Одержимые Дэймоном

24 и 25 сентября в ДК им. Горбунова выступит группа Blur

Группа Blur приближается к Москве. Спустя десять лет после возникновения моды на музыку бритпоп ее основатели потеряли гитариста Грэма Коксона, превратились в трио, записали альбом в Африке под надзором Фэтбоя Слима и – забронировали номера в отеле «Метрополь». Накануне московских концертов Григорий Гольденцвайг отправился в Британию и обсудил с бас-гитаристом Алексом Джеймсом проблемы жизни на Марсе.

Над полем – пыль столбом и запах марихуаны. Я стряхиваю с брючин ошметки сена. Тощий человечек с ангельскими локонами, что маячит где-то вдали, кричит на все поле: «So why don’t you kill me?» Это Редингский фестиваль – старейшая выставка достижений рок-н-ролла в Англии.

У меня зуб на группу Blur. Группа Blur готова давать интервью в течение того получаса, когда на главной сцене обосновался музыкант Бек. Я начинаю понимать, что испытывают люди, у которых день рождения 31 декабря.

– Great, isn’t he? – говорит про Бека басист Blur Алекс Джеймс. Алекс обаятелен и страшно вежлив, но под косой челкой мелькает сожаление – Алекс тоже бы Бека послушал. Симпатия взаимна: когда на одном из недавних концертов Blur Бек протискивался ближе к заграждению, бдительная охрана сломала Беку ребро.

Долговязый басист Алекс утопает в кожаном кресле, так что мне видны только его руки, сложенные на подбородке, и острый нос, поворачивающийся как локатор. Алексу интересно, почему группа Placebo отменила концерт в Москве. Услышав слово «терроризм», Алекс приподнимается в кресле, морщится и говорит:

– Трусы. Здесь тоже все в порядке с террористами – и что теперь? Заниматься садоводством?

У басиста Blur другой стиль: с некоторых пор он ведет программу о жизни на Марсе на канале Discovery.

– Мы придумали ее с моим другом-ученым. Марс сейчас очень близко к Земле, впервые за многие тысячелетия. Британия посылает туда исследовательский корабль, и так получилось, что я знаю парня, который занимается этим проектом. Мы сели вдвоем в студии и обсудили жизнь на Марсе.

– Почему Марс?

– Велик шанс, что жизнь возникла на Марсе, а потом была перенесена на Землю. Здесь было теплее, к тому же Марс начали атаковать метеориты.

– Идея записать альбом в Марокко – это тоже изучение жизни на другой планете?

– Именно! Как раз сейчас, перед Россией, у меня схожее ощущение – как по дороге в Марокко. Иначе ты сроду не выберешься дальше Starbucks или «Макдоналдса» в соседнем квартале – и слава богу, что у меня есть группа Blur. Западная цивилизация держит тебя в тисках; чтобы выбраться за ее пределы, нужно предпринять усилие. Путешествовать в прошлое, в будущее. Как Дэймон в Мали, как мы в Марокко. Африка сносит крышу: ты не успел оглянуться, а крыши уже нет. На это уходят время, деньги – но это то, что помогает держаться на плаву.

– Дэймон обещал, что следующий альбом Blur запишет в Багдаде.

– Кто обещал? – Алекс поднимает глаза на лоб.

– Дэймон.

– А! Дэймон. Понятно, – Алексу понятно. – Нет, Ирак – это, конечно, колыбель цивилизации. Только если ты меня спросишь, не надо музыкантам лезть в политику – вот что.

Я спрашиваю Алекса, не хочется ли ему время от времени Дэймона порешить.

– В среднем пару раз в день, – соглашается Алекс.

Предмет нашего разговора – человек с отвисшей губой и взъерошенной головой, похожий на молодого учителя математики, что смущает думы старшеклассниц, – точно так же, как Алекс, тонет в кресле за соседним столом. Лидер Blur Дэймон Албарн дает интервью MTV.

Те старшеклассницы, для которых Албарн был сверстником, сегодня ближе к климактерическому периоду, чем к моменту потери девственности. Сын человека, организовавшего первый концерт Йоко Оно в Лондоне, взял страну – и между делом соседние – без боя. Битлообразная мелодика и ернические тексты, за которыми трогательная любовь к старушке Англии, сделали свое дело. Положительный герой, чуть неуклюжий, чуть хулиганистый, оказался своим.

– Кассета Blur впервые попала ко мне в 1991 году, когда я учился в Китае, – вспоминает Илья Лагутенко, – друзья-англичане подсунули. Я послушал, мне понравилось, ничего сверхъестественного не нашел и благополучно забыл. Потом, году в 1994-м, я включил в Лондоне спутниковое телевидение, стал щелкать кнопками и услышал песню «Boys & Girls». Что же, думаю, это за прекрасная песня, кто поет? Выяснилось, что это те самые Blur – cильно изменившиеся к лучшему. Лондон тогда жил их альбомом «Parklife».

Музыку, которую играли Blur, назвали бритпопом. В ней не было особых новаций: бритпоп – ответ заморскому гранжу – ухватился за стилистическую традицию 60-х; осуществил, так сказать, ревизию бабушкиного шкафа. Плюшевые бунтари с патриархальными гитарами и домашними названиями – «Пятно», «Замша», «Эластика», «Оазис» – оказались национальными героями, а их конфликты стали главной новостью Империи. Blur cдвигал даты выхода очередного сингла, чтобы тот появился в продаже день в день с синглом Oasis. Песня Blur выходила вперед, но в битве альбомов побеждал Oasis. Лидеры групп едва ли не били друг другу морду, страна следила за развитием событий не дыша; британский поп, по выражению газеты The Observer, оказался не менее прибыльным, чем британская сталь.

Услышав слово «Oasis», Алекс Джеймс начинает отнекиваться, бубнить что-то невнятное и всем своим видом дает понять, что группа Oasis – последняя в жизни вещь, которая его интересует. Битвы титанов бритпопа остались в прошлом – как, собственно, и сам бритпоп.

Теперь лидер Blur в Британии появляется редко. Малость обрюзгший Албарн стажируется у малийских музыкантов, арендует студию в Марокко, объединяется то с Майклом Найманом, то с Фэтбоем Слимом и между делом выдумывает группу Gorillaz – первый виртуальный поп-проект XXI века. С окончанием маркетинговой кампании под названием бритпоп Албарн разлетелся на тысячи осколков, как зеркало Снежной королевы, застряв на альбомах Massive Attack или Марианны Фейтфул, в саундтреках, светской хронике и сводках новостей: «Дэймон Албарн уделывает Америку», «Дэймон Албарн едет в Ирак» – Дэймон Албарн, давно не сочинявший ничего путного, рассорившийся с гитаристом и соавтором Грэмом Коксоном и никак не похожий на прекрасного бунтаря, обнаруживается решительно повсюду.

– Все, что с нами происходит, получается естественным образом, – объясняет Алекс. – Мы год возились с альбомом «Think Tank», в конце концов загремели в Марокко, на е…ном грузовике по джунглям. Это надо выдержать, понимаешь? Уход Грэма позволил вдоволь повозиться с ритмикой, и сейчас у нас офигенный звук.

– Довольно радикальный способ совершенствования звука.

– Представь, мы ни разу не говорили о том, что происходит с группой дальше. Я вот понятия не имею, о чем сейчас думает Дэймон. Он запишет новый альбом Gorillaz, я придумаю еще один проект, на Рождество Blur приземлится на Марсе.

Алексу пора на сцену, мне – на фестивальное поле. Где-то вдали, в свете прожекторов появляется лидер Blur и изобретатель Gorillaz, пиджачок на нем сидит на три с плюсом. Справа Алекс водит смычком по контрабасу. Слева – выписанный на смену Коксону гитарист группы The Verve Саймон Тонг. За спиной – трое счастливых мулатов на бэк-вокале. Албарн устремляется на передний край – и натурально сваливается со сцены. Чудесным образом уцелевший артист приветствует толпу в «этой, как ее, в Британии» и заводит, к восторгу сограждан, гимн бритпопа, песню «Boys & Girls». Устремляется к толпе, почти прыгает, но замирает в опасной близости – и возвращается на сцену, горбится над крохотным аналоговым синтезатором. Пытается продемонстрировать горловое пение. На тувинские аналоги не похоже, до Паваротти ему тоже далеко. Албарн жалобно всхлипывает: «Boo-hoo», и трудно поверить, что вот это самое «Boo-hoo» – один из главных воплей, раздавшихся в 90-е, – за ним когда-то повторяли как минимум три группы первого эшелона Российской Федерации.

От обязанности петь по-серьезному его избавляет разгоряченный Рединг. Албарн останавливается за полшага – у него все, как всегда, почти. Он почти симпатичен, почти выкладывается, почти прыгает в толпу. Вlur – пятно пастельных тонов. Безопасно-качественный почти рок-н-ролл.

– Знаешь, почему опасно играть в успешной группе? – cпрашивает Алекс. – В какой-то момент начинаешь считать себя талантом абсолютно во всем.

– В чем?

– Во всем, я же говорю. Я хочу написать книгу – но мне еще нужно заново изобрести колесо, придумать антигравитационную машину, построить космический корабль, научиться ездить верхом, достичь вершин в йоге, поднатореть в кулинарии и снять фильм.  Но приходится быть реалистом. Работать в рок-группе, значит, думать о музыке 24 часа.

Газета New Musical Express, отдающая полномера под героев Редингского фестиваля, про Blur что-то вежливо бубнит строчках на трех. Рединг тем временем почтительно-безразлично внимает новым блеровским плясовым с «Think Tank» – чтобы рвануть всем миром на песне «End of a Century». Пятьдесят тысяч человек абсолютно счастливы, и Blur за этот момент когда-нибудь воздастся.

– Они предмет стопроцентного интереса в Британии, потому что они – такие же парни, как абсолютно все проживающие в этой стране, – утверждает Илья Лагутенко. – Они отлично знают, что за это их любят.

На самом деле последним событием, благодаря которому Blur оказались в центре внимания, оказалась свадьба Алекса (выход нового альбома был отодвинут ею на второй план).

– Если почитать газеты, – рассуждает Алекс, – выяснится, что нет ничего важней очередного развода. Я вижу в этом движение в сторону глобальной деревни. Люди хотят знать, что жарится у соседа под крышкой. Разница в том, что если раньше было стыдно читать глянцевые журналы, то теперь стыдно в них попадать.

Алекс почесывает нос. Он раздумывает, что могло бы стать поводом для нового взрыва интереса к Blur, и наконец выдает:

– Наверное, если бы мы умерли. Это бы прокатило.