, чем тот же Прокопьев; он странный — а точнее, непристроенный какой-то — по интонации, по формулировкам, по невынужденности: да, diy, лоу-фай, но не потому, что «diy» и «лоу-фай», не потому, что этика и эстетика, а потому что «да ну и фиг с ним». Черепихо как будто и про русский рок, но без всякой судьбоносности, как будто и про песни на кухне, но без всякой неудовлетворенности: кухня тут не потому, что дальше опасно или не пускают, а потому что на кухне удобнее и уютнее всего. Он как будто и про меланхолию, эту традиционную петербургскую неприкаянность, — но без драмы, без катарсиса (ну в самом деле — какая драма может быть в альбоме, где есть песня «Пылесосы»). Меланхолия тут скорее как положение вещей, песни — как спокойная констатация, хроники этого положения; причем хроники, умеющие обнаружить во всегдашней серой гамме красоту и всю ту же любовь.

Григорий Полухутенко — человек совсем уж непонятный, но так даже лучше; ну да, есть небольшой профайл на Last.fm, но он ни о чем не говорит; ну да, есть показательный ЖЖ, но только в эмоционально-интонационном смысле показательный. Весь его инструментарий — гитара, на которой он играет как-то не по-здешнему: плавно, сдержанно, текуче. Грубо говоря, в смысле звука «Неприличные песни» являют собой странную результирующую между английской традицией (в лице, например, Ника Дрейка и Джона Мартина) и традицией местного КСП. Важно и название: «Неприличные песни» совершенно не означает, что здесь матерятся или что-то такое, скорее — что здесь говорят и поют о сугубо личных вещах, и говорят и поют на языке, которым эти сугубо личные вещи принято излагать себе, а не публике; потому и публика толком не предполагается. Здесь есть «Песня про котов и мышей», «Песня про стрелу», «Песня про руки и ноги» — но, по большому счету, все это об одном: о потерявшемся в мире и в себе человеке — и о той же самой любви, которая усугубляет эту потерю и одновременно спасает от окончательного развоплощения.

Есть ли что-то, что объединяет этих троих, кроме этой самой любви? Да, есть. Кажется, что в каждом из трех случаев имеет место схожая модель отношений с музыкой, схожий ее вектор — тот самый, что направлен не вовне, а внутрь; это песни как способ нащупать себя, что-то проговорить с сами собой же. Кажется, что в каждом из трех случаев авторы испытывают что-то вроде счастье от самой возможности такого диалога — в сущности ведь, и у Прокопьева, и у Черепихо, и у Полухутенко довольно печальные песни, но они зачастую как-то странно светятся изнутри, в них чувствуется радость, происходящая оттого, что эти песни просто существуют. Кажется, что в каждом из трех случаев мы так или иначе имеем дело с перепридумыванием, освоением заново той традиции, которая вроде бы была проклята и забыта, сослана навеки в гетто, — а именно с традицией авторской песни. В тексте о Прокопьеве Григорий Пророков писал о том, что его песни — это несуществующая поп-музыка, и это верное, по-моему, определение; но его можно еще немножко уточнить: новые тихие — это такой несуществующий (пока) новый городской фолк, где в прежней системе заданы новые координаты, где горит не костер, а газ (синим цветком, да), где не лыжи у печки стоят, а телевизор с потолка свисает. Даже их слова можно поставить рядом так, что они будут как будто продолжать друг друга — и служить внятным описанием того, как эти песни живут. «Если бы я был совсем другим, например, хотел бы умным, — что было бы? Было бы все точно так же», — это Прокопьев. «Все, что я возьму себе, не стоит того», — это Черепихо. «Я просто иду с того места, где я стою, я делаю шаг от себя на расстоянии шага», — это Полухутенко. Новые тихие — это песни маленьких людей и одновременно — песни сокровенного человека.

Альбом «Неприличные песни» кончается строчками «здесь должна быть мораль, но ее нет» — и это, наверное, последнее существенное свойство новых тихих, о котором стоит сказать: из их музыки и из самого их существования никаких выводов не следует, кроме самого наличия на свете таких вот потерянных людей, кроме того, что в мире стало немного больше любви и немного больше любви. Ну или, по традиции прибегая к цитате из сомнительного источника, — за этой тишиной, как за стеной, хватит места нам с тобой.

Альбом Никиты Прокопьева «Исследования на рыбах» можно скачать здесь. Альбом Никиты Прокопьева «Собака» можно скачать здесь. Альбом Сергея Черепихо «4и100» можно послушать и скачать здесь. Альбом Григория Полухутенко «Неприличные песни» можно скачать здесь.

20 октября Никита Прокопьев выступит с концертом в Москве в клубе China Town.