Медный бунт

20 апреля в клубе «Точка» выступит японский оркестр Shibusashirazu

Два с половиной десятка джазменов, танцоров буто, перформансистов и фриков из Токио – оркестр Shibusashirazu, ближайший родственник «Поп-механики» и Sun Ra Arkestra, старший брат бельгийской Think of One и московской «Пакавы Ить». Shibusashirazu – смеющееся лицо нового японского джаза, синтез западной культуры и островных традиций, наэлектризованный редким прог-роковым драйвом. Дикая дивизия из Японии – хедлайнер Фестиваля Сергея Курехина, который проводит в Москве центр «Дом». Григорий Гольденцвайг долетел до Токио, встретился с продюсером Shibusashirazu Теруто Соеджимой и отбил ладоши на их концерте.

Уено
Принять на грудь в парке Уено можно на задворках Зеленого театра, в последнем ряду. Любезная женщина с морщинистым лицом разливает саке. К женщине очередь. Толпа в Уено запросто сошла бы за посетителей уличного фестиваля «Китайского летчика» – взъерошенные граждане в майках с Че Геварой, растянутых кофтах и солнечных очках всех мастей. Меня волнует отсутствие надувного дракона. На концертах оркестра Shibusashirazu, снятых на видео, летает 20-метровый дракон, выделывают коленца танцовщицы буто – авангардного танца с буддийским подтекстом, аниматоры ловят голубей, а безразмерная духовая секция высвистывает пентатонический вальсок, свадебный марш, марш похоронный, «Семь сорок», летку-енку и польку-бабочку. На европейские аналоги все это смахивает так же сильно, как пластиковая еда, лежащая в Токио в витрине каждой забегаловки, – на реальные сашими, терияки и рамен. Вот «When the Saints Go Marchin’ In», вот Пиаф, вот «Ленинград», но если присмотреться внимательнее, от сходства до фактического соответствия – расстояние, как от Москвы до Токио.

Pit Inn
Попасть в облюбованный Shibusashirazu джаз-клуб Pit Inn не то чтобы трудно. Надо спрыгнуть с кольцевой линии Яманоте на самом большом вокзале в мире – Шинджюку – продраться через тридцатитысячную толпу, найти переход на линию Шинджюку, проехать одну остановку до «Шинджюку-Санчоме», три раза повернуть, подняться на эскалаторе через торговый центр, выйти из выхода C83 (ни в коем случае не A, B, D, 82 или 84), описать дугу вокруг универмага Isetan, на втором повороте повернуть налево, нырнуть в подвал без опознавательных знаков и в подвале из трех поворотов выбрать крайний левый.

В итоге с продюсером Shibusashirazu Теруто Соеджимой мы пересекаемся у Sony Building на Гинзе – в месте встречи для бестолковых иностранцев. Семидесятилетний Теруто-сан – критик, автор талмуда по истории японского фри-джаза – ведет курсы по современному искусству в японских колледжах, устраивает фестивали и возит по свету любимых авангардистов – тернтейблиста Отомо Йошихиде или саксофониста Казутоки Умезу. Возил и в Москву – к другу Николаю Дмитриеву, идеологу центра «Дом».

Несколько остановок до «Шинджюку-Санчоме». Поворот. Поворот. Поворот. Спуск. Подъем. Поворот. «Может быть, это просто, если знаешь дорогу», – улыбается Теруто-сан. В тесном музыкальном магазинчике у Pit Inn продавец кланяется моему спутнику в пол. Теруто-сан бережно снимает со стойки пластинку Йошихиде.

– Вы были на Кунитачи? – это он уже мне. – Это станция на линии Чиосен.  Мураками там держал джазовый магазинчик.

Не собьюсь. Не собьюсь. «Ши-бу-са-ши-ра-зу»!

– Знаете, по-русски название «Шибы… Шибуши… Шибусаширазу» («Не остужайся! Зажигай!») может означать «Выпей и веселись».

– Правда? Какая интересная трактовка. Очень подходит. Шибу – по-японски «застенчивый, холодный». Соседний с нами сейчас район Шибуя – это «долина». Алкоголь по-японски здесь ни при чем, но если он помогает поддержать температуру – пусть будет так.

Уено
Чрево театра выдавливает из себя толпу духовиков. Саксофонисты и трубачи, семенящие за ними танцовщицы – в кимоно и с пластиковыми ветками сакуры в прическах – живой массой стекают в зал, заполняют проходы: банданы, кепки, пластиковая сакура, блеск саксофонов растекается по Зеленому театру. Босой человек в красных плавках и синем купальном халате – танцор буто Тойо Мацубара – лупит себя в грудь и вопит что есть мочи. Зал кричит в ответ, срывается с мест и, прыгая через лавки (это ли заорганизованная Япония?), сломя голову несется к сцене. Shibusashirazu вроде бы играет энку – традиционный японский шансон, где каждая песня попадает в караоке едва ли не раньше, чем в студию. Однако вой и визг саксофонов не даст обмануться – от такой энки у менеджеров караоке случился бы приступ.

Pit Inn
Теруто-сан рассматривает флаеры на полке.

– Я знаю много музыкантов, которые слушают энку дома. Популярнее в 70-х ничего не было, через энку прошли все, но джазовые музыканты слушали не только ее, но и Баха, например. Японские джазмены вообще никогда не замыкались исключительно на джазе. А дирижер Shibusashirazu Дайсуке Фува – может быть, первый, кто оборачивает энку в джазовую оболочку. Shibusashirazu в конце 80-х полностью изменили японскую джазовую сцену, потому что они хорошие стратеги. Всегда ищут эмоции в хаосе.

В конце 80-х фри-джазовый басист Фува, красавец, похожий на молодого Тосиро  Мифуне, писал музыку для театра «Хаккен-но Кай». В один прекрасный день в театр никто не пришел. «Фува-сан, – сказала администрация, – бери своих друзей, садись, играй, пожалуйста. Делай что хочешь, но чтобы публика была, Фува-сан». Так возник Shibusashirazu.

– Двери оркестра, – Соеджима закуривает, – открыты для всех. Вы можете прийти с улицы – и вам позволят сыграть. Фува видит человека – как рентген. Он ищет харЗктерных музыкантов.

Я киваю: одного из саксофонистов Фува принял потому, что тот был похож на террориста, десять лет назад захватившего японское посольство в Лиме.

В начале 90-х консервативная джазовая публика против Shibusashirazu протестовала. Писала письма в газеты, обзывала их толпой дилетантов – все чин чином. Но на Shibusashirazu отплясывали тысячи, и не верилось, что дело происходит в роботизированной Японии, где зал на концерте обычно управляем, как первоклассники на уроке мира. Владелец главного в Японии рок-фестиваля Fuji Rock (джаза там практически не играют) посетил концерт Shibusashirazu, внимательно отсмотрел шоу от начала до конца и сказал: «Фува-сан, приходи». А три года назад Фуву сотоварищи вызвали в Англию на фестиваль Glastonbury – в компанию к The White Stripes и Роду Стюарту.

Уено
Пять минут с начала концерта. Все происходящее напоминает настройку симфонического оркестра. Дайсуке Фува в аляске бродит по сцене, курит, кивает головой и задумчиво изучает потолок. Девушки go-go’s выводят вымазанного белым голого гражданина в фате. Тенор-саксофон выводит «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам» – или что-то очень похожее. Правила игры проясняются: импровизация, экспромт, фестиваль всего на свете. Зрительница в кимоно, поверх которого накинута кофта с люрексом, тяпнув саке, начинает выделывать коленца. Из-под кимоно торчат спортивные штаны. Зрительнице за 60.

Pit Inn
– «Пакава Йить?» – переспрашивает Соеджима. – Это, наверное, как «Поп-механика» и Sun Ra Arkestra? Нет? А вы знаете, что музыканты Sun Ra Arkestra участвовали в записи последней пластинки Shibusashirazu? У них ведь тоже состав варьируется.

Из Токио в Россию прилетят 25 человек. Всего в постоянной ротации до пятидесяти, но привезти всех невозможно. Суммы гранта от японского правительства хватает на двадцать человек.

– ...И знаете, что тогда? – гордо сообщает Соеджима. – Тогда Фува говорит: «Я заплачу еще за пятерых сам».

– А как с репети…?

– Никаких репетиций, – впервые перебивает Соеджима. – Пару раз, может быть, в крайнем случае. Фува руководит процессом, дирижируя. Перед началом концерта он набрасывает сценарий и выстраивает структуру временных отрезков, в которой выделяет каждому музыканту участок для импровизации. Хотя каждый в какой-то момент просит: «Фува-сан, я, может быть, хотел бы вот здесь ускорить темп. И Фува говорит: «Давай». А танцовщица приходит и говорит: «Я хочу, чтобы, может быть, на сцене стояли ожившие скульптуры. Или висела огромная картина». И Фува говорит: «Давай».

Уено
Геннадий Гладков. Тема из «Формулы любви». «Вэвэвэ-ленинград-спб-точка-ру». Вот, опять дежавю. Пожалуй, это самая обманчивая и самая сложноустроенная на свете легкая музыка. Фува лениво бродит по сцене и по очереди тычет пальцем в каждого подопечного. Это не то чтобы коллективная импровизация, это двадцать пять импровизаций, каждая в герметичной капсуле. Shibusashirazu в концерте – коллективный акт аутизма – как час пик в токийской подземке, когда в забитом вагоне каждый закрывает глаза и едет в своем собственном метро.

Pit Inn
– Мне очень нравился кофе, – кивает головой Соеджима. – Во время войны кофе был страшно дорогим. А после я мог позволить себе иногда заглядывать в кофе-шопы на Гинзе. Я зашел в крохотный бар – стойка и один стул – человек на троих. И я слышу очень странные звуки – что это? Джаз в Японии был запрещен военным правительством. После войны страна без армии, без флота оказалась с джазом, звучавшим из американских заведений на Гинзе, один на один. Пластинки было не достать, в кофе-шопе же за чашкой можно услышать массу новой музыки, запомнить и в следующий раз купить: Джон Кортурэйн? Можно сегодня вместе с кофе пластинку Джона Кортурэйна? Из кофе-шопов никогда не выгоняли.

В конце 60-х джаз, в особенности авангардный, переместился в веселый район Шинджюку. Там как грибы начали расти авангардные театры, арт-хаусные кинотеатры, площадки, где танцевали буто: отпочковавшийся в 50-х от театра танец оглашенных. Токио переваривал Колтрейна, Коулмена и Сан Ра: так сложился питательный слой для Shibusashirazu. В Советском Союзе примерно в это же время перевели японскую энку «У моря, у синего моря». Вышел твист.

Уено
«Взвейтесь кострами, синие ночи» – нет, постойте, это уже «Satisfaction». Слева выносят мумию-мамочку, достойную Карлсона. Мумия бьется в конвульсиях. Справа выплывает павой дама в бразильском карнавальном костюме. Go-go-девица в голубом делает саксофонисту массаж спины.

Сказать, что танцоры «Шибусаширазу» никогда не знают, когда изменится ритм – не сказать ничего. Танцоры – как и музыканты, как и Фува, и продающая саке женщина, понятия не имеют, что именно сегодня сыграет оркестр.

Pit Inn
– Знаете, как они выбирают костюмы к выступлению? – оживляется Соеджима. – Они готовят пару-тройку костюмов. Если какой-то не подходит, от него отказываются или переодеваются между номерами. Все непредсказуемо. Как-то перед фестивалем Тойо Мацубара поймал голубя, чтобы выпустить его в начале композиции. Начинается шоу, Мацубара поднимает руки вверх и раскрывает – а голубь сидит на месте. Не улетает. Так он увидел свою роль. Может быть, это был голубь-пенсионер?

95% композиций Дайсуке Фува пишет сам. Оставшееся, поясняет Теруто-сан, – импровизации на темы других японских музыкантов и энка. («Ну да, – думаю, – пластинка «Алиса в Стране чудес». Музыка – Евгений Геворгян. А слова и мелодии, шрифтом помельче – какой-то Владимир Высоцкий. Всего-то 5% Высоцкого».)

– Бысоцки? – с артикуляцией точь-в-точь как у японского журналиста в книжке Марины Влади, – оживляется Теруто-сан. – Маякобски? «Тату»?

Теруто Соеджима был в России порядка пятнадцати раз.

Уено
«Группы «Тату» не хватает», – смеется моя русская приятельница. На сцену немедленно выбегает аниматор – маленькая девочка в рубашке и без штанов. Все поворачиваются за ней в едином порыве: начинается коллективный сеанс тайчи.

Pit Inn
– Русские исключительно серьезные. – Теруто-сан заказывает третью чашку кофе. – Сидят. Нарядные. Торжественные. Будто на камерный концерт пришли. Ближе всего в Европе нам новоджазовый фестиваль в Мерсе (мы пересекались там с Курехиным, там же играли ваши Тарасов, Волков). Очень уважаю Мерс за то, что там находится место и для новой арабской музыки, и для какого-нибудь нового тернтейблиста. А вы знаете, что в Shibusashirazu на вертушках играл только Отомо Йошихиде?  Фува вам не расскажет, он очень стеснителен и совсем не говорит по-английски. Но вы все равно напишите: Курехин. Сан Ра. Медиашоу. Мы хотели бы использовать огонь. Если пожарные разрешат, мы будем очень рады. И пусть зрители пляшут, пожалуйста. Так и напишите.