«Присел, задремал, очнулся уже на путях»: авария в метро полгода спустя

«На поверхность я вышел где-то в 10.00–10.15, то есть через полтора часа после аварии. Наверху у машин скорой помощи кто-то плакал, кто-то кричал. Хотелось бы поблагодарить медицинских работников: меня доставили в больницу, положили в реанимацию, первые сутки не сводили с меня глаз, сделали всевозможные анализы. Выписали только после того, как убедились, что я здоров. Страх был первые пару дней после выписки, я тогда вообще из дома не выходил. Потом уехал работать в лагерь на море и сумел переключиться. Сейчас метро пользуюсь ежедневно, не боюсь, но не сажусь в первый вагон. 

К руководству метрополитена я претензий не имею. Так же как и к Следственному комитету: они меня держат в курсе хода расследования дела, компенсацию выплатили. Пусть расследование будет полным и тщательным и наказание понесут виновные люди, а не попавшие под руку. 

Я теперь говорю, что у меня есть два дня рождения. Такие происшествия дают понять, что жизнь непредсказуема и жить нужно сейчас. Заново чувствуешь любовь близких и то, как ты любишь свою семью».

«Мы с моим молодым человеком были в первом вагоне. Сели на «Арбатской», пропустив перед этим два поезда. Вошли в первую дверь, но, когда на следующей станции большая часть народа вышла, смогли пройти в середину. Интуиция меня все время пыталась отвести от беды: на «Парке Победы» меня подрывало выбежать из вагона. Поезд тронулся, и мы въехали в тоннель. Потом вагон пошатнулся в одну сторону, затем в другую, и дальше раздался скрежет — и все потемнело. Дальше я помню только, как открываю глаза, кручу головой в разные стороны и вижу, что слева от меня стена искореженного металла и трупов. А справа те, кто остался в живых. Сразу после крушения, когда прошел первый шок, началось сильное задымление. И это был единственный момент, когда мы по-настоящему испугались. Мы не понимали, что горит, и нам нечем это было тушить. Потом выяснилось, что заискрилась поврежденная проводка тоннеля, ее погасили люди из непострадавших вагонов. Когда стало легче, мы помогли пострадавшим. Мой молодой человек поддерживал девчонок, я помогала перевязать какой-то женщине сломанную руку. 

С нами было пять-шесть мужчин, они раздвинули двери и убежали. Я потом одного из них видела в новостях, он давал интервью, как героически кого-то там спас, — мне аж противно стало. Некоторые мужчины во время прихода спасателей первыми побежали к ним из вагона, не пропустив ни женщин, ни стариков. Я, конечно, все понимаю, шок и прочее… Но это было очень показательно. Нашлось только два молодых парня, которые всех успокаивали и хоть как-то пытались помочь окружающим. Пострадавших выводили и через станцию, и через второй тоннель, который еще только строился. Там был лифт для рабочих, на нем поднимали людей наверх к скорым. 

Когда меня спасатель донес до этого лифта, там скопилось уже достаточно много народа. Начали приносить на носилках тех, кто был в тяжелом состоянии, — я пропускала вперед всех, кто пострадал сильнее меня. У меня были сломаны ноги — я могла и подождать. Единственное, там не было никаких скамеек и стульев. Так вот один из рабочих отнес меня в их комнату отдыха. Помог перемотать раны. Всячески поддерживал и бегал к лифту проверить, не пришла ли моя очередь. А туда все приносили и приносили раненых. Мне становилось хуже: оказалось, у меня было две открытые раны — и из-за потери крови начало трясти. Он пару раз попросил пропустить меня вне очереди, но в лифт грузили только носилки. Когда на третий или четвертый раз меня отказались брать, рабочий просто подошел со мной на руках к человеку, который принимал носилки в лифт, и переложил меня ему на руки. Сказал: «Делай что хочешь, но ее вы должны забрать сейчас же». Меня он поцеловал в макушку и сказал, что теперь все будет хорошо. Единственное, что я знаю об этом человеке, — его зовут Слава. И я ему очень благодарна.

Тот день я не вспоминаю. Все переломы срослись; правда, шрамов много осталось. Как только меня выписали из больницы и у меня зажили переломы, я снова стала пользоваться метро. Компенсацию мы получили быстро, о ходе расследования нам присылают письма с общей информацией. А подробнее нам знать и не интересно».

«Был обычный летний день. Я минут на десять опаздывал на работу — вышел бы вовремя, доехал бы без проблем. Читал электронную книгу. Присел. Задремал. Когда отъехали от станции «Парк Победы», появилось смутное чувство, словно что-то идет не так. Вроде поезд не сильно разогнался. Вдруг резкая остановка, и свет начал меркнуть. Показалось, что вагоны врезались в какую-то преграду. Был сильный удар под правым виском, и меня выкинуло из вагона. Очнулся уже на путях. Было тяжело дышать не только из-за боли, но из-за того, что кислорода не хватало. Посыпалась известковая пыль, слышались стоны со стороны состава. Возникло ощущение, что я во сне, из которого хочется поскорее выбраться. Я не мог сообразить, сейчас утро или вечер. Рядом со мной была девушка с окровавленным лицом. Я спросил, как ее зовут, она назвала имя. Я посмотрел на ее ноги — у нее не было обуви. С одной моей ноги наполовину сорвало сандалию. С нами еще был один парень, высокий. Мы решили, что нужно идти вперед, где будет легче дышать. Возможности залезть в поезд и кому-то помочь у нас не было: состав развернуло так, что к нему было не подойти. Мы пошли вперед, болела голова, дышалось трудно. Шли минут пять, добрели до встречного поезда, который направлялся от станции «Cлавянский бульвар» до «Парка Победы», но, видимо, остановился сразу после аварии. Мы замахали машинисту руками, чтобы он впустил нас к себе. Он ничего не знал — мы рассказали. Спустя какое-то время диспетчер разрешил ему движение до «Парка Победы». Мы доехали, вышли на платформу и обрадовались, что наконец выбрались. 

Кто-то дал мне влажные салфетки, чтобы вытереть кровь. Девушка, шедшая с нами, спросила, что у меня с лицом. Большой шрам, глаза залиты кровью. Мы увидели бегущих по эскалатору спасателей. Наверху врачи скорой помощи проводили каждого в свою машину. Я позвонил на работу, сказал, что сегодня не приеду, так как попал в аварию. Набрал жене и сказал, что живой, чтобы не беспокоилась и привезла документы. Пострадавших было много, а медиков поначалу мало. Поэтому врачи из нашей скорой помогали всем, кому могли. Спустя полтора часа мы поехали в больницу. 

В скорой со мной был парень, с которым мы потом оказались в одной палате. Он на своих руках выносил девушку, помогал сотрудникам МЧС. Нас привезли в 67-ю больницу. Оперативно провели все исследования: рентген, томографию, УЗИ внутренних органов. Положили в отделение нейрохирургии. У меня был ушиб мозга, субарахноидальное кровоизлияние, ушибы конечностей. 

В больнице я провел 21 день, заботу в эти дни почувствовал сполна. Как будто каждый день был мой день рождения. Я работаю врачом-педиатром, и мамы, папы, бабушки моих пациентов, коллеги навещали меня, приносили много фруктов. Врачи и медсестры тоже очень хорошо к нам относились. Не очень приятны были телевизионщики, которые все выспрашивали. Я мало что помнил и мог рассказать, а им нужно было делать новости. Понятно, это их работа. Потом я уже восстанавливал хронологию событий, а поначалу был просто счастлив, что остался жив, и грустил за тех, кто пострадал сильнее или погиб.

После выписки поначалу был страх метро. Был неприятен шум и скрип колес. Потом эту боязнь я преодолел с помощью родных: моему сыну летом исполнился год, он любит поезда, и он говорил «Ту-ту» безо всякой боязни. После трагедии изменилось мое отношение к семье и работе. Я стал больше ценить каждый день жизни, дарованный нам. Я очень благодарен Богу и молитвам близких за меня. Родные и друзья, даже школьные учителя, с которыми я давно не виделся, приходили ко мне в больницу. Было очень приятно. А первое, о чем я подумал, когда очнулся тогда в метро: а как мой сын без меня, надо выжить».

«У меня перелом позвоночника. Сейчас я по-прежнему не могу ходить — все время и силы направлены на восстановление, тренировки: разработку мышц, сухожилий. Есть прогресс, но нужны еще курсы реабилитации, а следовательно — деньги. Я не работаю, мне дали 1-ю группу инвалидности. Компенсация была выплачена, но ее не хватит даже на восстановительное лечение, не говоря уже о полном курсе. 

В нашей стране можно убить человека или сделать его инвалидом, заплатить кому-то определенную сумму, и все останутся чиcтыми. Да какая речь может идти о деньгах, если я уже никогда не буду прежним? Мне необходимы занятия с психологом, но нет ни специалистов, ни средств. В аварии будут признаны виновными рабочие — на это есть свои причины. А что касается следствия, то я не в курсе. Моя жизнь после аварии изменилась кардинально, все проблемы ушли на второй план. Главное сейчас — восстановиться по максимуму. Кто-то из знакомых исчез после аварии, кто-то остался, и с ними дружба стала крепче. В том, что я сел в тот состав, мне не повезло. А в том, что выжил, — еще как».

«Утром я услышала по радио о происшествии и тут же подумала про Таню: она всегда ездила на работу по этой ветке в это время. Но именно в этот день Таня проспала. Я начала волноваться вечером, когда мне позвонила ее сестра из Задонска: они целый день не могли с ней связаться. И тогда впервые мне стало страшно. А уже поздно вечером мне написали с ее работы, что она не пришла. Она туда только устроилась, и я не знала контактов ее коллег. 

Потом было опознание в морге, после которого я позвонила ее маме и сказала, что нашла ее. С тех пор у меня многое поменялось. Я сделала татуировку в память о человеке, с которым была очень близка. Чтобы не забывать то, что произошло, и всегда помнить этот урок: нельзя откладывать на завтра то, что нужно сделать сегодня. У нас было много планов. Весной прошлого года мы были вместе в Стамбуле и мечтали увидеть и другие уголки нашей планеты. Жаль, что она не стала мамой, не увидела море, многое не реализовала. Хочется жить так, чтобы не было жаль, как бы избито ни звучала эта фраза. 

Таню похоронили на кладбище в Ксизово — это Задонский район Липецкой области. В этой деревне прошло ее детство. Я была на похоронах. Когда провожали на рассвете, хлопнула дверь калитки.  Хоть я и не верю в мистику, в тот момент меня пробила дрожь. Ездила туда и на 40 дней. А после того с Таниной мамой не разговаривала, до сих пор не знаю, что ей сказать. 

Я не слежу за развитием дела, потому что не считаю, что виноват один человек. Действия и бездействия многих людей привели к тому, что произошло.  Тяжело с этим смириться, и вопросов осталось много, но обвинять кого-то — нет, не беру на душу такой камень». 

«Это была самая крупная авария за всю историю Московского метрополитена. Сразу после нее было возбуждено два уголовных дела по двум похожим статьям — неисполнение и нарушение требований транспортной безопасности, повлекшее по неосторожности смерть двух и более лиц. Довольно быстро их соединили в одно дело, по которому были арестованы дорожный мастер Валерий Башкатов, его помощник Юрий Гордов, заместитель начальника дистанции капитального ремонта Алексей Трофимов и директор по производству компании «Спецтехреконструкция» Анатолий Круглов (Анатолий Круглов в ноябре, как сообщили СМИ, был готов признать свою вину и пойти на сделку со следствием. — Прим. ред.). В декабре, когда приблизился предельный шестимесячный срок содержания арестованных под стражей, следствие объявило, что в отношении этих четверых «все расследовано», и поэтому дело в отношении их выделено для направления в суд, однако в январе арест был продлен и продолжается до сих пор. 

Мой подзащитный Юрий Гордов обвиняется, насколько это можно понять, в том, что он не осуществил должного контроля над производством работ по установке стрелочного перевода,— единственный во всем метрополитене! А нарушения при его установке якобы и повлекли аварию. Основное дело по факту той же аварии якобы продолжает расследоваться в отношении «неустановленных» лиц. Это несерьезно и незаконно. Какие могут быть «неустановленные лица» спустя полгода следствия? Кто помешал огромной следственной группе их установить? Это незаконно, потому что выделить дело в отношении отдельных обвиняемых в связи с окончанием расследования можно только в том случае, если это не отразится на объективности и всесторонности расследования и разрешения дела. Это прямое требование закона, и очевидно, что в данном случае оно грубо нарушено.

Очевидно, что Юрий Гордов находится под стражей без законных оснований и необходимости. Единственная истинная причина, по которой дело в отношении него и других арестованных выделено из основного дела для направления в суд, заключается в том, что истек шестимесячный срок их досудебного ареста. Следователи не могут допустить их освобождения, потому что в этом случае им пришлось бы объясняться. Они не разобрались во всех обстоятельствах аварии, не установили достоверно ее причину и причастность к ней руководителей высшего и среднего звена. Вместо выполнения своих обязанностей следователи «обрубили концы»: ограничились обвинением «крайних». Они увлеклись той версией, которую изначально высказали руководители метрополитена и мэрии. Другие версии должным образом не проверены, хотя они как минимум не менее обоснованы. 

Из-за всего этого у суда не будет возможности объективно разобраться в выделенном деле. Это означает, что любое обвинительное решение, если оно будет принято судом, окажется заведомо порочным».

«Все думают, что Юра и другие обвиняемые имеют отношения к этой пресловутой стрелке. На самом деле просто стрелка врезана на участке, где он являлся помощником дорожного мастера. Мастер был то в отпуске, то в отгулах в это время, а бригадир из отпуска вышел в последний день. В монтаже этого перевода Юра не участвовал и не имел права этого делать. Его вела субподрядная организация, а Юра был одним из тех, кто контролировал работу. В ночь накануне катастрофы он был занят в другом месте — на «Киевской» — и на «Парке Победы» не был. Пути каждый день смотрят обходчики — специально обученные люди, которые сдают экзамены и получают разряд. Я сама работала обходчиком, мы там и познакомились с Юрой. Вот они проверяют пути, контактный рельс и стрелочные переводы каждый день. Также обслуживают их — смазывают, чистят, красят стыки, подтягивают болты — и после обхода через селектор мастеру говорят: путь, контактный рельс и стрелки в порядке, из тоннеля вышел. Значит, можно открывать движение. На основании этой информации мастер дальше рапортует по цепочке.

После ночной смены Юра поехал в офис, где и услышал про аварию. На такси он добрался до «Парка Победы», по пути позвонив мне. У него был шок. Там же его стали допрашивать, без адвоката. Он пытался объяснить, ведь следователи технически не подкованы, им трудно разобраться. Потом оказалось, что в протоколе его допроса многое переиначили, вот он и отказался от дачи показаний.

Почему его арестовали? Говорят, что у них есть какая-то оперативная информация — засекреченный источник, который им доложил, что он может бежать «в направлении Белоруссии». Притом «к батьке», по мнению Следственного комитета, собрались сразу несколько обвиняемых. По таким голословным обвинениям люди лишились свободы уже более чем на полгода. Предоставленные справки о заболеваниях, характеристики с работы и поручительства, по мнению следователей, доказывают необходимость содержать их под стражей. То, что человек 23 года проработал на одном месте и всю свою жизнь живет на одном месте, тоже является подтверждением его намерений скрыться. Да и как человек может испортить рельсы, по которым сам на работу добирается и вся его семья ездит? Фраза времен большого террора — «был бы человек, а статья найдется» — здесь является девизом. 

За полгода никого выше Юры по должности и этих троих не нашли. Разбежались кто куда, а Юра в СИЗО. Почему? Говорят, чтобы не давил ни на кого. А на кого он может повлиять? Он не мог повлиять на то, чтобы инструменты рабочим выдавали, а не мастерам с бригадирами их за свои деньги покупать приходилось. Посмотрели бы, чем люди работают!»

«Внутренне расследование было проведено метрополитеном сразу после трагедии. Оно выявило, что причиной аварии был человеческий фактор: неправильно закрепленная стрелка. Следственный комитет сейчас ведет два дела. С приходом нового начальника метрополитена Дмитрия Пегова ужесточились меры контроля безопасности. Теперь в тоннель спускаются руководители — даже первый заместитель главы метрополитена по инфраструктуре, — проверяют достоверность сказанного обходчиками.

Как можно комментировать работу следственных органов? Они специалисты и делают свою работу добросовестно. Были проработаны все версии: от неисправного подвижного состава до террористического акта. Все они были признаны нерелевантными — виновата стрелка». 

26 февраля 2015 года суд оставил под стражей всех четверых обвиняемых в аварии до 15 апреля. Сейчас фигуранты изучают материалы дела. Дата суда пока не назначена.