Ответы. Сергей Максимишин, фотограф

Сергей Максимишин – один из главных фоторепортеров России. Поработав физиком и бизнесменом, он полностью изменил жизнь и стал снимать федеральные войска в Чечне и цирк лилипутов в Крыму, петербургских беспризорников и афганских моджахедов, бомбежки Ирака и питерские бани. Петербуржец Максимишин постоянно сотрудничает с Newsweek, Time, Stern, Washington Post. Недавно ему была присуждена премия World Press Photo, фотографический аналог «Оскара» или «Грэмми», в номинации «Искусство – одиночная фотография» за съемку чаепития в театре даунов.

– Я на самом деле абсолютно искренне считала, что вы просто свалились откуда-то непонятно откуда. Вы же только в 1998-м закончили фотошколу, основанную отцом Бродского.

– У меня было УПК в школе. Но я болел, и поэтому меня засунули – поскольку уже некуда было – в девчачью группу фотолаборанток. А потом нашу преподавательницу посадили в тюрьму за то, что она торговала колготками на рынке. И первый мой приход в фотографию закончился ничем. А потом меня послали на Кубу служить. Нас поселили в джунглях. И пришел старший лейтенант, и говорит: «Художники, певцы, артисты, композиторы и другая всякая сволочь, которая служить не хочет, – шаг вперед». Я шаг вперед сделал. Дали мне «Зенит» и сказали: «Завтра поедешь снимать, завтра будут учения, приезжает Фидель…»

– То есть первый, кого вы сняли, был Фидель?

– Да, на полигон приехал Фидель, приехали наши генералы из Гаваны. Потом проявил пленку, там все так резко получилось: вот Фидель, и я порадовался, повесил все это сушиться и пошел спать. А утром прихожу, и у меня кошмар просто – как будто кто-то их побелил.

– Не промыли?

– Промыл, но там на Кубе вода такая жесткая, и я, не понимая, что делаю, стал их снова мыть и вытирать и все исцарапал… И оно у меня такое плавает в ванночке, и тут заходит комбриг, ему было интересно получить с собой фотографии «я и Фидель». Потом он долго кричал, что я самозванец. В общем, дали мачете, и я ходил косить траву. А потом ангел мне явился. То есть у меня прямо из-под мачете выскочила колоссального размера жаба, просто таких не бывает. Я ее привязал к пеньку, сфотографировал, а потом отпустил. И так красиво получилось. А потом шеф нашел эту жабу, заполнил записку об аресте на десять суток и пошел подписывать к комбригу. И меня взял с собой, жабу взял, пришел, а комбриг сидел сытый… Смотрел на эту жабу, смотрел и говорит: «Как Фиделя, так оп твою мать, а как жабу – так юный натуралист… Забирай его на фиг, все равно его никто не берет». Так я снова стал фотографом.

– Как вы на войну попали?

– Позвонил в «Известия» и сказал, что я фотограф и что хочу привезти портфолио. Они сказали, что таких у нас до черта, лучше бы в Ивангород съездил, там воду отключили. Я съездил, отснял и приехал показать. В общем, меня зачислили в штат. А потом – Чечня.

– Вы были бизнесменом, все было хорошо. А потом взяли и вот так просто изменили свою жизнь?

– Все подумали, что я сошел с ума. Когда я решил снять историю, я поселился с беспризорниками. Жена меня пускала через карантин. Но следующий «Огонек» вышел имени меня. Фотограф крут настолько, насколько крутые задачи он перед собой ставит. В Чечне я случайно оказался в одной комнате с Козыревым (один из ведущих российских фоторепортеров. – Ред.) и Джеймсом Хиллом (фотокорреспондент The New York Times. – Ред.). Ну и мы сошлись. Помню, я Козыреву стал хвастаться, что снимал женские бои в грязи, а он мне говорит: «А ты видел, как она ведет ребенка в школу, как она идет в институт с фингалом под глазом?» Такие мысли мне не приходили в голову… Я вернулся из Чечни, и мне сразу позвонили из Time. Снимая войну, ты становишься интересным Западу. С тех пор, когда Time были необходимы какие-нибудь бедные, они мне звонили. Потом был Афганистан, и мне еще стал звонить Newsweek. А потом был Ирак, мне стали звонить и разные другие немцы и американцы.

– На фестивале в Перпиньяне шутили, что на World Press Photo скоро введут номинацию «Горящие человеки».

– Я не верю в фотографов, которые говорят, что снимают войну для того, чтобы она остановилась. Фотограф снимает войну, потому что ему интересно снимать. Но вообще, я же не военный фотограф. Мне кажется, что фотография для меня – способ путешествовать. И чего я правда хочу – снять историю про эфиопское православие.

– Да, довольно просто нанести удар по нервам, сняв котенка с блохами в глазах, крик женщины, потерявшей секунду назад ребенка.

– Выехать за счет сюжета, текста – это не есть искусство, это публицистика. В фотографии есть свет и цвет. Я экстремист, я совершенно не понимаю постановочных фото. Там нет Бога. Каждый кадр – лотерейный билет, потому что ты не знаешь, что Бог тебе пошлет. Иногда спрашивают: «Как ты успел?» Хорошая фотография – девяносто процентов терпения.

– Чем все-таки отличается хороший фотограф от плохого?

– Помню, как пробовал студентам объяснять. Сейчас расскажу. Фотограф российского информационного агентства снимет карточку «Ехал Ваня на коне». Фотограф западного информационного агентства снимет «Вел собачку на ремне». А хороший фотограф снимет «А старушка в это время мыла кактус на окне».