25 лет в песнях и воспоминаниях

Официально год нашего образования — 1987. Но у нас все не как у людей — первый альбом мы записали еще как «Елочный базар». Сначала попробовали писаться дома, потом переехали на репетиционную базу и работали там по ночам, не спав в общей сложности неделю — днем мы превращались в инженеров, лаборантов и макетчиков. Чтобы оплатить аренду четырехканального магнитофона, съездили перед этим ко мне на дачу за яблоками и продали их на Преображенском рынке.

Наш первый магнитоальбом «Утро» был инспирирован самиздатовским поэтическим сборником «Гранитный паноптикум» Александра Бараша, где героем выступил родной город. Другое важнейшее лицо, оставшееся за кадром, — покойный Владимир Акимов, кудесник звука, который организовывал весь творческий процесс и вытаскивал из нас все, на что мы были способны. Говоря современным языком — продюсировал. Он же и знакомил нас с западными новинками — вот наши фавориты того времени:

А еще перед самым началом записи Акимов привел Михаила Габолаева. С тех пор мы вместе 25 лет. Заглавная песня нашего первого альбома звучала так.

Два важнейших события в мае: мы впервые поднялись на сцену как «Мегаполис», а в самиздате вышел наш магнитоальбом «Утро». Старое название — «Елочный базар» — нас уже не устраивало. Поэт и мой друг Александр Бараш предложил вариантов двадцать, и мы сделали свой выбор — городская неоромантика нас очень тогда привлекала.

Полгода мастер-лента магнитоальбома «Утро» лежала у меня без движения, а потом Яковлев из «Биоконструктора» посоветовал обратится к «прописчикам» — мафии, тиражирующей и распространяющей подпольную музыку. Я встретился с Александром Агеевым, и дело пошло.

Дебютировали мы в Горбушке, на фестивале Рок-лаборатории. Состав уже разрастался, его участники приносили отовсюду всякую интересную музыку:

Мы репетировали и играли на концертах новые песни, и эта была одной из любимых:

В мае на съемках передачи «Мир и молодежь» в кафе «Синяя птица» нас увидел художник Юрий Балашов, оформлявший тогда пластинки на «Мелодии». Он сосватал нас редакторам — а дальше все произошло быстро и неожиданно: в сентябре мы уже получили утренние смены в студии на улице Качалова под запись LP «Бедные люди». В моем плеере в то время по большей части звучали Talk Talk. Я их и до этого любил, но пластинка «Spirit of Eden» была просто обескураживающая. Позже прочитал, что, получив после предыдущего сверхуспешного альбома «The Colour of Spring» нелимитированное студийное время и вольные сроки, они провели в студии около года, играя непонятно что, экспериментируя с освещением и запахами.

А в «Мегаполисе» уже начинался новый период. Вокруг была одна политика, нескончаемые митинги и обличение тоталитарного прошлого. Мне попался сборник стихов сербского поэта Васко Попы. Сделав несколько песен на его стихи (чтобы получить разрешение, мы даже написали ему письмо и отнесли в югославское посольство — в нашем понимании это был самый простой и надежный путь), сразу ощутили вкус будущего альбома — «постполитический» и «постминорный». Оттуда же пришло и название: «Пестрые ветерочки».

Неожиданно мы стали выступать во дворцах спорта, пусть на разогреве у певца Серова, но с полноценным сетом. Молодая компания «АРС» во главе с Игорем Крутым вдруг рассмотрела в нас коммерческий потенциал и решала, сколько денег вложить в раскрутку. Заехав как-то ненадолго в Москву на сольный концерт, мы увидели перед собой тысячный зал ДК «Меридиан» — нам он показался крошечным.

Летом Крутой нас отправил в Берлин на фестиваль Weltmusik für Kopf und Bauch, проведя работу в ЦК комсомола. Должна была ехать группа «Кино», но у Цоя начался американский период.

Но мы были слишком неуправляемы, неудобны и непредсказуемы, с такими связываться — себе дороже, и в конце концов наша свадьба с «АРС» расстроилась. Мы-то думали, что теперь так будет всегда: бесконечные гастроли (иногда по три концерта в день), съемки в фильмах и программе «Взгляд», зарубежные поездки и прочее. А будущее было совсем иным. Начиналась зима, на репетиционной базе замерзли трубы, мы меняли состав и искали барабанщика: попробовали человек шестьдесят, играя в перчатках при минусовой температуре. Потом мы в отчаянии съехали в квартиру, на 23-й этаж, и стали разыгрывать новый материал. Свинцовое близкое небо, мрачная Москва внизу и эта музыка, которая вдохновляла:

В ту зиму многое стало по-другому. И после трех лет безуспешных попыток мы наконец-то соединили с музыкой стихотворение Бродского «Дебют»:

Каким-то чудом летом мы записали на «Мосфильме» альбом «Пестрые ветерочки». Деньги уже мало что стоили, а там вдруг освободилась на неделю тон-студия. Мы познакомились со звукорежиссером Василием Крачковским (сыном харизматичной актрисы), и он надолго влился в нашу компанию.

Все больше места в нашей музыке отходило под гитары. Вот наши любимчики того периода:

На одну из песен я не смог записать вокал — нужен был иной калибр, «голос эпохи», это диктовал текст Иосифа Бродского. Так к постпанковским гитарным сточкам добавился вокал Льва Лещенко:

Эпоха стадионных рок-концертов закончилась, началась эра сиротской музыки. Нам кое-что перепадало — например, мы съездили в тур по колхозам орловской области. Осенью группы уже не было, я остался один. Сидел на базе и сочинял песни.

Результатом того периода полного одиночества было несколько песен, в том числе «Осень-86». Мой бывший коллега, программист и электронщик Митя Акулов, оказался в Киеве осенью 1986 года. Обстановка была мрачная: cамосвалами вывозилась радиоактивная листва, к тому же он был влюблен и сильно тосковал — писал своей девушке письма в Москву. Так появились эти стихи, которые спустя четыре года срезонировали с музыкой.

Сильное впечатление по музыке — альбом The Cure «Disintegration». Я будто братьев отыскал — такая же безысходность, горизонтальная возня по струнам (меня всегда ругали, что я играю «не в позиции» и вожу пальцами по грифу). Стало легче.

А потом мы нашлись друг с другом и вновь стали группой.

«Мегаполис» съездил в Германию, сыграл в клубах и ощутил себя вполне европейским бендом. На «Мосфильме» началась опытная эксплуатация новейшей тон-студии, которую построил на последние деньги советского Госкино классик современного акустического дизайна Том Хидли. Весь год мы записывали материал к альбому «Женское сердце», и нам здорово помог Вася Крачковский. В самый разгар записи я сломал руку, и мои гитарные партии мы распределили с Михаилом Габолаевым так: он зажимал аккорды, а я, обняв его, извлекал звук правой — здоровой — рукой. Мы подготовились, пришли на студию и обнялись. Вася все это увидел и выгнал нас, сославшись на то, что для эмоционального исполнения музыкант должен быть в движении, ходить по студии и т.д. Пришлось месяц ждать.

Мы наконец-то нашли издателя — латвийскую компанию BSA Records со штаб-квартирой на Ленинском проспекте («Русский альбом» Агузаровой, «Ночной проспект» Борисова и проч.). Договор мы подписали, получили аванс в виде 4-канальной портостудии, но процесс издания затягивался. Тут Александр Олейник, шеф этой структуры, предложил нам заработать. Он импортировал диски из Австрии с завода Sonopress, не помню уже, чей это был каталог, и продавал их здесь. Каждую субботу мы ездили на Горбушку и с капота продавали дорогой импорт. Ассортимент был сказочный — так я впервые отслушал всего Брайана Ино, в том числе великий альбом «Another Green World».

Кончилось все печально — нас выследили бандиты, ворвались в квартиру гитариста Юрия Маценова, где мы все хранили, самого его чуть не убили, вывезли диски, а заодно и гитары.

В самый последний день лета, в автобусе по дороге из Суздаля в Москву, я сочинил новую песню:

Наши музыкальные герои стремительно взрослели. Теперь это были Лу Рид и Джон Кейл. Их совместный альбом «Songs for Drella» я закатал с винила на кассету у своей приятельницы-журналистки в Кельне. Двое мужчин прощаются со своим другом Энди Уорхолом:

Летом мы подписались с независимой немецкой компанией Erdenklang и уже в декабре записывали для нее альбом «Megapolis». С настоящим продюсером, немцем болгарского происхождения Владимиром Ивановым, ученым, специалистом по музыке Средневековья. Он вновь напомнил мне про Лу Рида, сказав, что «Мегаполис» ему сильно напоминает его ранние альбомы.

А это наша самая загадочная для меня песня того периода, потусторонняя и цыганская:

В Москве появились клубы, заиграли радиостанции, а мы все свободное время играли без всякой цели музыку на нашей репетиционной базе. И если до этого мы свои погружения фиксировали на портостудию и из этого материала со временем вырастали песни, то эти полгода вообще перестали включать кнопку записи — пришло понимание, что если зафиксировать пришедшую тему и ничего с ней потом не делать — не придавать форму и не являть миру, — нарушается какой-то тонкий экологический баланс. К тому моменту мы научились становиться под этот волшебный душ регулярно, поток рос, и мы уже перестали с ним справляться — столько нам было уже не унести. Поэтому мы просто купались, пропуская музыку через себя, и были счастливы как дети. Не пойманная в наш сачок, эта музыка могла осчастливить каких-нибудь парней в Австралии. Потому кассета с альбомом Яна Гарбарека «Officium», которую я получил по почте от своей немецкой подруги, произвела сильнейшее впечатление. Средневековые хоралы и саксофон Гарбарека — музыка без начала и без конца, ее можно было слушать бесконечно, она отрывала от земли и замедляла повседневный тремор, суетливая внутренняя волна становилась длинной и глубокой и резонировала с вечным.

Я оказался в своих ощущениях не одинок: в мире этого альбома было продано 1 500 000 копий.

Моей внутренней темой на все времена становится вот этот гимн, которым Брайан Ино иллюстрировал возвращение американских астронавтов с Луны на Землю в звуковой дорожке к документальному фильму «Apollo».

А из песен сильно пропахала «Sword of Damocles» Лу Рида.

Осенью мы финализировали свои эксперименты с электроникой. Параллельно с гитарными погружениями нам интересно было еще пощупать все эти железки — компьютеры и семплеры. Вышел альбом «М.Е.Г.А.П.О.Л.И.С./Н.Е.Г.О.Р.О.», который мы по неизвестным уже сейчас причинам презентовали в здании мэрии на Тверской.

Записали в Германии на студии Дитера Дирка альбом «Гроза в деревне» — город перестал быть героем наших песен. Материал во многом был инспирирован многолетними «погружениями», нас очень тяготил успех «Карлмарксштадта» и мы бежали от него со всех ног.

Тем не менее самой играемой нашей песней на радио до сих пор является «Звездочка» с той пластинки. Без всяких припевов, в двенадцати частях, ставшая песней из часового сейшна.

А еще в тот год нам очень помог Сакамото.

«Гроза в деревне» нас вывернула наизнанку, внутри ничего не было, «Мегаполис» отдыхал под парами. Троицкий записал мне на кассету саундтрек с какой-то неизвестной мне группой. У нас появились новые герои.

С моим вечным творческим партнером и другом Михаилом Габолаевым мы неожиданно стали помогать другим музыкантам. Первой была Маша Макарова. Нас ждала тернистая дорожка продюсирования.

Почти год, урывками между продюсированием, конструировали свою версию песни «Where Have All the Flowers Gone». Это была уже совсем другая технология: сотня семплов, которые мы впускали внутрь, жили своей жизнью, перемешивались и создавали какой-то свой живой узор.

В Москву приехала Сюзанн Вега и выступила в казино «Мираж». Колдовала на сцене вдвоем с басистом. И так-то мы ее очень любили, а тут совсем от нее голову потеряли.

Осенью мы с Михаилом Габолаевым были представлены шефу российского Polygram Гедрюсу Климкявичусу. Вскоре втроем мы основали «Снегири».

Впервые попробовали соединить технологию семплирования и гитарные погружения. Сначала случайно зачерпнули тему, песня пришла почти с готовыми словами и формой. Потом месяца два посидели с семплами. Мне перепала большая коллекция винила, и я тогда семплировал все подряд: певца Штоколова, будапештских цыган, фрагменты радиопередачи КОАПП с мартышкой и кашалотом, оркестр Поршелля и Рея Чарльза.

До этого года я не ведал о существовании The Divine Comedy, а тут внезапно превратился в «запойного алкоголика»: этого артиста не получалось слушать по одному разу, альбом задерживался в плеере минимум на неделю, а то и на месяц. «Тема Казановы» с тромбоном и смешанным хором стала практически семейным гимном.

Троицкий продолжал подкидывать мне музыку: я впервые узнал о существовании Domino Recording и их замечательных артистов.

«Мегаполис» сыграл свой прощальный тур в акустике и прекратил активно существовать. Мы отказались от концертов в Москве до появления нового материала.

Все силы на ближайшие десять лет были отданы «Снегирям».

На «Снегирях» мы начали издавать настроенческую электронику, открыв подразделение «Легкие». Нашли родственные души во Франции — лейбл Tricatel — и познакомились с Бертраном Бургала. Наслаждались поп-психоделикой с ретроуклоном.

В «Китайском летчике» увидели шведских психоделиков Fint Tillsammans, делающих музыку по знакомым нам лекалам.

С весны возобновили музыкальные погружения: раз в неделю заходили в свою студию, принимали полтора-два часа музыки, материал фиксировали и потом систематизировали. Появились темы для будущего «Супертанго» и много другой музыки, иной, которая ляжет в основу проекта, не имеющего до сих пор названия и ждущего своего часа.

Совсем уж неожиданно для себя записали песню в стиле мягкого порно. До сих пор не понимаем, что это было.

Вдохновляемся книжным саундтреком «I, Lucifer» кудесников и эстетов из The Real Tuesday Weld.

Нескольких лет я вообще не помню — с 2004-го по 2007-й. Чем занимался, непонятно. Просто много работал — на «Снегирях» тогда в год выходило по 30 релизов. Но это помню очень хорошо:

У будущего альбома «Супертанго» появился первый завершенный трек – «Раны на стекле», тогда мы еще называли эту песню «Зимняя». Тема из «погружения» 1997 года, разыгранная и записанная в 2006-м. Технология утвердившаяся: гитары и очень длинные атмосферные семплы. Записали все вдвоем с Габолаевым, он впервые выступил еще и как барабанщик. В соавторстве с поэтом Александром Барашом у нас начали проявляться какие-то новые волнующие тексты.

А еще к нам присоединился художник Андрей Врадий и сделал это видео:

А вокруг бушевала «канадская» (так мы почему-то прозвали подобную музыку) волна:

Абсолютное откровение — документальный фильм о том, как в студии из ничего рождается красота. Даниэль Лануа, соратник Ино, продюсер и музыкант, пустил в свою студию съемочную группу. Фильм, обязательный для просмотра всем, кто занимается музыкой.

Мы записали еще одну песню для «Супертанго», к нам присоединился молодой гитарист Дмитрий Павлов. Во время очередной творческой ссылки в Млини, под Дубровник, я снял на телефон видео.

А в ушах звучали только довоенные берлинские шлягеры — работая над своим первым романом «Юбка», я словно открыл новый континент.

Весь год работали над альбомом. Это уже новейшая история, не буду повторяться. Единственную музыку, которую мог слушать — это классику, желательно на виниле. Благо на блошиных рынках Берлина это самый бросовый товар. Поразила пластинка, в которую вошли записи Рахманинова с 1919 по 1928 годы, сделанные по особой технологии, на бумажную ленту.

Потом, в конце 70-х, эти перфоленты вставили в механический рояль «Эстония-9» и записали в Нью-Йорке живую игру гения. В этой игре еще не было ХХ века: ни Второй мировой, ни Гагарина, ни «Битлз», ни Микки-Мауса. Любой современник, исполняя любую музыку, все это впускает в себя — и мы это чувствуем.

Наверное, эта песня стала самой важной для нас на альбоме.

История продолжается, прошлое стремительно встречается с будущим. Увидимся.