Как я стал собакой

Между поздней ночью и ранним утром Москва перестает быть похожей на Москву. С улиц исчезают автомобили; вместо них по дорогам нетвердой походкой движутся странные люди. В их глазах – энергия и восторг. По сравнению с прочими горожанами эти существа ведут особый образ жизни. Они появляются только по ночам и только летом. «Афиша» составила пять маршрутов прогулок по местам, где можно встретить этих людей и увидеть город, не похожий на самого себя. Филипп Бахтин прожил в утреннем городе неделю.

Бассет

Я – перекормленная собака породы бассет в черной вязаной шапочке на голове. В народе такие шапочки называют «пидорками». Моя шея привязана кожаным шнурком к двери Mon Cafe. Моя поджарая задница опирается о грязный холодный тротуар Тверской улицы. Мне скучно. В Москве шесть утра.

Десять минут назад я проснулся в незнакомом месте абсолютно голым. Где-то за левым ухом немолодой женский голос пытался перекричать пылесос. Было очень холодно. Не успев до конца вернуться в сознание, но успев испугаться, я попытался принять вертикальное положение и с размаху ударился обо что-то головой. От удара мысли возобновили свое движение: впервые в жизни я заснул в солярии.

В поисках протрезвления ранним утром заходить в солярий – довольно глупо. Но засыпать там – еще глупее. Именно об этом я раздумывал, направляясь в Mon Cafe за последней чашкой кофе. О чем-то похожем раздумывал и привязанный к заведению бассет. Мы с тоскою посмотрели друг на друга и сразу же договорились. Мы оба хотели домой.

Маньяк

Плюнув на кофе, сажусь в такси. За рулем древней, разваливающейся «Волги» восседает женщина с огромной грудью, с багровыми губами и в турецком свитере. Судя по табличке перед пассажирским сиденьем, меня обслуживает водитель Сергей Анатольевич Баскаков. Водитель Баскаков, ничем, кроме реденьких черных усов, не выдающий своей принадлежности к мужскому полу, по ходу движения предпочитает молчать. Я тоже сижу тихо и подумываю, не следовало ли отпустить бассета на свободу.

– Не страшно вам в такси по ночам работать? – спрашиваю я примерно на полдороге к дому, удивляясь собственному осипшему голосу.

– Рекорд, – отвечает грудастый водитель Баскаков.

– Какой рекорд? – не понимаю я.

– Пять минут.

– Что пять минут?

– Спросил через пять минут. Обычно сразу спрашивают. А по ночам я не работаю. Я по утрам работаю. По утрам денег больше, а маньяков меньше.

Пока я обдумывал эту математическую закономерность, женщина по имени Сергей Анатольевич рассмотрела меня внимательно, а потом произнесла: «Я про тебя сразу поняла, что ты не маньяк». Я потер рукой шишку от солярия и промолчал.

Желтые

Резкая боль в глазах, слезы и шок от холода. От оглушительной тишины после многочасовой передозировки децибелами – звон в ушах. Озноб. Потеря ориентации. Потом сознание возвращается, боль в глазах проходит, остаются только холод и звон в ушах. На смену физиологическому шоку приходит культурный: за стенами оглушительного пьяного клуба вас ждет совершенно незнакомый город – огромный, чистый, красивый и пустынный, как студенческая библиотека в дни каникул. Желтый солнечный свет отражается от зеркальных стеклопакетов желтых домов. На углу одинокий мужчина в желтом исступленно метет стерильный тротуар. Желтым светом моргает знакомый, всегда неприветливо красный светофор. Возле желтого здания касс Белорусского вокзала, как обычно по утрам, в театральных позах разбросаны спящие желтые собаки. Если истошно заорать: «Подъе-е-е-ем!» – одна или две приоткроют глаз и проводят вас равнодушным взглядом. Сидя в желтых интерьерах «Зен-кофе», можно часами наблюдать за вальяжными милиционерами, просматривающими документы редких водителей. Поливальные машины с желтыми кабинами и включенными желтыми маяками, засыпая на ходу, орошают водой припаркованные на Тверской иномарки. По дороге от Пушкинской к Белорусскому вам попадется только один прохожий – суетливо семенящая бабка с авоськой. И весь этот огромный вылизанный город, с его вокзалами, высотками, кинотеатрами, банками, проспектами, площадями, ресторанами, витринами, супермаркетами, детскими садами и публичными домами, существует только для вас. Он принадлежит вам, и эта мысль сносит голову сильнее, чем все выпитое за несколько последних часов. Утренняя Москва прекрасна – и это чистая правда.

Колготки

Утренняя Москва прекрасна – это дикая ложь. В ночь с пятницы на субботу в три утра на Пушкинской площади возле ресторана «Елки-палки по…» – пробка. Раззадоренные лихой ездой по пустому городу водители воспринимают этот затор как личное оскорбление и матерятся сильнее обычного. Другая пробка рядом – на Страстном бульваре, где посетители клуба «Кабаре» используют всю ширину проезжей части для погрузки и разгрузки гламурных дам. Рядом на тротуаре ожидает четырех утра толпа других дам, чей уровень гламурности не был признан охранниками достаточным. К рассвету требовательность фейсконтроля ослабнет, и их запустят внутрь. Еще одна очередь, в основном из молодых людей, стоит до шести утра перед дверью клуба Mix возле американского посольства. Мест нет, внутрь пускают только членов клуба, но очередь от этого не становится меньше. Несмотря на дождь, большинство граждан одеты в футболки, а отъезжающие не поднимают крыши своих подержанных кабриолетов. Еще более сумасшедшая толпа торчит до утра возле клуба The Real MacCoy. Внутри – ад. Чтобы искусственно воссоздать подобную атмосферу, нужно взять роту солдат, дюжину первокурсниц, дать им магнитофон, ящик водки, затолкать их в один лифт и оставить там на несколько часов. Сотни москвичей по доброй воле ежедневно ставят над собой подобный эксперимент в клубе The Real MacCoy. Даже в шесть утра здесь оглушительно орет Эм Си Хаммер, и место, куда можно было бы плюнуть или положить яблоко, решительно отсутствует. В огромном пустом зале клуба «Б2» сердитая уборщица предпочитает мыть пол именно под вашим столиком: это единственная доступная ей форма протеста против утреннего пьянства. В фойе кинотеатра МДМ спит охранник, снявший ботинки и демонстрирующий посетителям грязно-красные носки. На диване в кафе «Москва–Берлин» загорелый молодой человек с золотой цепью на шее устало спит, запустив руку под юбку своей спутницы. В гардеробе клуба «Вермель» истерично курит школьница, чьи колготки надеты только на одну ногу…

В пять тридцать в салоне «Сан-Сити» я попросил проводить меня в солярий №1 или в солярий №4, на что мне ответили: «№1 освободится через пять минут, а №4 – через сорок. Будете ждать?» Даже в шесть утра Москва остается Москвой. «Да, – сказал я, – буду ждать».

Алена

Негласное разделение стриптизерш на тех, кто только танцует, и тех, кто не только танцует, к утру становится очевиднее обычного. Те, кто только танцует, начиная с четырех утра очень хотят домой. В это время они охотнее разговаривают с клиентами про свою частную жизнь, про зачеты и несданные коллоквиумы, про оставленных у бабушки детей и потихоньку зевают в кулачок. Как профессионалы, живущие только за счет чаевых, они продолжают подставлять клиентам обнаженные задницы и грудь, но делают это без того веселого задора, какой бывает в полночь. Другие девушки, привыкшие в течение ночи больше работать и больше зарабатывать, к утру, напротив, впадают в остервенение, если не успели положить в кошельки несколько зеленых бумажек. Когда в шесть утра в клубе «Шпилька» я стал задавать девушке Алене идиотские светские вопросы, она посмотрела на меня недобрым взглядом и сказала: «Сними сауну на час. Там я тебе расскажу все, что хочешь».

Девочка с кишкой

Московский завтрак в 6 утра – это рай для мизантропа. Заказываю в «Пушкине» кашу с фруктами, яичницу, молоко, круассан и мед. Кроме меня в ресторане нет абсолютно никого, не считая трех крайне бодрых и обходительных официантов, которые подходят к моему столику по очереди: кажется, что возможность чем-нибудь заняться доставляет им удовольствие. С особенным наслаждением вычитываю напечатанные в меню нелепые светские новости позапрошлого века. За окном, прямо напротив меня, останавливается большая красивая лошадь, держащая на своем позвоночнике заспанную девочку в красных рейтузах. Состроив задумчивую гримасу, лошадь выбирает самое отмытое место прямо перед крыльцом «Пушкина» и делает там кучу. Лошадиная куча вместе с кашей и светскими новостями XIX века складывается в особенную московскую утреннюю гармонию. Мне хорошо.

Через 20 минут начинается изрядный дождь. Я иду по Тверской в сторону Белорусского вокзала. Рядом со мной, чуть впереди, катится поливальная машина, не отставая и не отрываясь вперед. Водитель машины, не обращая внимания на дождь, продолжает исправно поливать мостовую. Если в этом мероприятии и есть какой-то смысл, то он таков: идиотский этот процесс доставляет мне огромное наслаждение. Возле Маяковки кретинизм ситуации утраивается: уборщица «Канадского бейгла» стоит в дверях заведения с длинной черной кишкой, невидящим взглядом смотрит на другую сторону улицы и льет воду из кишки в одну и ту же точку. Я в восторге: на моих глазах небольшой участок заплеванного московского тротуара превращается в самое чистое место страны. При этом девочка с кишкой не замечает ни меня, ни поливальной машины, ни дождя и продолжает оставаться в том бессмысленно-счастливом состоянии, в которое так легко впасть московским утром. Я изрядно промок под дождем, но это вовсе не значит, что меня могут поливать водой сотрудники канадских закусочных. Я останавливаюсь и смотрю на девочку, но она продолжает загораживать проход струей воды. Я сворачиваю на проезжую часть и обхожу ее стороной. Поливальная машина вырвалась далеко вперед.

Воск для эпиляции

В 4.00 в магазине «Седьмой континент» играю со своей приятельницей в игру. Игру эту я придумал сам и до сих пор остаюсь в ней абсолютным и непобедимым чемпионом Москвы и Московской области. Правила просты: заходя в «Седьмой континент», нужно выбрать несколько будущих жертв, которые, рассеянно глядя на полки, катят по магазину пустые тележки. Жертв нужно внимательно осмотреть, оценить их материальное благополучие и примерный круг предпочтений, а затем сделать максимально точный прогноз относительно того, какой именно товар они положат в свои корзинки. Чей прогноз точнее – тот победил. Своим личным рекордом я считаю случай, когда двое вызывающе ухоженных молодых людей, выстояв сорокаминутную очередь в рыбный отдел, приобрели, в строгом соответствии с моим предположением, небольшой пакетик тигровых креветок. Один из них, правда, начал было крутить в руках бутылку белого вина, но потом поставил ее на место.

Так вот. Как кандидат в мастера спорта по предугадыванию чужих гастрономических и прочих предпочтений с полной ответственностью могу заявить: с четырех до шести утра люди в супермаркетах приобретают всякую чушь. Они покупают банные тапки, селедочное масло, уголь для барбекю, жидкость для стеклоочистителей, мойву, таблетки для ослабления кошачьей потенции, диски группы «ДДТ», ароматизаторы для унитазов, надувные матрацы, носки за 493 р., ватных баб для заварочных чайников, воск для эпиляции, лампы Osram, блеск для обуви Salamander, виски Jameson, кефир «Веселый молочник», свиней-копилок, зайцев-копилок, слонов-копилок и подсвечники в виде целующихся медведей. Не могу сказать, что все это не приобретается в дневное время, но человек, купивший в пять утра надувной матрац, вызывает мой неподдельный интерес. Другой удивительный факт заключается в том, что очередь в кассы магазина «Седьмой континент» на Хорошевском шоссе на рассвете не исчезает, а скорее удлиняется. Этого я понять не могу.

Хайвей

Ранним утром в метро меня охватывает паника. Я спускаюсь туда мимо спящих на красных пластмассовых стульях охранников, стерегущих вход на станцию «Пушкинская», и обнаруживаю внутри странных неживых зомби со стеклянными глазами. Безликие мужчины, старики с советскими рюкзаками и женщины с нарисованными на лбу бровями замерли в вагонах в неестественных позах и едут куда-то туда, куда им совсем не хочется.

Я выпрыгиваю наружу и обнаруживаю самый жизнеутверждающий утренний транспорт – троллейбус двадцатого маршрута. Новенький, белоснежный и бесшумный, он имеет на своем лбу огромное световое табло, которое с помощью бегущей строки сообщает о намерении двигаться в сторону Серебряного Бора. Сидя в его стерильном нутре, я разглядываю отмытую дождем Беговую и всякий раз вздрагиваю, когда вкрадчивый женский голос произносит над ухом: «Стадион Юных пионеров». Следующая остановка – «Больница имени Боткина». Я еду по пустынным эстакадам Третьего кольца, мимо англоязычных указателей, на которых Хорошевское шоссе называется Хорошевским хайвеем, и вспоминаю привязанного к Mon Cafe бассета в вязаной шапке. Мне нравится московское утро. Но я выбираю пижаму, зубную щетку и одеяло.