Боб и рок
В Россию приезжает Боб Дилан: его единственный сольный концерт пройдет в Петербурге. По просьбе редакции Борис Гребенщиков — поклонник Дилана с 33-летним стажем — рассказал о великом поэте и музыканте
Впервые Дилана я услышал году в 66-м, естественно, по «Голосу Америки». Тогда мне это показалось дико дисгармоничным, немножко отталкивающим и привлекательным одновременно. Достал записи — ощущение то же самое. Все кричат «Дилан, Дилан», я чего-то не понимаю, но мне интересно. Потом мне попался в антикварном «Букинисте» том «Дилан» — это был год, наверное, 75-й, — я его открыл и понял: вот, оказывается, в чем дело! Тексты! Как раз тогда появился Майк. Этот сборник Дилана оказал сильное влияние и на него: мы наконец увидели реально действующую модель того, что мы можем сделать. Ведь когда играешь рок-музыку так называемую, понятно, что того звука, который есть и которого хочется, — его не достичь. Звук русской электрогитары, включенной в русскую колонку, не дает звука старого «Фендера». Можно было сколько угодно снимать Хендрикса, или Cream, или все что угодно, но все равно это подражание. А когда мы с Майком осознали Дилана, произошел взрыв. Дилан же не делал ничего экстраординарного в смысле звука. Мы понимали аккорды, которые он берет, мы понимали слова, которые он произносит, и мы понимали, что чувствуем абсолютно то же самое. Дилан говорил так же, как говорили мы, но мы говорили, а он уже это успел сделать песней. К тому времени, когда я смог его понять, я был состоявшимся поэтом. Он мне просто показал, как много я делаю лишнего и ненужного. Дал простоту, которая — я точно знал — выражает то, что я хочу сказать. Полностью. И мне, и Майку он показал, что не обязательно подражать — можно просто говорить правду напрямую. То, что я чувствовал, что я не мог найти, чего не было ни у Окуджавы, ни у Высоцкого, ни в одной русской песне вообще. Он дал тот мост, по которому мы из ненастоящей жизни перешли в настоящую.
У меня был период в жизни, когда я обходил всех своих друзей и спрашивал: ребята, должен ведь у нас в России быть какой-то свой человек, который пишет так же? Наверняка мы все его знаем, но я не могу понять — кто это. А мне все говорили: нет, такого человека нету, такого человека быть не может, и по-русски песен писать нельзя и так далее… И тогда просто пришлось написать, потому что весь материал был. Дрова были сложены. И спички были готовы. Просто Дилан показал, как это — спичкой берется и проводится по спичечному коробку и подносится к дровам. И пожар начался сразу. В 75-м или 76 году этого еще не было, а в 77-м у меня уже были песни, которые я пою до сих пор.
Он изначально был настроен на народную мифологию, народную музыку, он вырос в ней. Он абсолютно укоренен в традиции, без него традиция потеряла бы смысл. Он показывает, что традиция жива. Он живет в вечном «вчера», в мифологическом пространстве. По последним двум-трем альбомам видно, что он продолжает жить в мире, где рок-н-ролла не было. Это музыка, сделанная на электрических гитарах, но это музыка «до 50-х», это музыка 30-х годов. Рок-н-ролл его, в общем, не затронул, обошел стороной. И он всегда честно говорил, что рок-н-ролл ему, в общем-то, безразличен.
В Америке традиции отсутствуют, им там неоткуда взяться. Люди, живущие на американском континенте, не связаны со своей землей. Поэтому американская музыка — это фантастически интересный гибрид кельтско-европейской и блюзовой музыки. И в Дилане естественно уживаются кельтская музыкальность и «черная» музыкальность. Он оживил эти ирландские, кельтские гармонии, которые без него не работали. Он отдал им свою энергию и ввел их обратно. На самом деле они даже не совсем кельтские, они «до», до вот этого разделения. Похожие есть в Китае, во многих странах вдоль этого маршрута, если идти от Японии–Китая к Ирландии, такой толкиеновский путь… Такие гармонии на этом пути везде раскиданы.
Он подлинный герой современности. Вообще герой любого времени. Он убрал все лишнее. И все эти фантазмы, которые вокруг него крутят, без его поддержки действуют очень, очень мало. А он их не поддерживает. Он правильно говорит — важны песни, а я почтальон, который их приносит. Он пророк. Настоящий пророк. Он позволяет чему-то идти сквозь себя. И то, что он делает, — все гениально, даже больше, чем гениально. Настоящее. Как гексаграмма «И-цзин». В одной гексаграмме — вся жизнь. Вот у него тоже песня — вся жизнь.
Мой любимый период — с 65-го примерно по 67-й. Там все сказано. С «Another Side of Bob Dylan» по «John Wesley Harding». Может быть, даже по «Self Portrait». То, что было потом, я уже понимаю, а то, что там происходит, понять невозможно, потому что там и есть сердце. А оно вообще не может быть понято.
У меня все написано под влиянием Дилана. Дилан — это как каша. Я с детства кашу ем, во мне очень много каши. Структура моя молекулярная обработана этой кашей. Она подсоединена к этому двигателю, символом которого является Дилан.