Библиотекарь, киномеханик, продавец дисков и другие исчезающие профессии

Ольга Серова

Начальник управления по библиотечно-информационному обслуживанию читателей в Российской государственной библиотеке

«Я в библиотеке с 1976 года, это мое единственное место работы. Пришла сюда случайно на полгода, а осталась на всю жизнь. Сейчас я отвечаю за информационное обслуживание читателей, а до того много лет была библиографом в центральном каталоге. Поиск книги — это процесс творческий, интеллектуальный, как кроссворд. Читатель просто заполнил бланк заказа, а ты сама до всего додумываешься, ищешь, начинаешь смотреть энциклопедии, словари, разбираться, что это и в какой библиографии искать. Навсегда из первых лет работы запомнилось: принесли запрос «Вопли, 1972 год, №4». Ни автора, ни названия статей, — наверное, периодика. Долго искала, пока не догадалась, что так сократили журнал «Вопросы литературы». Но бывает и простая безграмотность, особенно после того, как ЕГЭ ввели: слово не могут найти в каталоге, потому что неправильно пишут. Один читатель искал: «Икебана». Уж как он только не изворачивался: и «э», и «е», и «ки». На пятом варианте ко мне подошел: «Да у вас ничего нету, что это вообще за библиотека?!»

В советские годы работать было веселее: постоянно устраивались концерты, капустники, все друг друга знали. Сейчас молодые сотрудники не в курсе, как кого зовут. Вот у нас в Химках филиал — как они могут пересечься с девочками, которые в главном здании на выдаче стоят? А раньше в колхозе пока две недели всей библиотекой коров доили, заводили дружбу на всю жизнь. Или нормы ГТО сдавали, то по стрельбе, то по лыжам (девочки на три километра, мальчики на пять) — там и знакомились.

До перестройки в Ленинскую библиотеку записывали только людей с высшим образованием, и при этом читателей было огромное количество. Если сейчас 3,5 тысячи человек в день, то тогда было 7–8 тысяч. На входе стояла очередь, мы вкалывали, как на заводе. 

В 1992-м вышла новая Конституция, и у нас поменялся устав: теперь записывают всех, кому исполнилось 18 лет или даже меньше, если ты студент вуза. В зал №1, который в советские годы был профессорским, уже лет пять как пускают не только докторов наук, но и кандидатов. Поначалу с академиками вышли трения: как так, они сидели вольготно за огромными столами, а тут понабежали какие-то молодые? Долго писали жалобы, даже в Министерство культуры, мол, запретите им. А мы в ответ ссылались на Конституцию: должен быть равный доступ к информации.

Сумасшедшие, конечно, тоже приходят. Ведь библиотека это едва ли не единственное сейчас место, куда можно каждый день ходить бесплатно. Меня один чуть до нервного срыва не довел, доказывая, что у нас алфавитный каталог неправильный: якобы буква «м» должна после «н» идти. Раздражительных людей много. Отчасти этому виной материальное расслоение. Многие студенты готовы платить за все услуги, даже чтобы литературу искали не они, а библиотекарь. А рядом люди, которые действительно занимаются наукой, и для них даже ксерокопию сделать по 7 рублей за страницу дорого: все знают, какие сейчас в академической сфере зарплаты.

Профессия библиотекаря — это пожизненное обучение. Нам уже давно приходится работать в двух технологиях — традиционной и электронной. За последние десять лет появились электронный каталог, удаленный доступ к диссертациям, книги в открытом доступе, виртуальная справочная служба и цифровые подписки на иностранные издания. Теперь не надо ждать два-три месяца, пока журнал, наконец, дойдет по почте. Но не стоит думать, что все это способно библиотеки и библиотекарей заменить. Ни один программист не сможет создать рабочую систему, если мы не поставим ему правильную задачу и не объясним, что именно требуется сделать. Только мы знаем, что читателям нужно».

Дмитрий Сидоров

Лаборант проявки Fotolab

«Все черно-белые пленки проявляются по-разному, и определить, что и как делать с каждой из них, можно только с опытом. В идеале проявка — это дело, которым надо заниматься самому: только ты знаешь, какие сюжеты и в каком режиме были отсняты, как пленка хранилась, насколько давно ее выпустили.

Выглядит процесс сейчас почти так же, как и 20–30 лет назад, только баки для реактивов теперь большей емкости, и вращать вручную пленку в них не надо, они сами крутятся. За один цикл я проявляю до четырнадцати пленок, и если предположить, что нам бы их сдавали в тех же количествах, что и лет десять назад, то ударными темпами можно и штук двести проявить за смену. Но реально работать безостановочно мне не приходится давно. На черно-белую ручную проявку в среднем отдают сорок-шестьдесят пленок в день. Впрочем, за те два года, что я работаю в Fotolab, количество заказов не снижается. В частности, потому что постепенно закрываются другие лаборатории. Или где-то падает качество, и клиенты переходят к нам.

Мы всегда объясняем людям, что настоящая работа происходит не тогда, когда мы у них взяли файл или пленку, а задолго до того по ночам и по праздникам, потому что всякое оборудование требует настройки и ухода. При правильном подходе вы даже на машине для любительской печати получите оттиск, который угодит любому перфекционисту, а из нашей аппаратуры мы и вовсе выкачиваем чуть ли не больше, чем изначально закладывают производители. При этом не все в состоянии оценить, какая работа проделана за кулисами. Кто-то рояль таскает, кто-то портьеры подшивает, а в итоге это все называется театром — вот так и у нас.

В наши дни на пленку снимают либо олдскульные профессионалы, которые были на ней воспитаны, либо энтузиасты-студенты, либо, как ни странно, репортажники: все митинги — это пленка. Цифра более резиновая. Мои старшие коллеги жалуются, что поколение, начинавшее снимать на цифру, недисциплинированное — и это понятно: могут себе позволить. При этом по изображению не всегда ясно, на что оно было сделано. Вот если фотография на баритовой бумаге — я сразу скажу: с пленки. Это такая аутентичная черно-белая бумага, у вашего папы наверняка в архиве сохранилась с советских времен. Нужна она, если приносят на печать оригинальные негативы, имеющие архивную ценность: Хрущев на охоте, Гагарин после полета в космос. На современных материалах это будет смотреться не то чтобы плохо, но странно, по-другому. Слава богу, что пока ее еще производят. Это как картины маслом: сегодня мало кто пишет, но все-таки пишут».

Ольга Борисовна Россоха

48 лет, старший продавец-кассир, супермаркет «Магнолия» на Страстном бульваре

«Кассы самообслуживания у нас стоят с первого дня работы магазина. Все смотрят с любопытством. Многие покупатели у меня рассчитываются, а сами туда косятся. Я в торговлю пришла в 1989 году, когда еще ни кассовых аппаратов, ни калькуляторов не было, только счеты, и поначалу автоматов боялась — вдруг нажму не туда, — но потом освоилась. Что роботы заменят людей, не верю. Железка она и есть железка: есть товары, у которых штрих-код почему-то не проходит, или, например, размен кончился, — автомат принимать наличные перестает, а банковские карточки не у всех есть. К тому же роботы не до конца самостоятельные: если вы пробиваете на такой кассе алкоголь, нужно подтверждение, что вам уже исполнилось 18 лет — этим охранник занимается.

Покупатели у нас практически все местные и из соседних офисов. Иностранцев еще много. Вот только кто поймет, чего они просят? Если спрашивают, из чего сделана продукция, я жестами показываю. Хлопаю крыльями, как курица, например. Воруют у нас не больше, чем везде. Чаще всего унесут растворимый кофе из тех, что подороже. Сами причем его не пьют, а на бутылку меняют. Алкоголь пытался один военный украсть: бутылку взял, хотел пробить, а вторую в шинель. Я когда работала на Пресне, как-то раз застукала дедушку, который творог и сырники по карманам рассовывал. Я стою, товар выставляю, а он прямо рядом со мной их запихал и пошел на выход. А дедушке 81 год, пенсия маленькая. Жалко, а что делать? Никому не хочется работой рисковать.

Больше всего покупателей бывает в обед, а ночью, наоборот, гораздо легче. Во-первых, нет начальства. Во-вторых, спокойно — вся жизнь у нас до 23.00, пока алкоголь продают, а потом тишина. С тех пор как приняли закон о продаже алкоголя, выслушиваешь, конечно, побольше. То упрашивают: «Продай нам, продай». И суммы такие предлагают, что ого-го! То пытаются украсть, а то и вовсе кричат: «Я сейчас прямо здесь выпью, и делайте со мной что хотите!» Бедные охранники не знают, куда бежать. Хотя у меня случай был, что как-то раз утром человек выпил прямо в очереди в кассу, а потом пустую бутылку оплатил. Я, честно говоря, сама ему это предложила — вижу, что его с похмелья трясет: «Что стоишь мучаешься? Выпей, пока очередь подойдет». Вот робот бы этого не разрешил».

Леонид Глебов

Киномеханик в кинотеатре «35ММ»

«Я не всю жизнь работал киномехаником, иной раз жизнь куда-то заносила. Я пришел в профессию в молодости, в 1970-е годы. Я рос, и у меня не складывались отношения с родителями. В какой-то момент стало очень тяжело, я не знал, куда обратиться. И в этот момент меня поддержало кино. Я смог найти ответы на свои вопросы на экране. На рубеже 16–17 лет я стал фанатом кино, я ходил в кино по 10–12 раз в неделю. Тогда кино можно было посмотреть только в кинотеатре. Каждое воскресенье я вскакивал в семь утра, бежал к газетному киоску, где продавалась газета «Московская кинонеделя» с репертуаром кинотеатров. Если приходил позже, ее уже не было. Я приходил домой и отмечал, куда пойду. Это была программа моей жизни на следующую неделю. Через год я уже не мог найти фильмы, которые бы не видел. После 16 лет я стал ходить на кинофестивали, узнал про закрытые показы, на которые я не мог попасть. И научиться показывать кино для меня стало выходом из положения.

Я учился в техническом училище. Выбрал кинотеатр, где был кинофестиваль, проработал полгода. А в Москве тогда одним из лучших кинотеатров был «Иллюзион», туда у меня проникнуть не получилось, но удалось устроиться в их филиал — клуб «Красные текстильщики» на Яузской набережной. Потом я стал работать в Центральном доме кино на Васильевской.

Поздно, в 25 лет, я открыл для себя симфоническую музыку. Приходилось монтировать киноконцерты, настраивать микрофоны, звук, благодаря этому я освоил профессию звукорежиссера и работал в Театре Комиссаржевской в Питере. Потом много приходилось заниматься коммерцией, риелтором был. Но я помнил, что у меня есть основная профессия, куда можно вернуться. И лет пять назад нашлось место в нашем кинотеатре.

С переходом на цифровые технологии профессию киномеханика уже сейчас нельзя так называть. Наша профессия, скорее, должна называться «оператор кинопроекции». Механики не осталось, пришла электроника. В 1970-е показ осуществлялся так: приходил фильм, разбитый на 8–10 прокатных частей по 10 минут каждая. На два угольных электрода подавалось напряжение, они сводились, между ними возникала дуга, и эта дуга была источником света на экран. Когда электроды сгорали, их надо было менять. Фильм демонстрировался с двух проекторов. Пока шла часть в 10 минут, я отводил электроды и менял пленку на другом проекторе. Делать это нужно было незаметно для зрителя.

Потом на место электродов пришла ксеноновая лампа, две-три части фильма можно было склеивать. Было придумано устройство автоматического кинопоказа, когда ленточки из фольги клеили (на фольгу реагировал специальный датчик, который отвечал за автоматическое переключение между двумя проекторами. — Прим. ред.). Тогда многие киномеханики потеряли работу, потому что один мог вполне справиться. Это было в 1980-е годы.

Потом пришли цифровые технологии. Фильм стал склеиваться целиком, все может запускаться автоматически по расписанию. Один киномеханик стал обслуживать три-четыре зала — это касается больших мультиплексов. Работы хватает: контент надо принять, проверить, составить плейлисты, включить рекламные блоки.

С переходом кинопоказа на цифровую основу произошла подмена. Изображение от цифры четкое, все видно, но когда показывали кино с пленки — это другое, была какая-то особая аура. Экран в кинотеатре стал большим телевизором. С другой стороны, работать стало легче, не надо таскать бобины, сиди и радуйся.

На пленке фильмы приходят сейчас очень редко. Последний такой фильм пришел год назад — это был «Артист». На фестивали фильмы поступают еще на пленке. Четыре года назад я был в Калифорнии на студии Universal Pictures. Я там задал вопрос, какой процент у них проката на цифре. Мне сказали, что 12–13 процентов. В Европе — 40 процентов. Пленка во всем мире уходит, но не такими темпами, как у нас в России. Мне кажется, что у нас так принято: как можно меньше вложить, как можно больше получить.

Я работаю с людьми. Малейший непорядок отражается на качестве кинопоказа и портит настроение всем зрителям. Так что лучшая оценка моей работы: чтобы за весь день никто бы не вспомнил, что есть такой человек — киномеханик. Однажды ни с того ни с сего пропал звук, вскочил зритель, нашел дорогу ко мне. Я ему говорю: «Подождите, давайте найдем момент, с которого звук остановился. Давайте я еще на три минуты откачу, чтобы вы успели в зал зайти и сесть». Он улыбнулся, ситуация была сглажена. Я считаю, что если человек уважает себя, то он должен уважать то, что он делает».

Андрей Пятнов

Руководитель группы «История средневековья» издательства «Большая Российская энциклопедия»

«В связи с особенностями энциклопедистики мы имеем дело, главным образом, с малыми формами. Особенность научного редактора в энциклопедии состоит в том, что при подготовке статей он часто выступает соавтором. Если в больших формах переработка может быть невелика, и есть возможность сохранить авторский стиль, то у нас невозможно сохранить лишние фразы, смысловые вещи без нагрузки и прочее. Средний объем статей в нашей редакции — 2–6 тысяч знаков. Мы и сами выступаем авторами по темам, которыми занимаемся профессионально: у нас в редакции четыре кандидата наук.

Перед автором важно поставить вопросы, ответы на которые улучшат текст, который он написал. В идеале нам бы хотелось, чтобы приходил такой текст, который не нужно переделывать, а лишь перевести в определенный формат и сдать. Но так получается одна статья из пятидесяти. В большинстве случаев выясняется, что чего-то в тексте не хватает, что-то выглядит спорно. Ты работаешь с автором, получаешь ответы, которые могут вызвать новые вопросы. Влияет на нашу работу и тот факт, что не все авторы готовы в кратком тексте выразить нужную информацию. Есть ряд специалистов, которые сразу отказывались с нами работать, потому что не готовы были писать в таком формате после больших статей и книг.

После обработки данных или авторского текста выстраивается уже сама статья, которая должна содержать определенные нормативные данные: точные даты и место рождения и смерти, дефиницию (то есть то, из-за чего данный человек попал в энциклопедию), его высший чин или звание, краткую биографию и основные вехи деятельности.

Немало людей и явлений, о которых статьи публикуются во всех энциклопедиях на протяжении нескольких столетий. В этом случае при подготовке новой статьи за основу могут быть взяты и уже вышедшие тексты. Среди справочников, статьи которых нередко берутся за основу, — «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона», «Русский биографический словарь», «Энциклопедический словарь Гранат», «Большая советская энциклопедия» (с 1920-х годов претерпела три издания). Если статья готовится редакционно, то дальше редактор смотрит, какие книги и статьи вышли по проблеме или о человеке, которому посвящена статья за последние лет пятнадцать, а то и раньше. Это необходимо для того, чтобы актуализировать текст, внести в него самые последние данные. Но не всегда последние работы — лучшие. Например, одна из лучших книг о Николае Михайловиче Пржевальском была издана через год после его смерти, а следующие труды, которые дали о нем какую-то новую информацию, вышли только в 1980–2000-е годы.

В процессе работы над статьями мы нашли множество точных данных по рождению, смерти, учебе, местам рождения и смерти. Причем это делали как мы сами, так и наши авторы, которые ранее и не ставили себе задачу уточнить эти факты.

Как мы проверяем информацию? Есть вещи, которые легко проверить по опубликованным источникам. Иногда нам, к примеру, приходится брать именные указы Павла I и на 600 страницах искать, когда человек возведен в определенный чин. Или открывать Ипатьевскую летопись и по тексту проверять факты. Кроме того, у нас в издательстве есть еще и группа проверки, которая дает нам разночтения данных в наших текстах с уже вышедшими изданиями.

Примеров, когда в различных изданиях и интернет-ресурсах «гуляют» самые неожиданные ошибки, немало. Например, большие проблемы существуют с дореволюционными деятелями, пережившими 1917 год. Что с ними только не происходит в различных изданиях: они не умирают, пропадают, умирают на 10–15 лет раньше, чем на самом деле. Если кто-то умер в нашей стране между 1918 и 1926 годами, не дожив до сталинских репрессий, то иногда кажется, что все концы потеряны.

Ярчайший пример — известный российский предприниматель Алексей Иванович Путилов. Многократно в разных изданиях писали, что он умер то в 1926, то 1927 году. На самом же деле — в 1940-м. И таких случаев много. Есть случаи смешные. Например, был такой известный историк-востоковед Сергей Федорович Ольденбург, у которого был сын Сергей Сергеевич Ольденбург, который написал одну из первых крупных работ про царствование Николая II. Было много версий о том, какой факультет окончил Сергей Сергеевич Ольденбург, и оказалось, он не окончил никакой. Учась в Московском университете, он перешел с юридического на историко-филологический факультет, а потом был отчислен и больше нигде не учился. Вот пример того, когда просто никто внимательно не посмотрел его университетское дело в архиве, а мне пришлось взять и посмотреть.

Бывают в нашей работе и курьезы. Приходит текст, в котором, например, история древнерусского города XI века излагается по Воскресенской летописи XVI века. Прекрасно, что люди знают эту летопись. Но про XI век информацию нужно искать в первую очередь в других источниках. А людям приятно, что в летописи XVI века сказано, что их город существует с IX века. Тогда как в реальности, по данным археологов, до XII века там ничего не было.

Неточности есть везде, полностью избежать их невозможно. Чаще всего ошибки возникают в датах. Например, в «Большой Российской энциклопедии» принято давать для событий в России до 1917 года два стиля — старый и новый. Бывают сбои в пересчете дат: в XVII веке это 10 дней, в XVIII веке — 11 дней, в XIX веке — 12 дней, в XX веке — 13 дней. Человек не машина, у него может замылиться глаз, поэтому для редактора иногда лучше отложить что-то на завтра, чем быстро и некачественно сделать сегодня. У нас, конечно, ответственность не такая, как, например, у машиниста метро, но все равно мы стараемся, чтобы ошибок не было. Если информация спорная, то мы ее или отсекаем, или обозначаем ее дискуссионность.

Как показывает практика, отсутствие редактуры ведет к проблемам в первую очередь для потребителя информации. Это как раз относится к «Википедии» — там есть очень хорошие статьи, очень плохие статьи, и есть статьи, закачанные из энциклопедий (в том числе выпущенных нашим издательством). Немало текстов об отечественных персоналиях взяты там из «Русского биографического словаря», начавшего выходить больше ста лет назад, так как после него подобного общего справочника по персоналиям в России и СССР не выходило. Естественно, что за столь длительное время многие данные этих статей устарели или были уточнены.

Раньше найти информацию было сложно. Надо было пойти в библиотеку, архив — процесс поиска информации мог занять полжизни. Сейчас человек может узнать все в сети и даже написать биографическую статейку о каком-нибудь человеке, но нередко он не сможет проверить достоверность полученной им информации. И может оказаться, что две трети этой информации ошибочны. Поэтому остается проблема нахождения в этом море крупиц истины. Вот здесь как раз и пригодились бы усилия научных редакторов, которые работают над серьезными книгами, справочниками и базами данных. Но крупные ученые, доктора наук, члены-корреспонденты и академики РАН отсеивать информацию в интернете точно не будут.

Информации в интернете море, и большой плюс, что там появились материалы первоисточников. К примеру, есть сайт «Русская армия в Великой войне», посвященный Первой мировой, где выкладываются послужные списки офицеров и генералов, многие из которых сделаны на основе печатных источников, а некоторые и архивных. Информация там формализована, но даже эти данные хочется проверить. Однако вот такой верифицируемой информации в интернете, к сожалению, пока не так уж много».

Михаил Головин

Продавец дисков, продавец рок-магазина «У дяди Бори»

«Название «У дяди Бори» появилось еще когда магазин был на Кузнецком мосту (с 2009 года мы находимся на Чистых прудах). Когда названия еще не было, там работал Борис Федорович, колоритный персонаж, в честь которого и решили назвать магазин. Где он сейчас, история умалчивает. 

Может быть, продавцы со временем и исчезнут, но мы не просто продаем товары, а определенную культуру, рок-культуру. Помимо дисков и футболок, люди приходят за атмосферой и общением, а она вряд ли есть где-то еще.

Из последних покупательниц мне запомнилась девочка, которая слушала Tokio Hotel, считала это роком и всячески проповедовала рок. Она взорвала мозг всем в магазине. Когда кто-нибудь заходил внутрь, она кричала: «Рок!» Впрочем, для молодежи наши диски не очень интересны. 

Хотя наш магазин — возрастной, у нас куча постоянных клиентов. Иногда к нам заходят бабушки, которые попадаются на наши уловки вроде Петра Лещенко, а внутри оказывается такая адская долбежка, что они уже собираются уйти. Мы подходим, спрашиваем, что бы им хотелось послушать. Бабушки предпочитают музыку своей молодости.

Был у нас один клиент, с лысиной, затянутой кожей, лет за 40. Смотрел на полки, хорошо ориентировался в ассортименте, следил за всеми новинками тяжелых групп. Ну мы думали, что обычный металлист. Предпочитал жесткий хеви-метал. А тут он к нам заходит в милицейской форме с майорскими погонами. Был какой-то рейд, он по дороге зашел, выбрал несколько дисков и ушел. Мы, конечно, немножко пришизели, не ожидали такого. Это такая отдушина для них.

Часто к нам заходят всякие маргиналы, можем пообщаться с ними. Иногда они могут что-то купить — бандану, подарок кому-нибудь. Летом у нас всегда играет музыка и устраиваются танцы, какие-нибудь поддатые люди это начинают, и дальше уже подтягиваются остальные, начинается рубилово. Однажды двое дядечек устроили что-то среднее между верхним брейкдансом и тектоником. Они взорвали всю площадь, молодежь пыталась повторить, но не получилось. Еще много певцов, которые услышат музыку и начинают подпевать. Обычно у метро кто-то пьет пиво, потом подходят просят поставить песню, которая только что отзвучала.

В магазине работают меломаны, и все свободное время уходит на прослушивание новинок. Поэтому профессиональное снобство, конечно, есть. Мне сложно судить людей, может, они просто попадают у нас в необычную для себя обстановку и поэтому задают какие-то дурацкие вопросы. Никого, конечно, не посылаем. Однажды я отвесил одному мальчику подзатыльник, но он был свой, ему можно, он не обиделся. Он очень привередливый клиент. Он прослушивал диск от начала до конца, разглядывая буклет, слушая все и комментируя. Просил поменять коробочку зачем-то. И так из раза в раз. И один раз я ему отвесил леща. Он каждый раз в магазине проводил по два-три часа, обычно вечером приходил и до закрытия тусил.

С музыкальным снобством еще хуже. Каждый черпает информацию из каких-то своих источников, и если мы считаем, что это один стиль, может прийти клиент и сказать: «Дайте мне что-то из мелодик-дета». Ты ему подсовываешь диск, он говорит, что это не мелодик-дет. А у нас и у продавцов разные мнения на музыку, поэтому мы собираемся и начинаем обсуждать мелодик-дет это или нет.

К нам, конечно, может зайти и любитель поп-музыки. Глазами он диск какой-нибудь группы «Челси» не найдет, но у нас есть закрома родины. Это все спрятано, если тихонечко шепотом спросить, то мы, конечно, найдем такой диск. По человеку можно определить, какую музыку он слушает, только если он не из какого-то офиса зашел в костюме. С ними может случиться конфуз. Приходили ребята в костюмах и рубашечках, а слушали брутальный дет. Мы прививаем клиентам вкус к хорошей музыке, так что ведем просветительскую деятельность, ставя послушать какие-то диски. 

Число клиентов резко упало после кризиса 2008 года. Сегодня диски покупают меньше, но покупают. Но сейчас же диски не просто обычная коробочка — это кейс с бонусным диском, кусок автографа, медиатор и прочее. Думаю, какое-то количество дисков будет выходить всегда. Гигабайты музыки на компьютере нельзя потрогать. По сути это то же самое, что пластинки. Кассеты были не очень удобные, под диски же все рассчитано. У некоторых можно найти даже старые катушечные магнитофоны, они зачем-то их хранят. Так что, я думаю, и нынешнее поколение себе оставит какой-то CD-плеер или музыкальный центр. Пластинки у нас тоже покупают, обычно это фетишисты, которым важен год выпуска, на каком заводе она была сделана и прочее».