Рай со слоном
В Западные Гаты чаще всего поднимаются с индийского побережья те, кто ищет спасения от жары. Скрыться на время в прохладном убежище с видом на чайные плантации — значит, соблюсти добрую английскую традицию.
Индия меня никогда не разочаровывала: война, малярия, авария в Гималаях, циклон на Андаманских островах — я ни разу не оставался без хорошей байки, которую можно было бы пересказать друзьям. Теперь, когда в Кашмире нет пулеметных гнезд на крышах жилых построек, а число туристов в самых дальних уголках Гималаев превысило число местных жителей, рассказы о приключениях и чудесах подходят разве что для болтовни за чашкой чая. Собираясь в дорогу, я вдруг понял, что и собирать нечего: все что угодно можно купить прямо на месте. А вместе с дефицитом, кажется, исчезла и магия. Ехал я, заранее предполагая, что в пути меня вряд ли что-нибудь удивит.
Шоссе NH17, забитое такси с туристами из Гоа, отчего-то считающими гокарнские пляжи дикими, как нельзя лучше подходило к моему настроению. Пробка закончилась только в Карнатаке, сразу за мятым железным указателем на Сирси. Дорога к Западным Гатам — полосе низких гор, разделяющих пополам южную часть субконтинента, уходила вверх почти перпендикулярно морю. Сами индийцы считают Гаты популярным туристическим направлением. Но и туристов в тот день на дороге не было тоже.
Шоссе плавными петлями разворачивалось в сочных зеленых джунглях. Не было ни транспорта, встречного или попутного, ни построек — примечательный факт в стране, которую еще Киплинг описывал как бесконечно перетекающие одна в другую деревни. Изредка встречались небольшие лавки с от руки написанными короткими вывесками: «Chai Available Here», «Foods Available Here», да один раз попался барак, тоже с вывеской — «Available Rooms». В этой заманчивой доступности всего — при полном отсутствии спроса — чудилась какая-то приятная загадка. За крохотным пыльным городом Сирси я наконец сообразил, на что рассчитывали не говорящие по-английски владельцы всех этих заведений: дорога свернула к водопадам Джог, самым высоким в Индии.
В Гаты, переживающие два сезона дождей в год, принято ездить и весной и летом, но паломничество на водопады начинается как раз в муссон, когда срывающаяся вниз река превращается в ревущую пенную тучу. Оказалось, однако, что Джог не пересыхают полностью: хрустальные струи, в которых одновременно горят сразу несколько ярких радуг, мелеют, но продолжают грохотать вокруг тысячи идущих вниз истертых ступеней. У засухи, наоборот, есть свои преимущества: кроме случайной школьной экскурсии, заехавшей на пару часов, на водопадах не было ни души, а под присмиревшим потоком можно было купаться, не рискуя утонуть. Вода, отбиваясь от мокрых стен каменного стакана, скатывалась в два небольших зеленых озерца. Плавать одному на дне гигантского скального колодца и нырять под водопад, падающий с двухсотметровой высоты, — занятие, бодрящее, как душ Шарко, и освежающее, как массаж головы в индийской парикмахерской. Ради него можно согласиться даже на бесконечный обратный подъем, а когда я взобрался наверх, к остановке как раз подкатывал автобус на Тамилнад, уныло дребезжавший проржавевшими жестяными боками. Такие тоже теперь встречаются не каждый день.
Дорога от водопадов к тамильским горным станциям — главной достопримечательности Гатов — проходит сквозь шесть тысяч квадратных километров тропического леса, растущего на обрывистых склонах высоких холмов. До недавнего времени этим лесом заведовал один человек — браконьер по имени Вираппан. У Вираппана были неповторимые усы, торчащие в стороны, как крылья летучей мыши, верный глаз и репутация Робин Гуда: часть доходов от нелегальной торговли сандалом и слоновой костью распределялась среди местных крестьян. Ему было чем поделиться — сандаловое масло, один из немногих парфюмерных продуктов, разрешенных Кораном, идет на рынке по $1500 за килограмм, да и добытым бивням (первого слона он свалил в 14 лет) счет шел уже на тысячи. Десять лет назад лес оцепил спецназ, но бандит с группой верных товарищей еще долго умудрялся переигрывать и армейские формирования, и полицию Кералы, Карнатаки и Тамилнада. Национальные парки на границе трех штатов открыли для посетителей только в 2004 году, после того как сам Вираппан отправился вслед за своим двухтысячным слоном. Дороги за это время пришли в упадок — автобус трясло, он подпрыгивал на каждой яме и выхватывал фарами странные узоры в переплетении лиан. Потом автобус встал — в салоне сильно запахло бензином. Прямо перед нами лежало упавшее поперек шоссе дерево, в стволе которого с типично индийским отвращением к лишней работе был пропилен проезд шириной в автомобиль. Пока водитель, чертыхаясь, копался в двигателе, механик освещал происходящее спичками, а я — фонарем. Бензин хлестал на дорогу. Они вытащили из кабины сундучок с запчастями, долго в нем рылись и наконец торжественно извлекли несколько кондомов — все они были без упаковки, хотя, кажется, и не были еще в употреблении. Механик тут же принялся закручивать порванный шланг, используя презервативы как резиновый жгут. Я понял, что кое-что в Индии меня по-прежнему удивляет. Впрочем, ждать было скучно, я свернул на обочину у сваленного ствола и хотел шагнуть в лес.
— Не разрешается, — сказал водитель на плохом английском, — запрещено.
Я сделал вид, что не понимаю. Механик бросил шланг и засуетился, мучительно вспоминая английские слова.
— Сэр, — сказал он, — сэр, звери!
Мне всегда казалось, что встретить неприрученного зверя крупнее крысы в стране с миллиардным населением — малоправдоподобная удача, но в ту же секунду что-то большое, темное и лишь слегка напоминавшее крысу, вылетело из кустов, целясь мне в нос. Я присел — сквозь луч фонаря, едва не задев меня крыльями, пронеслась гигантская летучая мышь. Тут лес затрещал и на другой стороне дороги, и там появился гаур, индийский бизон. Он раздраженно фыркал, и сквозь кусты его черно-бурая морда напоминала ритуальную маску. Водитель тоже оставил автобусные внутренности и театрально обвел руками обе стороны дороги — красно-ржавые, покрытые кое-где белым мхом стволы древних деревьев и влажные кусты, увешанные лианами и цветами. Он наконец подобрал подходящее слово:
— Available! Дикие звери! Available here!
Браконьер, закрывший заповедники для властей и туристов, действительно сделал их по-настоящему дикими — обычный индийский маневр. В течение следующего дня мы видели несметное количество обезьян, стаи коричневых, усеянных светлыми пятнышками оленей, кабанов, павлинов и даже усталого слона с псориазными розовыми пятнами на ушах. У самого выезда из национального парка дорогу нам пересекли полицейские, которые вели под конвоем двух подростков со старыми потрепанными ружьями. Лица у мальчишек были грустные, над верхней губой у старшего едва пробивался темный, совсем не вираппановский пушок — похоже, не только больные слоны, но даже сохранившиеся в заповеднике тигры могли рассчитывать на относительно спокойную жизнь. Хотя на следующий день я прочитал в газете, что тигров осталось чуть больше двадцати штук.
Город Удхагамандалам, возникший на месте небольшого поселка племени тода, обязан англичанам всем хорошим, что в нем есть: ласковым сокращением Ути, коллекцией роскошных церквей, грандиозным ботаническим садом и каменными домами, которые пришлись бы к месту в лондонских предместьях. Когда страна внизу начинает корчиться от жары, на горных станциях люди все еще чувствуют себя людьми и город переполняют туристы, сменившие живших здесь до середины 70-х годов последних сахибов. На Англию Удхагамандалам становится похож после заката, когда смолкают муэдзины и закрываются многочисленные уличные базары. Зато днем улицы заполнены облаками — они спускаются с холмов и медленно плывут между домами на фоне неба, такого ослепительно синего, что все другие краски кажутся блеклыми. Даже красная черепица как будто выцвела, слилась с плантациями. Ути пахнет чаем и шоколадом — собственные фруктовые, ореховые, молочные и кокосовые плитки варят чуть ли не в каждой кондитерской. Чай собирают тут же — на полях, разрезанных запутанными лабиринтами тропок. А вообще, делать в Удхагамандаламе особенно нечего — на осмотр хваленых остатков Раджа за глаза хватает одного дня. Потом остается только гулять по плантациям, поддевая ногами растерянные дикобразами иглы, то сворачивая в джунгли, то заглядывая в небольшие поселения низкорослых тода, чудом переживших эпоху согнавших их с земли колонизаторов. Племена все также заняты собирательством — с любого холма видно, как маленькие согбенные фигурки аккуратно ощипывают светло-зеленые чайные деревца.
Вначале мне казалось, что все население, как и двести лет назад, выращивает чай, но вскоре выяснилось, что в Ути попадаются и вполне современные семьи. К одной такой, порекомендованной как «семья с традициями», я попал на ужин. Старшие дети скручивали косяки, мама хлопотала на кухне, а хозяин дома болтал со мной у новенького компьютера.
— Аутсорсинг, — сообщил он, — это наше будущее. Если в США сталкиваются автомобили (а там все время сталкиваются автомобили), у полиции и страховых агентов нет времени на писанину. Они диктуют обстоятельства аварии на цифровой диктофон и отправляют файл мне. У меня времени больше, знаете, РИВ — растяжимое индийское время. Я расшифровываю запись и отправляю ее обратно. Зарплата, заметьте, для Ути очень приличная.
Мы сидели у него в кабинете. Дом был старый, с изящной мебелью и вполне английским газоном у входа. По газону прыгали мартышки. Хозяйка шуганула их палкой и неожиданно предложила заглянуть к бабушке.
— Старушка любит гостей, — пояснила она смущенно.
Мы прошли в светлую спальню. Под пожелтевшими фотографиями на кровати полулежала маленькая женщина с завитыми сиреневыми буклями. Над ней висел портрет красивой леди в форме военной медсестры — снимок был сделан на Чаринг-Кросс, центральном перекрестке Ути. Рядом были гравюры с видами старого Ути — я узнал здание Английского клуба. Другие стены были сплошь увешаны портретами индийца в бриджах, позировавшего перед мертвыми тиграми. Вот его усам и карабину даже Вираппан мог бы позавидовать.
— Это мой муж, — сказала женщина едва слышным, но очень светским голосом, — он был шикари у махараджи.
Только тут я заметил, что она англичанка.
— Отец застрелил 108 тигров, — сказала у меня за спиной жена хозяина, — жир до сих пор хранится у нас в подвале. Это прекрасное лекарство, мама только на нем и держится.
Женщина в постели вежливо улыбнулась и стала похожа на свой портрет в молодости.
— Когда тигры кончились, он стал профессиональным игроком в гольф.
Я не знал, что сказать, и отвесил неуклюжий поклон.
— Пойдемте, — тронула меня за локоть хозяйка, — она очень быстро устает.
Дочь личного охотника махараджи рассказала мне, что Конур — еще одна крохотная горная станция по соседству — гораздо спокойнее Ути и что тамошний Английский клуб, принадлежащий теперь «Организации молодых женщин-христианок» переделали в гостиницу. Двухэтажный дом с широкой террасой, чудом сохранившейся мебелью в номерах и кабинетным роялем, окруженным пластиковыми стульями, стоял почти на вершине хребта. Город лежал внизу, в круглой, как блюдце, долине. Как и в Ути, там было решительно нечем заняться, разве что целыми днями гулять или дразнить обезьян. Но к этому времени я уже понял, как получать удовольствие от невысоких, влажных и вечно полузатянутых туманом гор. Оказалось, главное — перестать сравнивать их с Гималаями. В Гатах нет драматизма — они просто лениво спокойны. Я стал проводить вечера на террасе, глядя, как холмы постепенно окаймляются желтым, и просыпаться с рассветом от хриплых голосов молодых христианок на кухне. Самой младшей было лет шестьдесят. Они заваривали кофе и приносили его наверх, а потом можно было бесконечно глядеть, как рассвет перекрашивает розовым сначала один синий хребет, потом другой, и наконец солнце заливает сразу все торчащие внизу минареты, храмовые башни и шпили церквей.
Через неделю я уехал в Кодайканал, последнюю горную станцию в южном направлении. Дорога спускалась вниз, и я удивился тому, насколько там жарко. По обочинам шли сотни паломников — босые мужчины, женщины и дети двигались в сторону храма Лорда Муругана в Палани.
— Фестиваль, — пояснил водитель, — денег нет, идут пешком из всех деревень.
Святыня показалась ближе к вечеру — тем, кого мы обогнали утром, предстояло пройти еще несколько сот километров. Храм стоял на вершине круглой скалы, торчавшей над озером посреди равнины, и светился, как НЛО. К нему вели выкрашенные красными полосами ступени — бесконечная лестница, показавшаяся мне гораздо выше той, что спускалась к озерам у подножия водопадов. Теплые ступени приятно щекотали пятки. Обойдя по кругу вырезанных из камня павлинов, толпа валила наверх, по пролетам, едва освещенным тусклыми камфарными лампами. Люди с маху били кокосы о мраморные плиты у входа, лили масло на алтари, кидали монеты в огромные, похожие на чаны со святой водой, никелированные бочки и совершали еще массу коллективных, необъяснимых, но, очевидно, имеющих глубокий смысл действий. В воздухе висел тяжелый аромат ритуала. Пытаясь выскочить из толчеи, я оказался на самом верху, возле пустой площадки, где стоял алтарь с плясавшим на нем маслянистым пламенем.
Прямо передо мной несколько человек катили старуху в пестром сари. Они на самом деле катили ее по закапанным жертвенным маслом каменным плитам — как бревно — и трижды протащили вокруг огня, прежде чем изо рта у нее пошла пена. Мне стало не по себе. Я шагнул в сторону, свернул в каменную арку и попал в узкий коридор, наклонно уходящий вниз. Холм был весь прошит этими коридорами — ярко освещенными, пересекавшимися под разными углами штольнями. Одни вели к алтарям, другие — обратно к вершине, но в конце концов какой-то вывел меня вниз, к шумевшей возле озера ярмарке. Там на прилавках блестела бронза и звенели браслеты, а над толпой тут и там взлетали в фиолетовое небо и медленно опускались вниз светящиеся флюоресцентные пропеллеры, которыми мальчишки выстреливали из рогаток. Торговали и другими удивительными вещами, но я уже видел раньше подобные чудеса — и танцующих человечков, и гигантские надувные шары. Такие штуки не работают дома — человечки лежат недвижимо, шары лопаются, достигнув обычных размеров. Да и таксист давно уже жал на грушу клаксона — нам пора было ехать дальше.
В последнее утро я встречал рассвет на Суисайд-пойнт — так в Кодайканале называют смотровую площадку. Легкий облачный пар, закручиваясь спиралями, спускался вниз, то сбиваясь в плотную вату, то открывая вид на долину с торчащим в середине храмом. На краю обрыва, чуть наклонясь вперед, стоял человек. Все еще под впечатлением от вчерашней ночи, я чуть было не принял его за самоубийцу, но он просто мочился вниз, уперев руки в бока, подняв голову и улыбаясь встающему солнцу.
Вот, пожалуй, и все, что запомнилось: мужчина, потягиваясь, писающий в километровую пропасть, другой, латающий рваный шланг старым презервативом. Механик, отгоняющий бизонов от автобуса. Древняя старуха в сари, которую причащают огнем, и еще одна — с заботливо завитыми локонами, лежащая под фотографиями исчезнувшей империи. И еще десятки светящихся пропеллеров, парящих над многотысячной толпой, — все, в общем, вещи, чье волшебство работает только в Индии. Впрочем, есть исключение: большинство слушателей сходятся на том, что чай, который я купил в Ути, — исключительно хорош.