— Какая у «Политеатра» миссия?

— Вернуть Политеху роль места силы. Этот миф нуждается в актуализации.

— Как ты объяснишь это тем, кто не знает, чем была Большая аудитория Политеха?

— Я узнал вчера, что Маяковский и в первый раз, и в последний раз в жизни выступал в Москве в Политехе. За два дня до самоубийства у него был вечер, когда его освистали комсомольцы. А в 60-х там случилась тогдашняя Болотная. Конная милиция; избивали тех, кто прорывался в зал. Но — как и на Болотной — людей уже не могли отправить в 37-й. Поэтому на сцену королем выходил Высоцкий. Евтушенко говорил: «На хрен мне комсомол». Ахмадулина стонала, как буржуазная декадентка. А Окуджава учил слушать тишину. Он тишил до тех пор, пока зал не замирал, люди превращались в уши. Мы вчера с Евгением Бунимовичем об этом говорили. Говорили, что у Болотной в отличие от оттепели нет рупора, нет голоса. А значит, пока у нее нет ценностей. Нормальные консервативные ценности — совесть, справедливость, Бог, семья, вера — приватизированы му…ками. Вспомни хотя бы дискуссию Прохоровой с Михалковым.

— «Политеатр» — на что это будет похоже? Ты говоришь, это театр полижанровый. Кирилл Серебренников в проекте «Платформа» в «Винзаводе» тоже занимается синтезом жанров. «Политеатр» — это как «Платформа», только на регулярной основе?

— Будет регулярный репертуар. Но Политех через два года закроется на реконструкцию. Слава богу, руководство музея понимает, что самое время задуматься над тем, что будет в обновленном здании. Что касается «Платформы», то я не стану ее критиковать, хотя мог бы. Это братский проект, и нужно искать не различия, а то, что у нас с Кириллом общего: мы отличаемся от упырей. Как я понимаю синтез жанров? Синтез — это не винегрет, а диалог. Нетеатральные художники, приходя в театр, работают гораздо интересней театральных. Из моего опыта. Ты помнишь работу Саши Бродского в «Царе Демьяне» в Мариинке? Бродский был бумажным архитектором. Мы позвали его в работу над современной оперой на архаический сюжет. И он сделал из деревянных необструганных досок сортиры на колесиках вместо костюмов. Более убедительный образ нашего тела сложно придумать. А вот пример со стороны. Олег Кулик. Спектакль, который никто не видел, кроме нескольких московских тусовщиков, включая меня. В позапрошлом году в Париже отмечали столетие «Русских сезонов»…

— У нас про это не вспомнили.

— Это показатель кошмара, в котором находится русская культура. Министры, включая министров, служивших послами во Франции, не понимают, что столетие «Русских сезонов» нужно отмечать как главное событие в русской культуре XX века, особенно если говорить про посольства. Что еще так же повлияло на представление о России? Да, мы в XX веке были лидерами — Эйзенштейн, Станиславский, Стравинский, Прокофьев, Шостакович, Малевич, Кандинский… не буду продолжать. Но главное событие, конечно, «Русские сезоны», связавшие авангард, традицию, архаику, подключившие мир к русской культуре.

— Зато мы устраиваем Масленицу в Лондоне.

— Да. А Театр Шатле — самый большой и самый красивый театр Парижа, где Анна Павлова с Дягилевым зажигали, — они задумались: как это событие отметить? Кто там в России самый крутой художник? Олег Кулик? И Олег Кулик едет в Шатле ставить оперу. Бюджет несколько миллионов евро. Монтеверди, «Вечерня Девы Марии». Зовут крутого дирижера молодого, традиционалиста. И между ними возникает диалог. Затем Кулик зовет Гермеса Зайготта, который делает музыкальные ландшафты, Дэна Крючкова из «Газгольдера». В итоге все это выглядело радикально и состоятельно. Через два года Париж уже зовет Кулика на постановку Генделя.

Так вот, про синтез и диалог. Театру нужно то, что он не может получить от своих резидентов. Женщина не может родить в одиночку. Нужен мужчина, который не может родить вообще, но может отдать. Театр — то место, где эти энергии встречаются и может родиться что-то.

— Значит, ты провоцируешь художника заняться тем, что ему несвойственно. Какие провокации и кому ты предложил в «Политеатре»?

— Обсуждаю проекты с Куликом и Монро. Предложил Хазановой и Смехову сыграть в спектакле по Сорокину. Это не обычные актеры, они очень мощные, и они вне системы. Делаем серию «Человек.doc. Нomo Digital» про героев IT. Первый спектакль про Артемия Лебедева. Будет весело, обещаю. Конечно, поэзия. Она прекрасный провокатор. Все мы мечтаем оказаться свидетелем рождения главного драматурга нашего времени. Вероятность того, что он возникнет на поэтическом поле, очень велика. Я не утверждаю, что будущая великая пьеса будет написана пятистопным ямбом, но нельзя не считаться вот с чем: сегодня мир перестает быть логоцентричным, и русская культура — как самая логоцентричная — это ощущает очень сильно. Визуальное побеждает. Но творчество, особенно поэзия — это всегда про завтра. И следует реакция: слово снова становится актуальным. Поэзия должна стать театральным жанром. Прошлым летом мы делали на «Стрелке» спектакль «Стихи про Москву». Участвовали Полозкова, Родионов. Ирина Михайловская читала Фанайлову, Паша Артемьев читал Сваровского. Было 800 человек — плюс люди, которые с моста слушали. Позавчера мы сидели с Мамутом после моего венчания, и он сказал, что это один из самых успешных проектов «Стрелки». Говорит, не могу эту радость забыть.

— Поэтические вечера вы делали и в «Практике». Так «Политеатр» — это та же «Практика»?

— Просто «Практика» — единственный современный театр в этом городе. Не считая «Театр.doc», но он негосударственный и еще меньше.

— А Театр наций, допустим, не современный? В нем ставят первачи — Остермайер, Някрошюс, Могучий.

— Не нужно много ума и вкуса, чтобы привезти Остермайера. Для этого нужно иметь деньги. И артиста Миронова в качестве свадебного генерала. Деньги — это возможности, так же как здание. Если говорить о возможностях, то «Практика» абсолютно несостоятельная. У нас потолки два девяносто. У нас бюджет крохотный. Но получается результат. Потому что у нас есть цель и миссия, все просто.

— Значит, «Политеатр» — это «Практика», только большая?

— По этической платформе — да, по способу коммуникации, по аудитории — все новое. Семь лет назад мы сделали театр для трендсеттеров, для людей, которые ищут свободы и смысла. Над нами иронизировали, связывали с гламуром. Но в русском гламуре есть острие, есть люди, которые ищут и видят. Я знаю, что Усков и Долецкая разберутся в современном спектакле быстрее, чем штатный обозреватель газеты. Острие есть и среди форбсовского списка. Мамут, Абрамович, Фридман, Авен — почему они к нам идут? Потому что видят, что это про завтра.

В царской России элита делилась на два лагеря — на консерваторов, которые помогали Императорским театрам, и на авангард, который помогал тому же Дягилеву. Футуристов сделал кто? Луначарский, аристократ. Вот Мамут — самый чувствительный и образованный из нынешних. Ищет, делает «Стрелку», издательства покупает, советует друзьям. Некоторые из олигархов, которые были на «Июле», сознание бы потеряли, если бы сами пришли. Но им посоветовали, они прислушались — и врубились. А теперь за ними приходят те, кто вчера носил пуховики, но хочет походить на них. Еще есть слой новых интеллектуалов, я не буду слово «интеллигенция» произносить, это мрак советский. Это тот самый «креативный класс». Они наши. Но им уже тесен подвал «Практики». Они силу свою начинают чувствовать, в том числе и после Болотной. В этом и отличие «Политеатра» от «Практики»: больше воздуха, больше видеоарта, больше музыки — с Борей Барабановым придумываем сейчас программу концертов.

— «Политеатр» — частный театр. Притом что в Москве каждый третий государственный театр имеет смысл распустить по домам. Ты видишь в этом несправедливость?

— Каждый третий? Добренькая ты. Я независим. Я могу позволить себе роскошь быть честным, говорить то, что я вижу и чувствую. Я знаю себе цену. Я сделал «Золотую маску», запустил Пасхальный фестиваль. Из четырех написанных для Императорских театров за последние двадцать лет опер я придумал три. Я сделал «Практику», «Сцену-молот», фестиваль «Текстура». Я знаю, что любой театр, без исключений, могу поднять на новый уровень. Даже «Мастерскую Фоменко» я смог бы сделать лучше, ничего в ней не разрушив. Почему я не руковожу государственным театром, а открываю частный? Потому что, чтобы получить театр в Москве, нужно быть или бездарным, или семидесятилетним. Посмотри на талантливых. Серебренников не имеет театра. Гришковец, Вырыпаев, Черняков — кто им предлагал? Женовачу театр построил на свои деньги Гордеев. Если что-то существенное у нас и происходит, то только вопреки. Только в кластерах, на базе этических спаек. Вот возник Александр Несис, банкир. Он очень деликатно предложил помощь. От министерства или департамента такого не дождешься.

— Если бы у нас налогоплательщик финансировал театр напрямую (как в Америке, например, где министерства культуры вообще нет), у тебя, думаешь, были бы шансы? С твоими-то «Коммуникантами» и спектаклями Вырыпаева, в которых черт ногу сломит.

— Послушай, в наш театр публика валом валит. Вчера мы играли «Парикмахершу» в семь и в девять. Сегодня мы играем «Бабушек» — в семь и в девять. На «Агату», которую я ставил с Хазановой, за два месяца нельзя билеты купить.

— Кстати, где вы берете публику? Про вас критики не пишут.

— Критики не пишут, потому что они часть системы, они обслуживают понятный и привычный театр. В области содержания они не смыслы считывают, а отношения выясняют. Они позиционируют себя — этот с Остермайером, этот с Женовачом. Они не считывают контекста. Говорят о «Практике», что это новая драма — и точка. А посмотрите, что делают у нас художники — Полина Бахтина и Галя Солодовникова. Это выдающиеся работы. Или спектакли серии «Человек.doc». Не смогут критики с этим разобраться. А публику мы собираем через интернет, через блоги. О нас много пишут, но не критики. И в блогах можно встретить рецензию, которая составила бы честь любому из вас.

— Мне в «Практике» нравится публика. Это люди, которых не встретишь ни в одном другом театре. Похоже, в театр они вообще не ходят. Еще в «Практику» нужно идти с детьми.

— Я сам обожаю публику разглядывать. Хочется фотографировать, как люди фотографировали друг друга на Болотной. А в этом году я заметил, что молодые стали приводить своих родителей.

— На что же?

— На поэтические вечера. На «Один день Ивана Денисовича» с Филиппенко. Поэтому мы сейчас делаем в «Политеатре» его «Демарш энтузиастов». Сперва доверив «Практике» ребенка, они теперь доверяют «Практике» своих родителей. Надеемся, они приведут их в «Политеатр». Он может стать той площадкой, где дети встретятся со своими родителями. Поэтому мы делаем спектакль со Смеховым, ведь он читал с этой сцены с Высоцким «Антимиры». Поэт Олег Груз будет. Это тот, кто готов бросить вызов и Высоцкому, и Маяковскому. Приди посмотри, это большое явление.

— А что мне в «Практике» не нравится, так это то, что любой спектакль имеет товарный вид. Все выглядит перфектно. Ты никому не оставляешь права на риск и провал. Даже хулиганская выходка у вас выглядит старательно отрепетированной.

— Я совершенно с тобой здесь не согласен. То, что ты называешь старательностью, я называю ответственностью, именно ее не хватает театрам вокруг. Недаром сюда хотят те, кто не ходит в другие театры. Право на провал, на риск, на необязательность — это есть в наших поэтических вечерах, в читках. В поэтических вечерах мы экспериментируем напропалую. То видеохудожник Федя Аптекарев делает маппинг — с ходу, без подготовки, иногда получается что-то крутое. То мы пробуем артиста, даем ему волю. То диджей появится сумасшедший. А больше рисковать за казенный счет нельзя. Тут этика. Кто дал тебе право на ошибку, если ты продаешь билеты? Я за семь лет, что «Практика» существует, ни разу не ходил просить в Минкульт. Есть дотация — хорошо. Нет — не надо. Мы единственный, наверное, театр, который зарабатывает больше, чем получает от государства.

— Я не о том. В Театре Пушкина я плачу за то, чтобы мне сделали качественно и красиво. А в «Практику» прихожу за тем, чего не увижу в Театре Пушкина. Допустим, я прихожу на Вырыпаева. И когда вижу, как тщательно продумана картинка, я удивляюсь. Зачем? Авангард, эксперимент не должен иметь товарный вид.

— Да? Тогда послушай. Сейчас я сообщу тебе новость. Самый крутой авангард сегодня возникает на территории массового, товарного искусства. Ты — в прошлом, если ты этого не понимаешь. Авангард — это «Аватар» Камерона. Всю программу Канн можно отдать за один «Аватар». Там человек делает выбор не между плохими и хорошими, а между людьми и нелюдьми в пользу нелюдей. Камерон таких вещей касается, куда Ханеке даже не заходил. Время изменилось. Я это понял благодаря философу и музыканту Владимиру Мартынову. Реальный авангард в музыке сегодня — рэперы. Вот Канье Уэст, допустим, «All of the Lights», 100 миллионов просмотров. Эстетика — как у Гаспара Ноэ во «Входе в пустоту», но сильнее в сотню раз. Для современного человека правильный лук — опорная точка. Дальше он будет вникать.

— В январе по Москве ходил слух, что вот-вот Сергей Капков уйдет из Департамента культуры в мэрию — и главой департамента станешь ты. Все божились, что слух верный на 99 процентов. И все хватались за голову: сейчас ты придешь — и живого места от московского театра не оставишь. Что это было?

— Это хитрости пиарщиков. Такая игра была — мною пугали. Ты пойми, почему эти упыри все еще сидят в креслах. Не потому, что руководитель театра на бульваре лучше меня. Потому, что мне не нужно ничего, у меня есть. А у него нет ничего, кроме кресла. Они видят опасность в самом факте моего существования. Я их как бы отменяю. Мною удобно пугать во время внутренних разборок, копошения чиновничьего. Мне тогда, в январе, все время звонили из газет, просили комментарии, а я смеялся. Никто ничего мне не предлагал. Это такая же правда, как и то, что я никогда бы такое предложение не принял. У меня другой интерес. 800 человек, которые смотрят поэтический спектакль на «Стрелке», — мне этого мало. И 40 тысяч зрителей в год в «Практике» — тоже мало. Это прекрасный зритель, лучший. Но нам нужно больше. Для начала — чтобы каждый день 800 человек было в Политехе. Самое страшное, что для упырей в старых театрах может произойти, — это наш успех. И не только в театрах. Мы же смыслы ищем, со словом работаем. Мы и на митингах найдем, что позитивного сказать, не все же протестовать. А упыри сами отомрут или съедят друг друга.

Что еще сделал Эдуард Бояков

Фестиваль «Золотая маска»

«Золотая маска» была создана Союзом театральных деятелей в 1994 году как московская театральная премия. Через год ее возглавил 31-летний Эдуард Бояков — выпускник журфака Воронежского университета, обладатель степени МВА, успевший уже поработать в «Менатепе» и др. Он тотчас же превратил «Маску» в национальную премию и российский фестиваль, а со временем — в главную театральную институцию России. В 2005 году Бояков ушел из «Золотой маски», оставив ее в состоянии отлаженного механизма. Как и тогда, сегодня «Золотая маска» совмещает экспертную и фестивальную составляющую с функциями образовательного центра, дискуссионной площадки, книгоиздания, гастрольного агентства, витрины для западных специалистов и др.

 

Фестиваль «Новая драма»

В 2002 году Бояков в партнерстве с Еленой Греминой (проект «Документальная сцена») учреждают фестиваль современной пьесы «Новая драма». Фестиваль ставил своей задачей поддержку современной драматургии и популяризацию ее в России. Василий Сигарев, Кирилл Серебренников, братья Пресняковы, Иван Вырыпаев свои первые награды получили именно на «Новой драме». Кроме прочего, фестиваль развивал культурную жизнь в регионах — проводился не только в Москве, но и в Нижнем Новгороде, Тольятти и Перми.

 

Пасхальный фестиваль

В нулевых Бояков активно сотрудничает с Валерием Гергиевым в Мариинском театре. В числе прочего он продюсировал дебют в Мариинке Дмитрия Чернякова — «Сказание о невидимом граде Китеже». В итоге в Москве учредили ежегодный музыкальный Пасхальный фестиваль, а Бояков два года был его гендиректором. Собственно, и до сих пор Пасхальный фестиваль — одно из самых масштабных в году событий по ведомству академической музыки.

 

Театр «Практика»

«Практику» Бояков создал в 2005-м — как театр, специализирующийся на современной драматургии в синтезе с современным танцем, видеоартом и прочими средствами современного театрального языка. В афише — пьесы современных авторов (Владимир Сорокин, Иван Вырыпаев, Павел Пряжко, Сергей Медведев и другие), поэтические вечера и спектакли для детей. На базе «Практики» в 2007 году учредили международный фестиваль театра для детей «Большая перемена», а еще один год спустя — благотворительный проект «Арт-стройка», в рамках которого современные художники помогают детскому дому в городе Алексин Тульской области.

 

Театр «Сцена-молот»

В рамках программы по превращению Перми в культурную столицу Бояков в 2009-м открыл там театр «Сцена-молот». Театр во многом копирует «Практику» и отличается от нее первым делом публикой: в Москве «Практика» возникла на волне интереса к новому театру, в Перми «Сцена-молот» подобный интерес в публике пытается пробудить. На базе «Сцены-молота» проводятся три фестиваля — «Большая перемена», поэтический форум «СловоNova» и фестиваль театра и кино о современности «Текстура».