Юрий Сапрыкин говорит с Ургантом, Цекало и Светлаковым

— «Прожектор» и «Большая разница» — такой тип юмора, которого раньше не было на центральных каналах. Эта бархатная революция…

Ургант: Мы называем это «революция рож».

Светлаков: «Рож» без мягкого знака пишется.

— …какой за ней стоит план боевых действий? Для кого и для чего это делается?

Ургант: Эта революция, как и большинство революций в нашей стране, не была задумана как революция. Просто была попытка сделать что-то вместе — забежать в Зимний, выстрелить из «Авроры», отомстить за брата. И у нас так же. Продюсеры предложили нам передачу, в успех, как это водится во всех революциях, никто не верил. Думали — несколько раз соберемся…

Светлаков: Думали, наворуем и свалим, как это водится во всех революциях.

— Телеюмористы поколения «Аншлага» и Петросяна эксплуатировали традиционные типажи — теща, зять, муж-алкаш, гаишник-взяточник. А в «Прожекторе» шутят с позиций мидл-класса — вот про айфон, к примеру.

Ургант: Тем не менее Петросян рэп читал. На самом деле «Прожекторперисхилтон» — это программа, где мы больше всего похожи на то, какие мы в реальной жизни. Для нас начало продаж айфона — ­новость достаточно важная.

— А мировой финансовый кризис? Тут есть над чем посмеяться?

Цекало: Что интересует людей во времена великих и малых депрессий? Еда, секс и юмор.

Ургант: Это не связанные друг с другом вещи. ­Меня и до кризиса это интересовало — еда, секс и юмор.

— Многим кажется, что сейчас наступит всеобщее отрезвление, что кризис смоет всю гадость…

Ургант: Да! Да! Да!

Цекало: Вы знаете, что плохого в кризисе? О том, что наступила жопа, не все узнают ­одно­временно.

Ургант: В нашей стране происходило переедание — не у простых людей, конечно. Когда цена на нефть такая высокая, а кроме нефти и газа, других источников дохода не существует, а чтобы нефть продавать, делать-то немного надо. Работала одна рука, которая брала пирожные со стола, и пирожные все не кончались, а тут раз — кончились. Так, может, вторая рука заработает? Может, ноги куда-то сходят? Правда, получается, что первыми пострадали те, кого сейчас выгоняют с заводов и фабрик, и вот их больше всего жалко.

Цекало: Если говорить о людях, имеющих отношение к разнообразным искусствам, есть два положительных момента. Во-первых, начнем больше друг с другом общаться. Сейчас на съемках встретились с Леней Агутиным, стали договариваться поехать друг к другу в гости. Когда я с ним последний раз об этом говорил? В 98-м, после предыдущего кризиса. Второе — люди начнут заниматься творчеством. Остановится выпуск сериалов и кино, авторы останутся без работы, начнут писать то, что сами давно хотели, не по заказу, для души.

— После стольких лет конвейера остается что-то для души?

Цекало: У кого-то остается, кто-то загнулся.

Ургант: Мы, слава богу, не так долго прожили с этим ощущением благополучия. Я помню, как заходил в магазин «Малыш» на Невском, — там были только детское питание и маргарин, и мне эта память ­не­вероятно помогает.

— Когда вы говорите про политику, объектом шуток почему-то всегда оказываются украинцы и грузины, в крайнем случае американцы. Вам кажется, Ющенко действительно такой смешной?

Цекало: Мы не последняя инстанция, чтобы ­го­ворить про человека, что он смешон. Мы комики, которые позволяют себе обсуждать среди прочего президента Ющенко.

Светлаков: Эти шутки касаются людей, которые сами подставляются, которые противопоставляют себя нашему государству, которое все мы любим и в котором живем.

Цекало: Знаете, почему программа нравится? ­Потому что наше мнение совпадает…. ну вот с вашим, например.

— Не всегда.

Ургант: Я понимаю, о чем вы спрашиваете. Степень политической сатиры на нашем телевидении находится даже не на нуле — она в минусе. Даже произносить в такой программе, как наша, фамилию президента или премьер-министра — уже звучит ­дико. Я не могу сказать, что мы говорим обо всем, чего нам ни пожелается. Но в условиях тех ­полити­ческих реалий, что есть в стране сейчас, это и так не­мало. Могу сказать одно: у нас нет госзаказа. Я ни разу не произнес того, чего я категорически не хотел бы произносить. Я лично про себя могу говорить, остальные марионетки пусть высказываются сами.

Светлаков: Ты сейчас про кого?

Ургант: Не про тебя же. Ты не марионетка, ты рисованный.

Цекало: Поскольку Ваня так надолго перебил ­меня, я все-таки позволю себе ответить на вопрос, смешной ли Ющенко? Да, смешной. И Джордж Буш смешной, и Лукашенко. А Берлускони какой смешной!

— А Обама? Вот Берлускони пошутил про Обаму, многие не поняли.

Цекало: Обама пока ничего не сделал.

Ургант: А Путин?

Цекало: И Путин смешной. Когда он в прямом эфире отвечал на вопросы, кто-то спросил: «Вы ­обещали Саакашвили подвесить за одно место», — а он: «Не за одно». Это реприза. Он смешно ­от­ветил.

— Персонаж Светлакова из «Нашей Раши», ­который сидит в трусах и ругается с телевизором, — он бы «Прожекторперисхилтон» тоже ­материл?

Светлаков: Он бы со многими мыслями соглашался.

— Про Ющенко и американцев?

Цекало: Он этот газовый долг Украины своим считает. «За газ верните, это ж мои деньги!»

Светлаков: Он любит Путина, группу «Любэ». Единственный человек, которому он верит в жиз­ни, — это Путин.

Цекало: Может быть, Медведев еще.

Светлаков: Медведева он выбрал. Но любит ­Путина.