Гонки в Ле-Мане

Hа ужин давали велюте из тыквы, припорошенное слюдяными снежинками пармезана и трюфельной крошкой, желудки ланкаширского хряка с баклажанной икрой и веселыми проростками шпината, плоские, как пакет молока, по которому проехал каток, равиоли, нафаршированные изрубленными в капусту тайскими креветками и малахольными полосками гребешков, которых, если верить меню, таскали из глубин вручную. На десерт были кольца ананасов, упакованные в сумеречный панцирь из тростниковой карамели, шампанское Bollinger и похожий на тысячекратно увеличенную беспроводную мышь болид Bentley, который вкатили в обеденную залу модного лондонского ресторана Gordon Ramsay at Claridge’s одетые в зелено-белые комбинезоны молодчики. На этом самом болиде команда Bentley уже один раз пыталась выиграть двадцатичетырехчасовые гонки в Ле-Мане. Но не получилось: то ли Вселенная, то ли карбюратор тогда дали сбой, и победная бранзулетка ушла к вечным друзьям-обидчикам из Audi. «В этот раз ничего подобного не случится», — говорит бог-отец и святой дух команды Bentley Дерек Белл. Ему за шестьдесят, у него есть неофициальный титул лучшего гонщика всех времен, он пять раз побеждал в Ле-Мане и консультировал Стива МакКуина на съемках главного фильма об автомобильных гонках, который называется, естественно, «Ле-Ман». С лица он — Род Стюарт, никогда не бравший в рот спиртного, и говорит он таким тоном, что не надо еще полбутылки Bollinger, чтобы верить каждому его слову.

Завтра я вместе с командой Bentley улетаю из Лондона, чтобы увидеть, как станет былью то, о чем говорил Белл.

На французской стороне

Маленький боинг взлетает с аэродрома в Сити и, почти коснувшись тонированных окон небоскреба HSBC, берет курс на Францию. В иллюминаторе — мутная полоска Ла-Манша и пестрая кругорядь достижений нормандской агрикультуры, в салоне — мутный кофе с молоком и достижения агрикультуры английской: тосты, обезжиренное масло и ягодный джем.

Меньше часа лету, и мы приземляемся в крошечном, как автобусная станция в поселке городского типа Переволоки, аэропорту города поселкового типа Ле-Ман. Пахнет французским разнотравьем, рядом с прихотливо расписанными самолетиками «Сессна» задумчиво пасется пегий конь, таможенную службу отправляет полная дама с выгоревшими желтыми волосами. Увидев два десятка мужиков в зеленых бейсболках с литерами Bentley, она начинает расплываться в улыбке, которую сотруднику силового ведомства должно быть запрещено размещать на лице должностной инструкцией: «Бентли тим, желаю победы, полной победы для Бентли тим». И даже я под своей бейсболкой вдруг начинаю ощущать нечто вроде идиотской гордости — ведь я, как ни смешно, тоже на три дня эта самая «Бентли тим».

Ле-Ман, возможно, единственное место на территории Франции, где действительно любят англичан вообще и Bentley в частности. И это несмотря на то, что лет шестьсот назад они в этих местах изрядно побесчинствовали. Но Ле-Ман простил им все, после того как в начале двадцатых годов несколько породистых английских джентльменов решили устроить здесь нечто вроде суточного автомобильного пикника в духе тех, что едва не привели в петлю Козлевича в «Золотом теленке» — с выпивкой, лихачеством, веселым смехом и бензиновой гарью, смешанной с ароматом чабреца. Результат, однако, оказался прямо противоположным козлевичевскому. Этот букет — из скорости, пикника, смеха, чабреца и бензиновой дымки — стал гордостью Ле-Мана, его легендой и существенной доходной статьей. Каждый год 12 июня, для того чтобы последовать примеру английских джентльменов, здесь собираются триста тысяч человек, что примерно вдвое больше, чем на самом посещаемом этапе «Формулы-1», которую успех Ле-Мана же и породил.

Благородное собрание

От аэропорта до гоночной трассы примерно тридцать минут езды. И каждую минуту этой езды ощущение того, что ты присутствуешь при каком-то значительном, но не вполне доступном человеческому разумению событии, усиливается. Мы мчим на привезенных с собой винтажных Bentley. Я — пассажир машины тридцатого года постройки, последнего сезона, когда Bentley, несколько раз подряд праздновавшая викторию в Ле-Мане, имела здесь успех.

Быстрая поездка на старом английском автомобиле — предприятие рискованное. Во-первых, в нем практически невозможно поместиться: габаритами сиденье напоминает стульчики, что в ресторанах приставляют к столам для младенцев. Во-вторых, открытый верх, а значит — и ветер, который естественным образом возникает при скорости в сто сухопутных миль. Ветер так и норовит вытянуть тебя из стульчика, мотор ревет, как тысяча чертей, дорога петляет, как Саддам Хусейн на допросах Коалиционных сил. Если бы мы не останавливались через каждые три километра пропустить по стаканчику, до финиша, возможно, добралось бы мое тело, но душа бы точно ушла в области, далекие даже от пяток.

Пить за рулем в Ле-Мане — освященная полицией традиция. То есть, конечно, не до свинства пить, но полбутылки, бутылка — норма вполне допустимая. Регулятором количества промилле здесь служит только водительская совесть: можешь пить и рулить — тогда пей, нет — тогда ходи пешком.

Многие из трехсот тысяч автотуристов так и поступают. Они приезжают со всего света на стареньких «ламборгини», «лянчах», «мустангах», «роллс-ройсах» и устраиваются на бивуак по клановому принципу: здесь собрались сорок пять «феррари» исключительно семьдесят четвертого года выпуска, там двенадцать раритетных «бугатти». Весь цвет культового мирового автопрома ранжирован по форме, цвету и культовой значимости. Хозяева железных чудес разбивают рядом со своими игрушками палатки, одеваются в твид или ямайские рубахи — в зависимости от жанра, который представляет их автомобиль, накрывают столы и пируют под завистливо-восхищенными взглядами безлошадных зевак. Многие даже не ходят смотреть гонки — просто общаются, обсуждают повышение цен на запчасти для «мазерати» и гоняют детей в ближайшее сельпо за сыром и вином.

Сутки в сторону

Всеобщее веселье, начавшись в пятницу, достигает апогея к четырем часам субботы. В паддок набиваются десятки тысяч еврозевак, которые машут флагами, кричат то ли устрашающие, то ли ободряющие непонятно кого лозунги, обливаются минералкой и ждут самого интересного момента этой гонки — старта.

В 15.59 атмосфера накалена так, что если превратить ее в энергию, она бы расплавила весь асфальт в радиусе трехсот миль. Выстрел, гудок — и воздух наполняется чудовищным ревом, который не будет смолкать здесь еще сутки.

Я прихожу в Bentley Lodge, здоровенный временный дом, нафаршированный телевизорами и членами клуба Bentley; большинство из них приехали в Ле-Ман на своих машинах. Все пьют Bollinger, оживленно кричат и смотрят на трассу под окнами. Я присаживаюсь к здоровенному розовощекому молодцу, который запасся ведром со льдом, напихал в это ведро сразу три бутылки шампанского и технично делает один за другим коктейли кир-рояль, смешивая холодное шампанское с тягучим черносмородиновым ликером. Он американец и служил во Вьетнаме, откуда в качестве трофея привез машину «москвич», но в Ле-Ман приехал на Bentley. Я спрашиваю его, в чем смысл гонок. «Да вот в этом, — кивает он в сторону. — Много шампанского, шума, красивых людей и веселья. Веселье — это самое главное, потому что надо быть идиотом, чтобы сутки кряду пялиться на трассу. Конечно, иногда там происходит что-нибудь интересное — скажем, машина может взорваться. Но гораздо интереснее не на трассе, а здесь».

Я соглашаюсь, мы пьем кир. Вечером после концерта Jamiroquai американец остается еще на дискотеку. Я же иду спать в гостиницу, заткнув уши берушами, и во сне лечу на трофейном «москвиче» мимо финансовых громадин лондонского Сити.

Кир победителей

Bentley, вырвавшись вперед со старта, так и заканчивает гонку первым. Американец с утроенной силой замешивает кир-рояль. «Мы победили! — кричит он. Потом добавляет: — Audi, конечно, уступили нам по-джентльменски. Все-таки они и Bentley — это одна контора, Volkswagen, и ему надо продавать новую модель Bentley. Победа в Ле-Мане добавит к этому делу привкуса легенды».

Пораженный этой смесью фанатизма и практичности, я спрашиваю вырулившего из паддока Дерека Белла: «Это правда, что Audi играли в поддавки?» Тот улыбается. «Даже если бы это было правдой, не это главное. Главное — все это!» — и он раскидывает руки, как сеятель.