«Я пытался писать песни. Без особого успеха»

— Вас по-прежнему причисляют к дабстепу, хотя на вашем последнем альбоме дабстепа еще поискать. Вас не бесит?

— Да это же понятно. Когда я начал делать более медленную музыку, я и правда всем этим вдохновлялся — слушал Kode9, Digital Mystikz и все такое прочее. Ну и на вечеринках соответствующих тоже играл. Но это же дело такое — как начал, так и закончил, ушел в другую сторону. Для меня это был просто источник вдохновения. Я никогда не считал себя дабстеп-продюсером в полной мере — так или иначе я всегда смешивал самые разные стили, все то, что меня интересовало и увлекало. Я предпочитаю думать, что у меня свой собственный жанр. Назовите его, если хотите, мартин-музыка.

— И что вас увлекало на последней пластинке, прошлогодней?

— «Ghost People» — это прежде всего следствие того, что я стал больше ездить с концертами и сетами. Когда я играю живьем, я стараюсь держаться режима четырех четвертей, но в его рамках варьирую все, что можно, — старый хаус, техно, бас-музыку. Вот из всего этого запись и получилась — мне нравится думать, что она очень разнообразная и одним термином «хаус» или «техно» ее тоже не определить. А каким определить? Ну, если совсем кратко, то эта пластинка целиком и полностью, что называется, four to the floor.

— И все-таки — я так понимаю, что, когда вы услышали дабстеп впервые, это для вас стало переломным моментом, вы очень сильно поменяли свой саунд. Что вас так задело в этой музыке?

— Ну, до того я записывал драм-н-бейс — и в какой-то момент мне стало очень трудно это делать. К тому времени существовали две разновидности драм-н-бейса: либо очень жесткий, либо очень мелодичный. Жесткий я не очень любил — слишком он уж был нарочито андеграундный и мрачный. В мелодичном, конечно, были свои хорошие моменты, но слишком уж он пошловато звучал зачастую. Я искал что-то среднее — и когда услышал первый альбом Burial, мне показалось, что это оно и есть. То есть дабстеп — по крайней мере в таком его варианте — для меня был просто логичным следствием драм-н-бейса. Меньше агрессии, больше пространства, но все равно — про ритм и бас. Я понял, что в таком режиме можно делать горазло более интересные вещи.

— Вы же сами из Голландии, а там большая традиция электронной музыки — тот же драм-н-бейс, транс; и сейчас много больших звезд оттуда происходят. На вас это все влияло как-то?

— Да, у нас очень рано появилась клубная культура — думаю, потому что мы близко расположены к Англии, и когда, например, американские хаус- и техно-диджеи приезжали с сетами туда, они и у нас потом заодно играли. Ну и собственно британская музыка до нас доносилась быстрее, чем до многих. Но надо сказать, что у нас в разных частях страны играли разное — к трансу я никогда не имел никакого отношения и людей, которые им занимаются, не знал. При этом мне, конечно, повезло — я начал ходить в клубы в очень юном возрасте и застал там всех первопроходцев хауса и техно. А когда тебе мало лет — сами понимаете, все это тем более сильное впечатление производит.

— А габбер? Про габбер-вечеринки кучу всяких безумных историй рассказывают?

— О да! (Смеется.) Но я этого ничего не видел — габбер тоже существовал в другой части Голландии. Смешно, что я позже переехал в Роттердам и какое-то время жил буквально в минуте ходьбы от места, где это все началось. Рядом с моим домом был парк, а в самом центре парка — клуб, откуда габбер и пошел. Так что я видел свидетельства, но саму историю не застал.

— Что вы думаете о нынешем состоянии электронной музыки? То, что тот же дабстеп так резко пошел в мейнстрим, — это вас радует и печалит?

— Меня радует в первую очередь то, что я могу об этом не думать. Было время, когда меня очень беспокоило, что обо мне думают другие, куда движется электроника, но в какой-то момент ты уже начинаешь производить сам достаточно музыки, чтобы существовать в своем маленьком мирке. У меня есть моя студия, я работаю в ней над своими треками, и я счастлив, что не чувствую себя обязанным ловить каждый новый тренд и примерять его на себя. Это вообще, по-моему, очень опасно, пытаться угнаться за новинками — сейчас все слишком быстро меняется. Лучше брать то, что тебе по-настоящему нравится, и работать с этим.

— И что вам сейчас по-настоящему нравится?

— Ну вот есть такой лейбл 50 Weapons — они выпускают Шеда, новый альбом Addison Groove там выйдет. Их я ценю. Потом по-прежнему люблю берлинскую музыку для вечеринок. Много слушаю старый Warp — Autechre, Sweet Exorcist, Афекс Твин, LFO, все эти дела. На самом деле, я больше даже слушаю неэлектронной музыки, чем электронной, — другое дело, что она вся старая: Дэвид Боуи, записи Talking Heads 80-х годов, такие вещи.

— С чего обычно начинается ваш трек? С бита, с мелодии, с текстуры?

— С мелодии. Мелодия, по-моему, — это вообще самое важное, если ее нет, если нет хука, на который ты цепляешь слушателя, никто никогда не запомнит твою песню. Мелодия — это фундамент, вокруг которого можно построить бит, басовую линию, ну и все остальное.

— Раз вы так мелодии любите и Дэвида Боуи, вы сами песни не пробовали писать? Или неинтересно?

— Очень интересно. Я страшно люблю делать ремиксы песен с вокалом — когда ты берешь голос и строишь все вокруг него заново, как я с Fever Ray делал или с Maximo Park. Да и у меня на первом альбоме были треки с вокалистами. А что касается самому... Ну, я пробовал писать песни. И сам петь пытался. Без особого успеха. (Смеется.) Но посмотрим — может, еще не вечер. Это правда большой соблазн — на меня очень влияет и старая рок-музыка, и нью-вейв.

— А откуда взялось название вашей последней пластинки, «Ghost People»? Просто сейчас вся новая музыка, кажется, наводнена призраками и привидениями — вы это имели в виду?

— М-м-м... Знаете, я, опять же, имел в виду прежде всего свои живые выступления. Я вот какую вещь заметил: когда ты, например, играешь на фестивале, 10 процентов публики приходят за музыкой, а все остальные — что называется, за атмосферой. Особенно это чувствуется на бэкстейдже — там есть музыканты, но их немного, зато куча менеджеров, массажистов каких-нибудь, людей, которые ищут халявный алкоголь и бесплатные наркотики. А поскольку для меня всегда музыка важнее всего, я этих ребят стал называть призрачными людьми. Только и всего.

— «Ghost People» вышел на лейбле Brainfeeder, вокруг которого уже успел сложиться изрядный миф. Что вы о нем скажете? Это и правда как семья? Как вы вообще туда попали?

— Очень просто — Flying Lotus ставил мою музыку в своих сетах, мы познакомились, стали общаться, посылать друг другу треки. Я ему сделал ремикс, он мне. И как-то раз он сказал — мол, если не захочешь сам альбом выпускать, я с радостью. И я, когда доделал пластинку, подумал — а что, хорошая идея. Все это было абсолютно неформально. Никаких контрактов, никаких менеджеров — просто дружеские договоренности. И да, Brainfeeder и правда похож на семью, в которой Flying Lotus — папа. Почти все артисты лейбла живут в Лос-Анджелесе, почти все все время ездят по миру — и постоянно пересекаются: то в Японии, то в Австралии, то в Лондоне. Что меня отдельно радует — так это насколько на Brainfeeder все разнообразно. Вот я ездил в тур с Тандеркэтом, знаете такого? У него же вообще другой бэкграунд, другая музыка — даже не электронная! И гастролировать вместе с такими ребятами — это очень полезно, мы многому друг у другу учимся. Он смотрит, как я управляюсь с Ableton и Logic, я — как он работает с басом, всем хорошо.

— У вас сейчас есть какие-то амбиции? Понятно, что вы уже многого добились, но ведь сейчас музыканты вроде вас уже и суперзвездами становятся — взять хотя бы Скриллекса или Nero. Вам хотелось бы быть более значительным?

— Да, но тут вопрос, как понимать это слово. Ты можешь стать более значительным, играя на огромных массовых рейвах. Или заработав кучу денег. Или на творческом уровне — и вот это меня как раз интересует. В частности, мне сейчас хочется делать какие-то сложные проекты, совмещенные с видео, с современным искусством; играть на странных площадках — в музеях, например. Мечта о чем-то большем всегда сохраняется — вопрос в том, как ты ее для себя формулируешь. А что касается статуса суперзвезды... Знаете, я уже для этого староват.

Мартин выступит в Петербурге, в клубе «Эфир», в пятницу, 10 февраля, — и в московской «Солянке» в субботу, 11 февраля.