Провинция у моря

Которская бухта на удивление не оказалась курортом, похожим на все пляжи мира. Здесь настоящая Черногория — яркая, немного деревенская, со вкусом к жизни и той восхитительной легкостью, право на которую дарит роскошный климат.

— Смоквы! Смоквы! Добрые смоквы!
Смоквы — добрее некуда, с мягко поблескивающими боками, только что снятые с дерева, два евро за килограмм. Отказаться невозможно, да и незачем. Смокву нужно взять за хвостик, аккуратно откусить крышечку, потом втянуть в себя жаркую алую мякоть и зажмуриться. Когда имеешь кулек спелых смокв, зеленую шкурку есть необязательно.
Ливрейные матросы несут мимо дорогие чемоданы, за ними трусят рыхлые круизеры. Чуть раскачиваясь с непривычки на булыжной мостовой, они щурятся на облитую солнцем, сочную жизнь вокруг — в этот момент нужно растянуться поудобнее и беззастенчиво разглядывать прибывших, лениво сплевывая хвостики от смокв. Так можно целую вечность проваляться на нагретой мраморной скамье у городских ворот.
+++
Которскую бухту называют самым южным фьордом — будто бы ледник оставил этот шрам на побережье. На узкую линию берега нанизаны города-крепости. Херцег-Нови встал дозором напротив узкого жерла залива. В дальнем углу — Которская крепость: стены возведены на скале, похожей на клинок.
Горизонта в Которе нет. Как нет и морского звука, шипящего или рокочущего по ночам. Нет линии прибоя — уровень воды можно примечать только по швартовочным канатам: утром они плавают, а вечером натянуты как струны. Нет пляжей — купаются у лодочных причалов. Нет больших отелей с бассейнами — они просто не умещаются между морем и горами. Поэтому туристов тут немного. Летнее население Котора — это его обитатели, ведущие свою обычную жизнь (их легко узнать по медному загару и неторопливой походке), пассажиры круизных пароходов, сменяющие друг друга каждые сутки, чтобы провести ночь в отеле за крепостными стенами, и счастливые лентяи, живущие здесь только летом, — в доказательство того, что эта часть Черногории похожа на тот старый студенческий ежегодный Крым, который в самом Крыму уже не повторится. Правда, вместо моря здесь большое соленое озеро.
+++
С охоты на смокв начиналось каждое утро в бухте. Правда, сначала я шла купаться — в этом весь фокус: нырнуть раньше, чем солнце выпрыгнет из-за окрестных гор и станет глядеться прямо в зеркало залива. Днем вода чуть ли не горячее воздуха, а с утра поверх соленой морской еще осталась пресная из горных речушек: так и плывешь, окуная лицо в ледяную родниковую воду.
Затем с балкона я рассматривала новые яхты у причала. Каждая из них возвещала о своем прибытии протяжным чайкиным криком, потом уже терлась о бока других кораблей у городской набережной, и сыпались на берег пассажиры.
— Добр-дан! Добр-дан! — кричат мне по очереди хозяйка виллы, где я поселилась, и ее соседка. Как только солнце начинает светить на террасы, они с щетками и шлангами принимаются поливать плиты своих и так белоснежных лестниц, выметать гранатовые и абрикосовые листочки, поливать розы.
Я выкатываюсь на узкую улочку — это, правда, не улочка, а дорога, единственная на берегу, огибающая старые дома, в которых автобусы зеркалами прочертили глубокие следы, петляющая по мосткам, мимо византийского вида оград с каменными львами, спускающаяся то совсем к воде, так что, пропуская машину, опираешься босой ступней на нос лодки, или забирающаяся выше по склону, где в скалу врезана маленькая, прочная, совершенных пропорций церковь. Какой бы узкой ни была дорога, велосипедистов не обижают, только шутливо грозятся вслед, когда объезжаешь длинные хвосты машин и автобусов.
Рынок в Которе — анфилада под крепостной стеной, прямо у ворот. В тени колонн сухие смуглые старушки обмахиваются букетами зверобоя, разложив снедь на массивных мраморных столах: пахучий овечий сыр, терпкие оливки прямо в масле, сиреневый лук и красные помидоры к завтраку.
— Добрый-добрый! Ты попробуй.
+++
К полудню небо неожиданно смурнеет — горы будто накрыли сверху овечьей шкурой. Хозяйские дети — футболист Джуро и красавица Ленка — дают совет держаться в тени левого берега и пересечь бухту на пароме, срезав километров пятнадцать пути в Херцег-Нови.
Ехать вокруг бухты на удивление легко: все подъемы уравновешены спусками, будто искусный строитель специально отмерял уровень дороги — так оно и есть, в общем, воду ведь не обманешь. За переправу с пешеходов и велосипедистов денег не берут. На деревянные сходни у городка Лепетани катятся туристические автобусы и кабриолеты с молодежью, похожие больше на магнитолы с колесами.
На другой стороне залива, в Каменари, начинается длинный серпантин: пыльная дорога, горы арбузов на обочинах, бочки с вином — ну все как в Крыму. Перед самим городом надо штурмовать четырехкилометровый крутой подъем — шоферы грузовиков воодушевленно сигналят, пока ты крутишь педали, стараясь не глядеть, сколько там еще осталось. Зато приезжаешь прямо ко входу в крепость: на площадке — ветер, по краям — зубцы башен, вниз скатываются ряды красных крыш, за ними сияет спокойное, ровно синее море, а горизонт отодвигается все дальше вместе с белой громадой лайнера, уходящего в Италию.
Херцег-Нови — образцовая, обжитая крепость: на большой площадке между стен репетируют вечерний концерт, на бесчисленных лестницах между камней растут цветы, в узких окнах-бойницах играет музыка, остроносый пекарь крутит над головой диск пиццы, вверх бредут купальщики с мокрыми полотенцами на головах, в заливе упражняется в маневрировании кораблик, всюду пахнет хлебом, соленой водой и чем-то сладким, как будто варят абрикосовое варенье. Туристов здесь намного больше, но в узких коленчатых переулках много людей сразу не встретишь. Вообще, дичаешь на этом берегу быстро.
Обратно катиться намного приятней — вниз, по краешку вдоль длиннющей пробки, собравшейся у парома: суббота, все едут на дискотеки в Будву. Солнце уже давно спряталось за гребень, но горы еще ловят его лучи — вечером на пути в Котор невероятный сиреневый свет. Там, где дорога идет у воды, свежо, а под деревьями едешь в теплом облаке запахов зелени, разогретого камня и соли.
В домик я возвращаюсь затемно. На веранде поджидает хозяйка — она уже снаряжала на поиски сына: все-таки 70 км пути. За сезон в ее доме успевает пожить с десяток моих приятелей — ко всем она относится как к собственным непутевым племянниками. Всплескивает руками:
— Ну што? Уморилися?
Хозяин, в отличие от жены, по-русски не говорит вовсе, и ему проще, будто бы не понимая отговорок, заманить нас за стол. Как только мы падаем на стулья, возникают кувшинчик с ракией, вино, обломки пахучего белого сыра и тонко наструганная ветчина. Все это в семье готовят сами. Ракию варят из фруктов своего сада, получая по 100 литров вышибающей слезу самогонки каждую осень. А высоко в горах нагуливают будущую ветчину поросята, из которых поздней осенью и получается негушка пршут. Ну пршут, понятно, — ветчина, но если негушкой называется какая-то часть свиньи, это еще один плюс черногорцам. Наверное, Балканы все же не Крым, а такой европейский Кавказ: если пригласили на рюмочку с бутербродом, то угощать будут, пока на ногах держишься. От самодельного красного вина язык становится фиолетовым, и после первого стакана надо успеть попрощаться до завтра.
+++
В крепости время ужина.
— Вход — два евро. Но ты подожди: мы в шесть часов уйдем, будет бесплатно.
Столы стоят прямо на улице, в окне кто-то пилит на скрипке Вивальди, ходят важные толстые чайки — картинка как из фильма Иоселиани.
Идти на крепостную стену долго: ступеньки шатаются, лестница делает множество поворотов к дозорным башням, на оружейные площадки, к маленькой церкви с горящей внутри лампадкой. Внизу светится город и покачиваются корабли у причала, с другой стороны на полкилометра обрываются гладкие скалы. Когда на крепостной стене включают фонари, ни ступеней обратного пути, ни самой крепости, ни города, ни причала уже не видно, остается только отраженная в воде сияющая арка крепости.
+++
Утром, еще затемно, кто-то сказал «бу». Звук заметался между горами. Все население бухты высыпало на улицу. Мимо ехала белоснежная стена восьмиэтажного дома. На палубе суетилась команда. Кто-то размахивал шляпой. Вода подбиралась к асфальту на дороге. Лайнер полностью заслонил город, да так и остался на якоре посреди залива.
Наблюдение за кораблями — главное развлечение в бухте. Подробно обсуждается все: и то, как пижон на водном мотоцикле окатил волной визжащих девчонок у причала, и то, что у большого брига с поднятыми парусами мачты отчего-то заканчиваются трубами, и то, как сюда, конечно же, заходил на яхте Абрамович.
С кораблями связано и главное событие лета: в конце августа, в Великую которскую ночь, на воду спускается все, что способно на ней держаться. На каждом судне имеется запас ракии, негушки, вина, фруктов и вообще чего бог пошлет. На каждой палубе пьют и пляшут, ходят с корабля на корабль в гости, если кто-то валится за борт, вытаскивать его прыгают все, кому жарко, а вытащат не на ту лодку — не беда. Если уплыть подальше от корабельных фонарей, то все тело одевается призрачным сиянием, скользишь как в сверкающем облаке: это планктон, только в августе можно такое увидеть.
После Великой которской ночи сезон постепенно заканчивается: все лентяи оказываются студентами, бары пустеют, на крепостной стене не мелькают панамки, смоквы превращаются в сухофрукт, хозяин наполняется энтузиазмом — скоро ему «печь ракию»:
— Ну што ты маешься! Как уехала, так и приедешь. Я тебе так скажу: эти горы миллион лет простояли — и еще постоят.
Это, в общем, вселяет надежду.