Штат 99-09

«Афиша» началась с того, что Полсона уволили из журнала «Вечерняя Москва», где он был издателем, а я — главным редактором. Мы как раз сделали коллективный портрет редакции, приходит Эндрю, говорит, его уволили. Мне это показалось страшной несправедливостью. Когда я увидел лица людей, присланных на его место, то понял, что с этими ребятами каши не сваришь. И уволился. Пришел домой — а жил я в доме Нирнзее, напротив нынешнего офиса «Афиши», в отвратительной съемной квартире, — сел в кресло и подумал: «Господи, зачем же я это сделал? Это же была работа моей мечты!» Я сидел, погружаясь в тоску. Раздался звонок в дверь. Это были Улыбабов и Света Кесоян с бутылкой водки. Они тоже снимали квартиру в Нирнзее. Сережа работал в «Вечерней Москве» директором по маркетингу, а Света была ресторанным критиком. «Знаешь, Ценципер, — сказал Улыбабов, — мы тоже решили уволиться». Мы немного выпили, настроение чуть улучшилось. Раздался звонок в дверь. Это были Пьер Доз и Наташа Кострова — заместитель главного редактора и клубный обозреватель. Они тоже уволились. Мы выпили еще чуть-чуть и настроение еще улучшилось. Когда позвонила Ира Волошина, арт-директор, мы перебрались в квартиру Светы и Сережи — там места было больше. Пришли все — 48 человек из 50. Остались работать Александр Андрошин, которого за это сделали из директора по дистрибуции главным редактором и Антонина Федоровна Гуркина, уборщица. Ее, правда, потом выгнали за шпионаж в нашу пользу. Пришли все, кто делал журнал, а потом пришли, кажется, все, кто его читал, — прекрасные толпы пьяных веселых людей. И мы были счастливы. Потом нашли денег и сделали «Афишу».

Был, кажется, март 99-го, мне позвонил мой приятель Олег Зинцов, сказал, дескать, запускается новый журнал о культуре (устойчивого понятия «все развлечения Москвы» еще не было), не хочу ли я попробовать писать туда про музыку. Я приехал на собеседование, офис был на задах кинотеатра «Гавана», посреди комнаты стоял теннисный стол, Казаков (еще с волосами) ел быстрорастворимый суп, на подоконнике сидели Кострова и фотограф Клевак, все было как-то волшебно. Меня подвели к Ценциперу, тот разговаривал со мной, будто я как минимум председатель совета директоров, спрашивал, нравится ли мне название «Афиша» (я название утвердил), какую фотографию нужно поставить на обложку (я выбрал Пэлтроу с сигаретой), и вообще был предельно любезен. Правда, сообщил Ценципер в финале, вчера мы уже приняли на работу музыкального обозревателя Яроцкого, поэтому места для вас нет, но можете попробовать что-нибудь написать. Какие у нас концерты в этом номере? Ага, ну вот напишите большой материал про группу «Тайм-Аут». Последствия этого удивительного оммажа мотологическому рок-н-роллу были сокрушительными: Ценципер приказал охране не пускать меня в редакцию, лишился своего места и редактор Зинцов. Спустя год Валерий Панюшкин, с которым мы вели программу на радио, задал мне ровно тот же вопрос, что и Зинцов когда-то. Я пошел на собеседование, Ценципер меня, по счастью, уже не помнил. И понеслось.

«Маяк» — самый закрытый клуб города 1999 года, пьяные посиделки в «Петровиче» после сдачи номера, а затем пьяные хождения по утреннему «Алмаз-Прессу», семьдесят пять часов работы нон-стоп над спецномером про «Звездные войны» — чуть не сдох, вьетнамская фабрика, ссущиеся хорьки и стриптизерши в квартире у Дандуряна в проекте «Все развлечения Москвы с доставкой на дом», наша обложка с Земфирой в «Намедни», восемь побед подряд в казино для гида по казино, Ирочки, курение хвостов скорпионов в Панаме на съемках первого реалити-шоу «Последний герой», ну и моя редакция питерской «Афиши» — братья мои и сестры. Мир всем!

До «Афиши» я занимался тем, что рекламировал солярии. Поскольку мне «Афиша» очень нравилась, я рекламировал солярии именно в ней. Хозяину фирмы по продажам соляриев эта реклама не принесла ни одного клиента (я проверял), зато я регулярно, два раза в месяц, бывал в «Афише». Спустя полгода я набрался наглости, позвонил в «Афишу» и потребовал к телефону главного редактора. Меня без всяких расспросов соединили. Тут я начал втирать Ценциперу, какой я мог бы быть бесценный сотрудник, и он, чтобы отвязаться, назначил мне встречу. На собеседование я пришел со сломанной ногой, и меня из жалости взяли.

Мне удалось поработать в «Афише» дважды: первый раз в начале 2000-х и второй раз в прошлом году. Восемь лет назад «Афиша» представлялась слегка монструозной компанией, какой любят изображать Condé Nast в американских фильмах. По офису ходили ультрамодные люди, бывшая модель Лыкова и кинорежиссер Брашинский. Кесоян отчитывала меня за выражение «чашечка френч-пресса», потому что «чашечкой френч-пресс быть не может». Данилкин и Семеляк казались небожителями. Какой-то промоутер взахлеб рассказывал Сапрыкину, как бухал с Тонино Каротоне. Ценципер на собеседовании говорил, что ему нужны универсальные люди — чтоб знали, как пишется «Демельмейстер» и бегло могли бы отозваться о любой балетной постановке. Сам он одевался, как фрик, — шаровары и красный свитер, а на блаженное лицо дирижера Рождественского, увиденное однажды в мониторе у Миши Сметаны, среагировал вопросом «Что это за х…ло?».

Я устроился в «Афишу» жарким летом 2001 года. Взяли меня туда без проволочек — очень уж серьезный был блат. Дело в том, что в обнимку с Ценципером, Полсоном, Меглинской, Волошиной, Бакал и еще рядом влиятельных людей, среди которых хотелось бы отдельно отметить дизайнера-алисомана В.Груненкова, мы еще в 97 году произвели на свет квазижурнал «Вечерняя Москва», а годом позже изготовили настоящую медиабомбу под названием Show (Полсон, впрочем, в Show не участвовал — то ли ему хватило ума, то ли не хватило денег). Я проработал в «Афише» что-то около трех лет (потом ушел в «Мир»), и по-моему, это была самая приятная пора в жизни журнала — он уже был преуспевающим, но еще не стал самоочевидным. Еще не возник девиз «Как скажем, так и будет», мы скорее работали по принципу «Как пожелаем, так и сделаем». Хорошее было время, и люди вокруг были живые и достойные, поэтому я до сих пор не люблю, когда при мне говорят гадости про «Афишу», хотя сам я последние несколько лет ничего, кроме гадостей, про нее, как правило, не говорю. Но мне — можно.

В какой-то момент я зашла в метро на Лубянке — я тогда училась курсе на втором и ехала из института домой, смотрю — а на платформе стоит Юра Сапрыкин (я его по телику накануне видела в какой-то передаче). А я тогда «Афишу» ну реально боготворила, все номера покупала. Я подумала — ну что я теряю, догнала его и говорю: «Юра, простите, мы не знакомы, но я обожаю ваш журнал, я вот студентка, вообще ничего не умею, но я бы ужасно-ужасно-ужасно хотела для вас чего-нибудь делать, все что угодно, хоть кофе наливать. Дайте мне визитку!» Сапрыкин офигел, но визитку дал, а я пришла домой и написала ему длинное дурацкое письмо, что вот, мол, поклонники Кастанеды считают, что ничего случайного нет и что упавший с дерева лист — это знак судьбы. А вы шли-шли, хотели вишневого компоту, а встретили в метро меня — и захотели чаю, не выпили компот, не подавились вишневой косточкой и не померли. А потому наша встреча судьбоносна. Сапрыкин долго на письмо не отвечал и, когда я уже отчаялась, наконец написал, что косточкой он не подавился, но заболел гриппом и две недели провалялся в постели. Ну а потом он познакомил меня с Леной Егеревой, а она заказала мне текст про Фестиваль клумб на Речном вокзале. 800 знаков я переписывала ровно 8 раз. Получила свой первый гонорар в 500 с чем-то рублей и была страшно счастлива. Ну а потом пошло-поехало. Такие дела.

Самое прекрасное, что есть в«Афише», — это балкон. Кидать снежки, выйдя в одной футболке. Добросить до бульвара было большой удачей, для меня, по крайней мере; Бахтину это давалось определенно лучше. Иногда с нами выходил Асланянц покурить, как тренер, снежки он не кидал. Самое тяжелое время — это редколлегии. Чувствуешь себя болваном. Помню, единственное, что я предложил, — это написать про ферму в Академии Тимирязева: мне были всегда интересны животные и машины, сейчас добавились дети.

Я пришла в «Афишу», когда мне было 17 лет. Юля Выдолоб посоветовала прийти на кастинг девочек на обложку: нужна была девочка-студентка. Кастинг я магическим образом прошла, два дня мы катались в метро ночью с Пашей Самохваловым, снимали обложку. Метро закрылось, и мы поехали в редакцию. Там сдавали номер. Максим Балабин выдал мне свои тапочки, и я в этих тапочках сидела на столе у Ценципера в кабинете, и мне кто-то принес чаю, и в этот момент, в три часа ночи, мне оттуда не захотелось уходить. За четыре с половиной года в «Афише» я успела два раза попасть на обложку, из ассистента фоторедактора стать обозревателем — а еще раз пять переехать, выйти замуж, развестись, поехать в командировку в Лондон и уехать туда навсегда. Для меня «Афиша» вообще не прошлое место работы. То есть технически так и есть, а на самом деле — это как первая большая любовь, как первый настоящий дом, наверное.

До того как попасть в «Афишу», я жил в Питере и вместе с Даней Дугаевым делал для интернет-компании Port.ru проекты Internet.ru и Music.ru. Весной 2002-го я решил, что очень хочу издавать в Петербурге что-то вроде «Афиши». Сам журнал я видел только на столах в московском офисе нашей интернет-компании. Мы с моей женой и друзьями, в частности — со Стасом Зельвенским, сделали пилотный номер журнала «А5» — собрали все городские расписания, написали рецензии, и я стал искать инвесторов. Ходил, в частности, к издателю журнала «Собака». А потом меня познакомили с Ильей Ценципером. Осенью того же года мне позвонил Тимофей Овсенни, человек в голубых очках, и спросил, мол, не хочу ли я стать директором Afisha.ru вместо него. Я захотел.

Позвонил, значит, Сапрыкин. Я тогда на лейбле «Снегири» и в только-только начинавшемся Caviar Lounge подвизался. Сапрыкин сказал, клубная обозревательница Кострова беременна. Кострова показала, как просто работает модная машина «Макинтош», и дала телефоны «Китайского летчика» — потому что круче «Китайского летчика» во вверенном виде искусств тогда ничего не было. После чего Кострова сбежала в декрет, «Макинтош», сволочь, не слушался ни в какую, я неделю звонил по каким-то телефонам, даденным людьми из «Летчика», в Африку и Лапландию, потом вместо интервью с Африкой и Лапландией мы опубликовали на пяти страницах клубного расписания стухшую программу за прошлый год — и дивным образом не получили по рогам. Было ощущение банды. Не семьи, не офиса — не дай бог — именно банды, наглой, сплоченной, cамовлюбленной, непобедимой. Мне повезло застать «Афишу» такой.