Создатель «Циферблата» Иван Митин о торговле искренностью и успехе в Лондоне

У меня начиналось все через одно место: никакого бизнес-опыта я не имел, и, когда начинался «Циферблат», было энное количество посетителей «Дома на дереве» (первое пространство Митина на Покровке. — Прим. ред.), которые вдруг стали занимать важные должности — вроде пиарщика сети кофеен, директора обеспечения. Мы за год выросли до огромной сети, а занимались ею все подряд. Я никак не распределил между людьми их обязанности. Был какой-то общий бюджет, в который каждый мог залезать и брать оттуда сколько хотел. Все это закончилось плачевно — мы чуть не развалились. Но тут меня подобрал мой теперешний партнер и объяснил схему, по которой мы зависим не от прибыли, а от выручки, что надо создать систему взаимодействия, а не находиться на ручном управлении постоянно. Я до сих пор учусь, мы все еще на этапе становления. Соответственно, учимся на своих ошибках, но я теперь понимаю процессы. Меня научили принципам ведения бизнеса.

Вы оглядывались на другие проекты россиян в Лондоне? Burger & Lobster Зельмана, например, или Hedonism Wines Чичваркина?

Нет. Я бы сходил посмотреть на Burger & Lobster, но не ем ни мяса, ни лобстеров. Однажды встретил Чичваркина, попытался к нему подкатить с вопросом, но он от меня как-то отмахнулся, так что я решил, что, пожалуй, не буду себя больше представлять ни ему, ни обществу такому. Я имею в виду людей, переехавших из России за рубеж и открывших там какое-то заведение, — мы, очевидно, находимся с ними в разных мирах. Мне кажется, что если человек переезжает жить за границу, тогда надо и жить за границей, а не в березовой роще за границей. Зачем жить в Лондоне и окружать себя всем русским? Уехал в Англию — веди себя как англичанин.

Как вы сами для себя объясняете свой ­успех?

Вдруг оказалось, что целое поколение людей выросло на интернете, в новой системе координат, что изменились взаимоотношения между людьми. В Лондоне, мне кажется, больше людей рефлексируют над этим, просто потому что здесь больше людей, имеющих привычку к рефлексии. И мы говорим не только о Лондоне — все США гремят идеей «Циферблата», вся Европа, я в день даю без преувеличения по 30–40 интервью, у меня уже язык отсох. Я предполагаю, что мы будем открывать еще новые места.

В Москве есть несколько похожих на ваше пространств по формату — антикафе, коворкинги. Как вы от них отличаетесь, в чем вы выигрываете?

Что касается коворкингов, это с нами никак не связано, там совсем другая атмосфера — там люди могут только работать. Антикафе — это наши копи-пастеры, которые слизали идею, после того как мы запустили «Циферблат». Крали беззастенчиво и без упоминания первоисточника, как правило. Нас от них отличает истинность, исконность. Мы это придумали, реализовали, мы чувствуем тонкости этого проекта, мелочи, на которых все строится. А они нет. Они берут за основу ежеминутную оплату — а для нас это просто способ существовать, подчеркивая, что каждый гость является соучастником проекта. ­Когда за основу берется монетизация, мол, смотри, какой прикол, это очень поверхностно и недолговременно. И досуг в таких местах — довольно поверхностный. Это иксбокс, настольный футбол, курсы «Как стать миллионером за полчаса?» или «Как стать королевой красоты, намазавшись косметикой от какой-то компании?». Забавно, но все то, что я ненавидел в общественных пространствах, от чего мне хотелось сбежать и что в некоторой степени сподвигло меня запустить «Циферблат», теперь концентрируется в местах, которые пытаются нам подражать. Нас от них отличает утонченность, эстетика и, главное, сверхзадача: это мировой проект, объединяющий людей во всех городах, своего рода социальная сеть в реальной жизни.

Вы бежали пустых развлечений? Что конкретно вы ненавидели?

Согласитесь, есть разница между чтением стихов Бродского и семинаром «Как за год стать миллионером?». Что-то эстетически полярное существует в этом.

Но ведь это как сравнивать специальную и художественную литературу.

Я использую это сравнение как метафору атмосферы, царящей у нас. Она — это главное дело. Нам хочется, чтобы в этой атмосфере люди, открытые друг другу и самим себе, задумывались о вечном. «Циферблат» наполнен тонкими деталями, которые заставляют людей снять с себя все напускное и погрузиться в культуру. Это выражается в книгах, которые стоят на полках, в музыке, которая там играет, в том, как люди общаются, как работают. Я вот это противопоставляю — любовь к тонкой культуре, Бродскому, Чехову, Кэрроллу и сиюминутные и вещи. Нет ничего плохого, чтобы заработать миллион, но когда это стоит на первом месте, получается рвачество, и это отвратительно. Антикафе, на мой взгляд, достаточно безлики, и я не люблю само слово «антикафе». Предпочитаю «свободное пространство» или что-либо другое — хоть «огурец».

• Кто к вам ходит?

• Мне хотелось создать пространство, где соберутся все люди, разных этических и эстетических направленностей, те, кто в обычной жизни старается не пересекаться и игнорировать друг друга. Мне думалось, что из этого смешения разных людей — простых парней, которым есть что сказать, и интеллектуалов, творческих людей, гуманитариев, интеллигенции — может выйти что-нибудь интересное. Представьте, например, такую ситуацию: 20 человек, незнакомых друг другу, пошли в поход, и вот через неделю они вместе сидят у костра и беседуют. Сантехник прекрасно будет общаться с доктором наук, электрик с филологом, грузчик с живописцем, председатель обкома с диссидентом и так далее. Так было поначалу, и мне это нравилось. Сейчас происходит нечто другое, и в этом другая моя претензия к антикафе. Они забрали часть аудитории, которая любит играть в настольные игры, тех, кто предпочитает неглубокое времяпрепровождение. В итоге «Циферблат» стал больше гуманитарным, интеллектуальным, предназначенным тем, кто занимается саморазвитием и образованием. Мне это, конечно, нравится — я и сам принадлежу к кругу людей, которые много читали, много что изучали и творчеством позанимались. Однако возможность объединения и смешения разных людей была уничтожена. Получился гуманитарный клуб не для всех. Которых, впрочем, достаточно, чтобы заполнить все наши пространства.

• У вас нет опасения, что многим интеллигенты кажутся скучным народом?

Во-первых, не только они к нам приходят. Я говорю о смещении акцента. Во-вторых, прошло мало времени, для того чтобы выработалась какая-то мода, появился «человек-циферблат­чик». Я пока таких не видел. Это скорее какие-то мои личные ощущения, которые никто не замечает: внешне все так же, как и было. Например, «Циферблат» называли хипстерским в первую неделю после открытия, но я там хипстеров как-то не вижу и до сих пор не понимаю, кто такие хипстеры. В любом деле есть риск — риск загородиться, настояться на определенном соусе и в конечном итоге деградировать. Мне кажется, у любого начинания есть такая склонность, вопрос — насколько долго мы сможем с этим бороться. Любой клевый клуб в момент зарождения находится на пике своей интересности; со временем он начинает тухнуть. С «Циферблатом» когда-нибудь это тоже произойдет, но не скоро, я надеюсь, на наш век еще хватит занятий, чтобы не стать скучным местом.

Вы придумали то, чего не было, и создали целую нишу. Когда открытие «Циферблата» состоялось, у вас не возникло ощущение, что в Москве не хватает еще чего-то?

В Москве, мне кажется, не то чтобы не хватает каких-то особенных мест, у меня нет какой-то идеи по этому поводу, чего-то инновационного. Однако эстетически у нас все очень уныло: книжные магазины, рестораны, кафе, хостелы, парки аттракционов. Только-только начинает появляться что-то более-менее интересное. Открываются домашние книжные — наш бывший управляющий открыл магазин «Ходасевич», это его личное дело и олицетворение его самого. Кто-то запустил маленькую кофейню. В парке Горького что-то хорошее стало происходить. Мне кажется, в России не хватает личного подхода к делу и наличия сверхзадачи — помимо заработка денег. У нас все по-прежнему пропитано «совком». Если и делать что-то, надо стараться все сделать хорошо и по-доброму.

Дело в том, что я плохо понимаю поэзию в принципе. Мне хочется ее понять. Я плохо читаю поэзию, мне не удается ее усвоить на слух сразу. Когда читается одна строчка, потом начинается вторая, я первую уже забыл и теряюсь. Не знаю, почему я так зациклился на Бродском. Наверное, это как-то пересекается с моей внутренней эстетикой в данный момент. Раньше я так же говорил о Чехове, Гоголе, через полгода начну еще о ком-то говорить. Я бы не сказал, что моя жизнь связана с поэзией: для меня странно даже, почему я все время о ней говорю, ведь я не очень хорошо знаю поэзию, никогда стихов не писал. Я больше люблю и понимаю прозу и занимался ею в большей степени.

Вы относите себя к кругу интеллигенции — в чем это выражается? Вы с детства приучены ходить в филармонию? Что вы подразумеваете под интеллигенцией?

Хождение в филармонию не гарантирует интеллигентность. Я с детства много читаю книг и, хочется верить, достаточно хороших, то есть какой-то вкус к чтению есть. Я читал Кэрролла, К.-С.Льюиса, Конан Дойля, Милна. Затем много русской и мировой классики. До того как я начал заниматься созданием общественных пространств, я тыркался во всевозможные виды искусства, пытаясь себя в них реализовать: литература, живопись, кино, театр, музыка, даже мультипликация. Я во всем пытался найти свой талант, но не находил. Но благодаря тому, что я погружался в этот материал, мне удается глубже смотреть на вещи, чем если бы я этого не делал.

Правильно ли я понимаю, у вас не очень хорошо выходило заниматься искусством — и вы решили объединить тех людей, у которых это получается хорошо?

Можно и так сказать. Не то чтобы у меня совсем не получалось — меня лично не устраивал результат. Внешне-то как раз получалось, с музыкой например. Я выступал на Пикнике «Афиши» черт знает сколько лет назад. В литературе — я попал в премию «Дебют», у меня издали книжку. В принципе, много в чем я добился таких успехов, которыми можно было бы гордиться до конца своих дней. Но хотелось ощущения, что я понимаю все, что здесь происходит, хотя бы внутренне, на уровне ощущений. И что я действительно делаю что-то лучше других. Я не мог так сказать по поводу своей прозы — я не мог сказать, что пишу лучше, чем Чехов. Поэтому я занялся тем, что дает мне шансы себя неплохо реализовать.

• В России в «Циферблаты» ходят люди не очень богатые — и интеллигенция, как вы сами сказали. Значительно ли отличается аудитория «Циферблата» в Лондоне?

• Я не заглядываю людям в карман, но могу сказать, что здесь вообще сложнее определить достаток человека, потому что тут нет «культуры понтов». Тем более в хипстерском районе. К нам заходили разные люди — наверное, кто-то из них сын богатого отца, но его отличить от студентов из Италии по внешним признакам очень сложно. Поэтому я не знаю, каков социальный статус посетителей. Явно люди приходят сюда не за экономией. Тут нет «бедняков» и «богачей» — такие смешные деньги люди платят, это всем по карману. Я бы не сказал, что есть какая-то существенная разница в аудиториях — в России живет куча отличных людей, и я нахожу их отношение к жизни похожим на сознание ребят из Лондона. Если и есть разница, то только в возрасте — лондонская аудитория сильно постарше, 24–35 лет. А школьников я вообще видел только парочку — в России их у нас треть.

Чего никогда не произойдет в пространстве «Циферблата», не считая тех «поверхностных развлечений»?

Убийства. Я бы процитировал тут Бертрана Рассела, который, когда его спросили, готов ли он умереть за какую-то идею, сказал, что не готов, потому что мог ошибаться. У меня такое же ощущение. Прямо сейчас я против политической пропаганды — причем неважно, какого я о ней мнения. Когда происходят всякие события, у меня сразу возникает порыв что-то с этим сделать, используя пространство «Циферблата», но я себе этого не позволяю. Потому что могу ошибаться, не ведая тонкостей политических процессов. Я знаю, что я подвержен эмоциям; когда я ходил 6 мая на «Марш миллионов», мне тоже хотелось бросаться в кучу-малу и толкаться с полицейскими, но сейчас я понимаю, насколько глупо это было бы. Слава богу, тогда меня удержали от этого. Политика — такая вещь, которая делает человека частью толпы, массы. На мой взгляд, политика — это техническая функция. Цитируя Бродского, опять же, «свобода — это когда забываешь отчество у тирана». Когда люди не помнят отчества своего правителя, но процессы идут как бы сами по себе, это и есть хорошее управление.

Вы говорите о свободном выборе, о сверхидее объединения разных людей и т.п., но, по сути, вы строите мировую успешную сеть, которая позволяет вам расти, то есть приносит прибыль. Вам не кажется, что идея в итоге циничная выходит?

Так кого угодно можно в цинизме обвинить, и чем открытее человек к разным точкам зрения, тем охотнее он в это поверит.

Ну смотрите, взять обычное кафе или магазин — там никто не притворяется, отношения проходят по правилам «продавец — покупатель». А у вас как бы место «для людей»…

Как посмотреть. Я не считаю, что у нас то же кафе, в котором просто все подано под другим соусом. У нас есть расходы на существование этого места, и эти расходы делятся на всех, кто сюда приходит провести время. Вот и все, собственно говоря. Идея вот в чем: бабах — с неба упал дом, куда можно прийти. И, чтобы он существовал, нужно платить аренду, покупать продукты и так далее. Есть какой-то тонкий момент с получением прибыли, но, во-первых, она невелика относительно других предприятий общепита. В Лондоне мы вызвали сантехника, он нам за 140 евро починил кран — если он столько берет за час, то я зарабатываю значительно меньше, имея 10 «Циферблатов». Можно преподать это так, что «мы торгуем искренностью». Нет. Мы не искренностью торгуем, мы создаем место, в котором существуют искренние отношения между людьми, которые платят за то, чтобы это место имело возможность существовать. Можно и Конан Дойля обвинить в том, что он зарабатывал на искусстве. Можно говорить о том, что художник должен бомжевать. Мне эта позиция не близка. Продукт, который потребляют гости в «Циферблате», — это не улыбки наших помощников, а существование такого места, где они точно так же могут улыбаться. Если меня кто-то обвинит в том, что я уничтожаю инопланетян каждый раз, когда смотрю на небо, я буду всерьез беспокоиться за судьбу наших соседей по Галактике. Просто это уже такой мазохизм любого человека, склонного к рефлексии. Что бы он ни делал, он всегда найдет причину себя обвинить в чем-то низменном.

Иван, вы сами за время существования «Циферблата» стали лучше или хуже? Изменяется ли человек, если провозглашает такую идеологию, которую вы исповедуете?

Я стал более лучше одеваться. Я потерял какую-то наивность по отношению к людям. Тысячи проходят через мою жизнь, и я иногда замечаю одинаковые повадки, шаблонные интонации, похожие вкусы, и я вижу, откуда они навязываются. С одной стороны, я стал глубже видеть людей, с другой — потерял детскую наивность по отношению к каждому встречному. Сейчас я рад говорить с каждым человеком, но беседы все меньше и меньше приносят мне нового. Я поборол, как мне хочется верить, звездную болезнь, которая у меня возникла, наверное, спустя полгода после возникновения «Циферблата», когда все было так успешно и казалось, что я самый крутой. Так я о себе думал и за это в какой-то момент получил. Сейчас я в Лондоне, открываю новый «Циферблат», и можно было уже трясти пальцами, покупать на последние деньги дорогую одежду, изображать из себя успешного молодого бизнесмена — но у меня совершенно нет к этому никакой тяги. Я себя так не воспринимаю и не считаю это своим большим достижением. Вот это, наверное, неплохо.