Ответы. Алексей Рыбников, композитор

В 70-е Алексей Рыбников писал лучшую музыку для кино — «Буратино»,«Красная Шапочка», «Большое космическое путешествие». В 80-е гремела его «Юнона и Авось». Потом наступило затишье. Теперь он снова на виду: вышел спектакль «Бу-ра-ти-но!», написана музыка к «Волкодаву», а фестиваль мюзиклов «Музыкальное сердце театра» предложил ему пост президента.

— Если посмотреть на мюзиклы в мировом масштабе — насколько это живой жанр? Что там происходит?

— Тем этот жанр и замечателен, что ничего в нем не происходит. Старые мюзиклы идут десятилетиями, новые спектакли жестко соответствуют классическим рамкам. Я дважды смотрел в Лондоне мюзикл «The Producers» — просто поражался мастерству актеров и тому, насколько остроумно это сделано. Но этот мюзикл выдержан абсолютно в классическом духе.

— Вы одним из первых в Союзе начали заниматься электронной музыкой. Как тогда все технически было устроено?

— Был Музей Скрябина, при нем работала лаборатория электронной музыки. Когда мы делали «Юнону и Авось», там уже стоял инструмент «Синти-100», английский, размером с современную кухню, которая вдоль стенки выстраивается. Его закупила фирма «Мелодия» на какой-то выставке. Композиторы к нему близко не подходили, они играли на клавиатуре и давали указания, какой должен быть звук, — а делал все инженер. А в 1983 году я привез из Лондона первый «Макинтош» — я весь гонорар, который выплатило английское телевидение за «Юнону и Авось», угрохал на аппаратуру. Вся музыка к фильму «Русь изначальная» уже была записана у меня дома.

— Вы следите за тем, что сейчас в электронике происходит?

— Не просто слежу — все новые разработки немедленно оказываются у нас в студии. Высшее достижение сейчас — это семплерное копирование аналоговых синтезаторов, которые были в 70–80-х. Слушаешь — о, это звучит как настоящий Oberheim! Это — как настоящий Crumar! Это — как настоящий Moog! К сожалению, с тембрами ничего нового не происходит, но вот семплерная техника — фиксирование звуков живых инструментов — достигла высочайшего уровня.

— На пластинках с вашими операми «Юнона и Авось» и «Хоакин Мурьета» пели потрясающие вокалисты, Трофимов и Рождественская, потом они куда-то исчезли. Что с ними стало?

— У нас считается, что певец должен быть шоуменом, должен уметь себя вести на сцене, а эти люди сосредоточены на звуке, в студии они могли делать чудеса. А студийных опер больше не выпускалось. Геннадий Трофимов сейчас в «Ленкоме» поет в «Юноне и Авось» и свою музыку сочиняет. А Жанна Рождественская преподает вокал.

— Есть фильмы — «Тот самый Мюнхгаузен» или «Усатый нянь», — где кажется, что не вы писали музыку к фильму, а фильм снимался на готовую музыку. Так бывало?

— Под музыку снимали очень редко, обычно только вокальные номера. Вся остальная музыка писалась уже после съемок. Изображение нужно было посмотреть в зале, а потом прийти домой и держать его в мозгу — на 15-й секунде акцент, на 23-й акцент, а на 37-й еще акцент. Сочинять музыку приходилось с секундомером.

— Вы работали с советскими поэтами, а в фильме «Вам и не снилось» вдруг раз — и Рабиндранат Тагор. Как так вышло?

— Я показал режиссеру «Вам и не снилось» одну свою старую тему, которую давно написал для себя, мы решили сделать песню на титрах. И вот, будучи дома, я в каком-то сомнамбулическом состоянии подошел к полке с книгами, взял том Рабиндраната Тагора, открыл на первой попавшейся странице и попробовал спеть. Это было даже не стихотворение, а ритмизованная проза в конце одного его романа — возлюбленная пишет прощальное письмо. Я ничего специально не искал, это было как гадание на книгах. Если бы мне заранее дали этот текст и сказали: «Напиши музыку», я бы отказался — это вообще не стихи, и строчки слишком длинные.

— Как известно, вы написали лучшую песню всех времен и народов — «Я тебе, конечно, верю». А в ней какой секрет?

— Да никакого вроде не было. Вот разве что проигрыш — там тема звучит в два раза медленнее, чем в запеве, но на том же ритме. Я такого приема нигде больше не использовал. А от него возникает ощущение полета, как будто бежали, бежали, вдруг раз — и полетели!