«Я пробовала быть на сцене собой — по-моему, это ужасно стыдно»

(Женева закуривает и сама начинает разговор.)

— Я очень много курю в Москве. Здесь сигареты сильно дешевле, чем в Америке, — у нас одна пачка стоит 15 долларов. И законов всяких полно: мало того что нельзя курить в кафе и общественных местах, так еще и на расстоянии нескольких метров от зданий тоже запрещено. Хорошо еще, что в Лос-Анджелесе я снимаю с друзьями большой дом, почти все из нас курят, так что мы курим прямо дома. Но у вас в этом смысле все лучше.

— Мы, собственно, хотели поговорить о том, чем вы в Москве занимались все эти дни. Вы вообще планировали оставаться, или это спонтанно произошло?

— Так и было задумано. Три недели назад, когда мы планировали поездку, Савьер, промоутер, который меня привез, выбирал билеты и спросил, на сколько я хочу прилететь — на четыре дня или на десять. Когда я узнала, что мне будет где жить, я подумала: а почему бы не остаться подольше? Причем за все это время я тут почти не видела никаких достопримечательностей. Была на Красной площади буквально 5 минут, погуляла там — ну и все. Мне все время все предлагали куда-нибудь пойти, но большую часть я просто торчала дома и ничего не делала. Было здорово! В Америке-то я не расслабляюсь почти, работаю все время как лошадка. А здесь у меня даже телефон не работает, так что позвонить никто не может! Так что я сидела, балдела. Травку курила. Очень много. Меня буквально с одной затяжки тут очень сильно вынесло; я в Калифорнии особо не курю, хотя все говорят, что у нас очень сильная трава, ну и я подумала, что в Москве, наверное, не так все серьезно. Так нет — затянулась разок, даже не из косяка, а из сплифа, и все, два часа меня просто не было.

— В общем, вы ничего такого особенного в Москве не делали.

— Еще как делала, я все особенное делала! Особенно расслаблялась, особенно курила, ела особенный хумус, особенно валялась в гамаке. Еще мы рифмы придумывали вроде «гамак — табак — собака», знаете, со всякими смешными русскими словами. К тому же я училась, как читать русские буквы на вывесках, — правда, не понимала, что большая часть слов значит, но все равно.

— Вообще, мне кажется, с американскими музыкантами периодически что-то подобное в Москве случается: ты далеко от дома, тут можно от всего спрятаться на время.

— О да, спрятаться очень даже можно. Тут все очень необычное. Я это заметила, еще когда только в город приехала, — даже здания красивые и странные. Причем архитектура как бы похожая на американскую, но что-то с ней не так: улицы слишком широкие, вывески странные, какие-то красные буквы с неоном... Как будто несколько стилей взяли и хаотично друг с другом смешали.

— Вы какую-нибудь русскую музыку послушали, пока здесь были?

— Ничего современного. Ребята ставили мне всякую русскую поп-музыку 80-х и 90-х, вот она мне очень понравилась. Перед тем как сюда поехать, я дома слушала всякую русскую музыку, мне многое пришлось по душе, но я даже названия не запомнила, потому что не знала, как они переводятся, — я только примерно помню, как они выглядели. Некоторые песни были жутко дешевые и дурацкие, но многие были просто поразительные. Помню, я наткнулась на название Bioconstructor и заинтересовалась, что это за хрень такая вообще — биоконструктор! Там еще в клипе была девушка с монобровью. Я решила, что монобровь — самая красивая штука на свете, и где-то неделю ее себе рисовала каждый день — еще перед тем как в Москву поехать. Ходила с этой бровью и темными очками — очень по-русски, по-моему, выглядела. Моя сестра, правда, мне сказала, что ни за что со мной в таком виде даже на улицу не выйдет.

— Вы ведь знакомы с девушками из Puro Instinct — они вам никогда про Никиту Прокопьева не рассказывали? Это такой русский музыкант из Челябинска, Пайпер Каплан любит его музыку, насколько я знаю.

— Наверняка рассказывали, да. Но, понимаете, мы с Пайпер — лучшие подружки, и очень много разговариваем друг с другом. Так что я зачастую не помню, ни что она мне говорила, ни что я ей говорила. Вообще, у нее отменный музыкальный вкус. Знаете, русская поп-музыка — она как бы поп, но в ней есть что-то нескладное, аккорды так вниз идут, бам-бам-бам, и все это еще с оттенком какого-то фолка... Не знаю, как лучше объяснить, но вы наверняка понимаете, о чем я. Думаю, я изучу, как русская поп-музыка устроена, и начну писать песни в таком духе.

— Вам не было страшно отправляться в Россию из-за всего, что тут в последнее время происходит? Я слышал, что многие музыканты опасаются к нам ехать теперь.

— Нет, почти не было. Я думала об этом и решила, что моя мама может испугаться, но ей, кажется, было все равно. (Смеется.) Я слышала всякие истории от друзей — типа того, что надо при себе всегда иметь паспорт, потому что тебя на улице может остановить полицейский, но такое где угодно может случиться, даже в какой-нибудь Швеции. В Лос-Анджелесе очень просто вляпаться в неприятности. Ариэль же сюда ездил — и остался надолго, с ним все в порядке было. Думаю, если ты с какими-то местными общаешься, как я сделала, и с ними находишься, никаких проблем не будет.

— Кстати, когда Ариэль Пинк в прошлом году из Москвы вернулся, он вам что-нибудь рассказывал? Ему тут вроде очень понравилось.

— Он был в восторге! Он хотел остаться у вас жить. Хотя он и не умеет говорить по-русски, он сдружился с местными больше, чем в какой-либо другой стране, где он побывал. Кажется, теперь я его понимаю. Люди в России кажутся гораздо менее лицемерными, чем в Америке, они злятся, если они злые, они милые, когда им хорошо. А Ариэль — очень прямолинейный человек, настолько, что люди иногда обижаются на него из-за этого. Думаю, потому ему тут так понравилось. Во всем остальном мире люди делают вид, что они к тебе хорошо относятся, даже если им на тебя наплевать.

— Давайте немного поговорим о вашей музыке. Я знаю, что вы вроде бы долгое время не рассматривали ее как какое-то важное занятие, — так, писали песни и показывали их друзьям. Вы помните момент, когда все стало серьезно?

— По правде говоря, я считаю, что музыка никогда не должна становиться серьезной. Тем не менее момент помню, да — когда я почувствовала давление, почувствовала, что меня принуждают делать что-то, что для меня неестественно. Не то чтобы меня заставляли что-то поменять — просто все стали вдруг ждать, что я будут играть и записывать альбомы. А кто вообще сказал, что за одним альбомом последует следующий?! Я, по правде говоря, до сих пор не считаю себя музыкантом, потому что я не очень хорошо играю: я записываю песню, а потом даже не могу ее повторить. Поэтому я выступаю как в караоке — включаю музыку и под нее пою. Так вот, возвращаясь к давлению. На самом-то деле его тоже нет, это все происходит в голове; никто от тебя ничего не ждет, конечно. Поэтому я бы сказала так: все стало серьезно, когда я сама себя убедила, что от меня чего-то ждут. До этого у меня была работа, я шла после нее домой и записывала музыку, иногда забивала на работу, сидела дома и, опять же, писала песни. И тут бац — написание песен вдруг превратилось в работу. И я стала забивать на песни. (Смеется.) Но все равно — музыка никогда не была для меня чем-то совсем серьезным, никогда.

— Вы говорили, что в Москве вам все-таки немного удалось поработать. То есть вы здесь тоже песни писали?

— Нет, это всякие проекты, связанные с музыкой. Я сейчас плотно занялась визуальным искусством и пытаюсь его как-то внедрить в концерты. Скоро поеду в Нью-Йорк и буду там неделю готовить большое выступление в Бруклине: со мной на сцене будет 7 человек, там будут декорации, костюмы, освещение — все как в театре. Я даже написала сценарий — а в Москве занималась пресс-релизами, инструкциями для участников. Полный бред на самом деле, в жизни такого не устраивала. Обычно я нахожу кого-нибудь за день или вообще за несколько часов до концерта и рассказываю, что делать.

— Я читал несколько ваших интервью, и вы в них совсем по-другому выглядите. Как будто роль играете, отвечаете очень в духе персонажей, которых изображаете на концертах.

— Это, наверное, были интервью, которые через электронную почту происходили. Я когда пишу, у меня так получается иногда. А тут — я же не могу перед вами сидеть и кого-то изображать из себя.

— Я к чему: у вас есть четкая граница между жизнью и искусством? Ну, грубо говоря, вы в жизни и вы на сцене — разные люди?

— Все, что происходит на сцене во время моих концертов, — результат того, что со мной происходит в жизни. Я как будто беру все свои переживания, засовываю их в такую большую перерабатывающую машину — и на выходе получается моя музыка и персонажи, которых вы видите на сцене. Все они разные, все продуманные, у каждого есть своя история, свой характер. Иногда я переписываю персонажа в зависимости от реакции публики, так что это такой взаимообмен: искусство берет от жизни, жизнь — от искусства. Зачем мне вообще персонажи нужны? Ну так интереснее. Намного веселее не давать настоящей себе появиться на сцене, оставаться персонажем, потому что я и так все время остаюсь собой в жизни. Я пробовала быть на сцене собой — по-моему, это ужасно стыдно.

— То есть персонажи это не вполне вы?

— Именно так. Вы когда-нибудь видели фильм «Сибилла» с Салли Филд? Он про женщину с синдромом множественной личности. В один момент она была, скажем, Сарой, такой очень правильной девочкой, которая знает много языков, а потом становилась оторвой Салли, а потом — маленьким мальчиком по имени Патрик. Вот с моими персонажами что-то похожее. Только они все еще вписаны в одну большую историю, о существовании которой, правда, многие не догадываются. Кажется, что все происходит просто так, но на самом деле я пишу огромную пьесу, и все, что я делаю, от этой пьесы отталкивается — видео, инсталляции, съемки для журналов... Я использую любую возможность поместить персонажа в реальный мир и увидеть, как люди на него среагируют. В конце концов я, наверное, сниму какой-нибудь длиннющий документальный фильм, и тут-то все все поймут.

— То есть вы каждый концерт заранее продумываете?

— Ну смотрите, если я отправляюсь в другую страну, мне приходится все паковать в чемодан. Костюмы, видео, музыку. И, например, костюмов я могу с собой взять ограниченное количество. Поэтому приходится продумывать. В Россию я привезла двух персонажей: одного я собиралась сыграть в Москве, другой был предназначен для Санкт-Петербурга. Первого вы видели в «Родне» — это такой пиратский барон, его зовут Блуутфеликс Кровавый Фаллос Рыбий Корм, и он — товар, а Блуутфеликс — это бренд. Собственно, они оба товары, и второго персонажа зовут... Ох, это глупо прозвучит, но ее зовут Лебединое Лицо Аэрозоль Кондиционер Для Белья. Теперь, когда я с вами разговариваю, я понимаю, что мне придется сегодня ее изобразить. Я не собиралась, хотела полениться, повторить то, что было в «Родне», но теперь я вам рассказала про Лебединое Лицо, и придется играть ее. Она... Уф. Люди не очень ее любят. Блуутфеликс намного веселее, он такой, знаете, мим, и... Знаете кукурузные хлопья Lucky Charms?

— Ага, с лепреконом. У нас в России, правда, они не продаются, кажется.

— Ну это неважно. На любых хлопьях изображены какие-нибудь веселые персонажи, их все любят, потому что они милые. Блуутфеликс такой.

— Они иногда очень странные бывают.

— (Смеется.) Еще какие странные! Кстати, я тут подумала: представьте, что вот хлопья, которые вы с детства ели, и парень на коробке... У вас какие хлопья любимые?

— Kellogg’s, с тигром.

— Во, тигр Тони, точно! Короче, представьте, что вы всю жизнь ели эти хлопья, смотрели на тигра Тони, а потом в один прекрасный день обнаруживаете, что никакого тигра Тони-то и нет. Только вы один его видите, его не существует, вы сами его придумали, а на самом деле эти хлопья из коробки, которые вы едите, — это кусочки вас самого из будущего. Вы вынуждены их есть, чтобы существовать.

— Звучит как кусок из романа Филипа Дика.

— Ну так он мой любимый писатель! Особенно «Убик».

— Ого. Я как раз «Убик» где-то месяц назад прочитал.

— Удивительно, как такие мелочи совпадают, — большинство людей ее не читали и читать не хотят. А для меня «Убик» — идеальное объяснение Вселенной, того, как все устроено. Там же дается концепция бога как товара, так ведь? А товары — это и есть наш современный бог: они нам не необходимы, но в то же время мы жить без них не можем. В XIX веке всего этого не было, а теперь все такие: «Мне нужен айфон!» То есть мы изобрели айфон и придумали, что он нам жизненно необходим, — и это как с богом. Живешь себе поживаешь, а потом кто-нибудь приходит и говорит тебе: «Тебе нужен бог! Без него ты отправишься в ад!» И это ровно то, что Дик сделал с этим аэрозолем в «Убике». Этот мой персонаж, Лебединое Лицо Аэрозоль Кондиционер Для Белья — это прямая отсылка к Филипу Дику. Вообще, с этими персонажами у меня примерно как с романом Дика: это все такой сон, и вот эти персонажи-товары необходимы, чтобы проснуться, перейти на следующий уровень, — а там ты вдруг обнаруживаешь, что они на самом деле сделаны из тебя. Что части тебя были перемешаны со всякими разными штуками, чтобы получились Блуутфеликс и Лебединое Лицо. Звучит жутковато, но это хорошая история. (Смеется.) При этом большинство людей, которые на мои концерты приходят, воспринимают это так: «У-у-у, она в каком-то странном костюме, странно себя ведет, и что это такое творится в видео на заднем плане?!» А между прочим, то видео, которое я в «Родне» показывала, когда изображала пирата, оно на самом деле для Аэрозоля предназначено. Там рассказана его история — как его превратили в товар, в этот Аэрозоль. Уф. Вы меня точно убедили, сегодня я буду им. Я, правда, объелась сейчас, а костюм там спандексовый, но надеюсь, что я в него влезу.

— А вам вообще нужно, чтобы люди все это понимали, все, что вы мне сейчас рассказали?

— Нет, совершенно не нужно. У них есть такая возможность, но мне все равно. Вообще, в клубах типа этого мне сложно выступать, потому что одно дело, когда ты выступаешь в театре, где люди тихо сидят, внимательно за всем следят, и вообще они специально пришли на тебя посмотреть. А в клубах люди пьяные, им хочется веселиться, танцевать. С другой стороны, так даже интереснее — разыгрывать шоу перед людьми, которые совершенно к этому не готовы.

— Вы явно любите 80-е, музыку и звук того времени. Причем вы были одной из первых, кто начал использовать тогдашний звук в своей музыке, но теперь, особенно в Лос-Анджелесе, это стало таким общим местом. Вам не обидно?

— Хмм. Нет, сейчас точно нет. В какой-то момент я сильно ревновала, меня расстраивало, что люди так играют, но это скорее было связано с моими личными демонами, чем с этими людьми. Я обыкновенный человек, я тоже бываю мелочной и неуверенной в себе. Я не против, чтобы люди играли музыку, — сколько угодно, а если у них хорошо получается — так вообще отлично. Но мне не вся музыка нравится. И вот когда люди меня слушают, восхищаются мной и сравнивают меня со всякой фигней, это расстраивает. Что, правда? По-вашему я так звучу? Да ладно!

— Мне кажется, это касается всей музыки с этим пресловутым «звуком 80-х». Она очень разная по большей части, при этом люди часто слышат то, что на поверхности, и реагируют: «Эй, опять 80-е? Сколько можно!»

— Я думаю, что то, что я превращаю свои концерты в перформансы, слегка враждебные по отношению к публике, возможно, со всем этим связано. Наверное, если бы я пошла к какому-нибудь психоаналитику, он посмотрел бы на все это и сказал: «Хмм, кажется, кто-то злится, кому-то обидно». Типа: «Ах так, вы все любите 80-е? А если я вот так вот сделаю?! Попробуйте-ка это повторите!»

— В Лос-Анджелесе сейчас вообще много чего происходит. Вы чувствуете, что это какое-то особенное место для музыки?

— И да и нет. Я не замечаю ничего такого особенного, но что бы я ни делала, на это все равно влияет то, что вокруг меня происходит. Меня в первую очередь скорее вдохновляют люди, чем конкретно город. Например, ребята, с которыми я живу. Я недавно на них по-новому посмотрела. За три недели до поездки в Россию я должна была играть концерт в Лос-Анджелесе. У меня не было времени к нему сильно готовиться, потому что я планировала поездку в Россию и уже тогда начинала готовиться к этому действу в Бруклине. И тогда мне на помощь пришли мои сожители. Они изображали кого-то, надевали костюмы, в общем, вели себя, как надо было. Это меня многому научило. Раньше я была одиночкой, думала, что все всегда буду делать одна, а теперь я живу с кучей людей, и мне это нравится. А Лос-Анджелес — по-настоящему странное место. Люди тут совершенно безумные. Можно выйти на улицу и наткнуться на парня, одетого как марсианин, какую-нибудь разноцветную машину, перекрывающую тротуар, и людей, которые скандалят из-за какой-то ерунды. Это пространство снов, город, наполненный магией кино, и то, что все это здесь в порядке вещей, сильно влияет на сознание.