Ответы. Ольга Свиблова, куратор

Ольга Свиблова основала Московский дом фотографии и привила этому городу вкус к фотографии как к искусству. Она первая стала проводить в Москве ежегодные фотофестивали. Сейчас Свиблова строит новое здание Дома фотографии в Нескучном саду, а в 2005-м она собирается открыть Московскую школу фотографии. В апреле, несмотря на пожар в Манеже, начнет работу очередная Фотобиеннале.

– Огромная очередь в вашей приемной в субботу – это как- то связано с пожаром в Манеже?

– Да, конечно. Я как стрелочник сумасшедший сейчас. Манеж должен был стать центральной площадкой Фотобиеннале. Если бы Bosco di Ciliegi и Церетели мне не помогли, выставку можно было бы вообще не проводить. Но все равно мы режем по живому. Пространство Манежа допускало столько разных степеней трансформации, что, я считаю, мы потеряли уникальную площадку – и не только в масштабе города, но и в мировом. Современная выставка – инсталляция, которая включает в себя и дизайн выставки. Если шедевры вывесить в коридоре, с точки зрения впечатления – это одна сотая того, что можно получить. И когда сейчас мы пытаемся вместиться в отдельные комнаты – это, конечно, колоссальная потеря. Надеюсь, Манеж восстановят, как и обещали. А что касается разговоров о поджоге с целью реконструкции – они циничны, цинична сама возможность так думать.

– Да нет, просто все помнят историю с Военторгом и «Москвой».

– И, на мой взгляд, это была крупнейшая ошибка. Теряется историческая память. Самые страшные люди, я считаю, – которым нечего терять. «Пролетариат – главная опора большевиков, потому что ему нечего терять, кроме своих цепей». Это неправда: пролетариату в России было что терять, за каждым из этих людей стояла история, да хотя бы предметы обихода, детали, детальки, семейные фотографии. И это очень важно, когда ты осознаешь, что за тобой стоит история. Ты смотришь на фотографии твоих бабушек и дедушек, и тебе не хочется делать плохо. Перед камерой, как бы перед этой будущей историей, которая на тебя откуда-то смотрит, тебе хочется вот так выпрямить спинку и выглядеть лучше.

– Москва сейчас фотогеничный город?

– Невероятно фотогеничный. Есть безумно красивые города с потрясающими памятниками архитектуры – все что угодно там есть. Только жизни нет. В Москве – жизнь. Памятники, конечно, жаль. Но вот в чем дело. Энергия – она свистит над миром, а потом метит определенное место, но ненадолго. В Риме ты чувствуешь, что когда-то он был как раз таким местом силы, в 1950-е снова стал центром мира, а потом раз – и энергия ушла. Посмотрите на фотографии – по людям всегда видишь, что происходит с городом. Смотришь фотографии 60-х – действительно, была оттепель: всех просто какой-то лучик солнца пронизывает. 70-е – точно застой: в начале 70-х вдруг с лиц исчезают улыбки, в середине 70-х вообще никто не улыбается. А сегодня посмотрите на фотографии – да такое впечатление, что праздник кругом. Мы для Фотобиеннале заказывали съемку по городам России. Самару нам, к примеру, сняли. А люди какие! Как грибы после дождя: напитанные таким соком, такие крепкие, у них лица помечены этим лучиком энергии.

– Вы блестяще образованная, современная женщина. Как вы находите общий язык с чиновниками?

– Что надо с кем-то находить общий язык – снобская позиция. Профессор Гальперин читал нам в университете курс зоопсихологии, я же психолог по образованию. Признак интеллекта у обезьян – возможность использования сложных орудий: если ты просто ешь банан, интеллекта у тебя нет. А если ты достаешь банан с помощью палки, к которой привязываешь крючок, тогда он у тебя есть. Так вот, если неправильно построить опыт, обезьяна – дура. Но только потому, что ты ставишь опыт, который не соответствует ее экологической ситуации. А если проведешь эксперимент правильно – она вообще умница. Ситуации ты строишь прежде всего в условиях своего собственного интеллекта.

– А на примере чиновников, а не обезьян?

– Великий наш методолог Щедровицкий устраивал на семинарах такие вот психологические игры: перед тобой сидят, скажем, министр образования, преподаватель, уборщик и студент. И ты говоришь им вроде бы правильную вещь, но если ты говоришь ее просто так – она никому не будет понятна. Потому что с ректором надо говорить на языке ректора, а с ассистентом на кафедре – языком ассистента на кафедре. Ты обязан понять, с кем разговариваешь, иначе ты дурак. Функционеры – нормальные люди, среди них есть блестящие профессионалы. Мы живем здесь как идеалисты и экстремисты, с мыслью, что где-то существует рай в шалаше, а его нет. Мои сотрудники ездят по музеям мира, потом возвращаются и говорят: Ольга Львовна, да они же работать не умеют, они неделю вешают выставку, которую мы за три часа вешаем. Кстати, все это говорю я, которая только недавно стала работать в официальной структуре. После института, вместо всяких НИИ, где надо было пить чай, приходить отмечаться на работе и пухнуть от этого чая, я предпочла работать дворником шесть лет. В Измайлове, на 13-й Парковой, на 15-й Парковой, на Сиреневом бульваре. До сих пор февраль ненавижу: в феврале мы льдины кололи.

– Хотелось бы мне почитать ваш livejournal – если бы вы его вели.

– Я мечтаю вести другой дневник. Мы в детстве делали дневник погоды. Я хочу полазить по архивам и сравнить погоду с культурной, политической и социальной ситуацией. Чуткие индикаторы того, что с нами происходит, это, несомненно, погода и еще – грибы. Я грибы на биофаке изучала. К примеру, раньше было много белых и подосиновиков, а потом остались одни сыроежки…

– В прошлом году как раз было много белых и подосиновиков, а сыроежек вообще не было.

– Да? Тогда это очень хороший признак.