Неприкосновенный запас

Новая Зеландия — отшиб, где нашла себе пристанище некая идеальная Европа. Реклама, которую дал этим местам кинорежиссер Питер Джексон, не слишком нарушила рассудительного уединения страны, где люди предпочитают раскачиваться на тарзанке, а пингвины — ходить в кабаки.

Решительно все, что рассказывают о Новой Зеландии, звучит хлестаковщиной. Что по сравнению с красивейшими Южными Альпами Северные — детский лепет. Что яркие до рези в глазах, разноцветные вулканические озера — один в один палитра художника. Что каждый, кого сюда занесло, повинуясь местной традиции, обязан прыгнуть с моста на тарзанке. Что в Новой Зеландии самое вкусное на свете молоко и почти самое-самое — вино. Что клубная публика Веллингтона — один в один хоббиты на вечеринке. Все это возмутительная правда. Возможно, в мире есть места живописнее — но нигде и никогда в такой концентрации, одним махом на паре островов размером меньше Японии. Некоторые вещи на островах, впрочем, отсутствуют: морозы, нищета, попрошайки, женщины, закутанные в черное, муэдзины, неанглоговорящее население. Одно это превращает страну если не в Новую, то точно в лучшую Европу — очаг цивилизации при гигантском Диснейленде естественно-научных развлечений.

Я еду в рейсовом автобусе, что отправляется по маршруту Куинстаун — Данидин, по самым аппетитным местам засиженного туристами Южного острова, и таращусь в окно, словно школьник на экскурсии. Я без малого полмесяца в самой удаленной от Москвы точке земного шара. Я видел в оклендском порту корабли, уходящие на Тонга, и в курсе существования беспересадочных рейсов в Лос-Анджелес, но в восток, что восточнее востока, мозг верить отказывается, зато каждый день делает зарубки на моих истрепанных обилием красоты извилинах: самую южную и самую восточную — в смысле, где когда-либо доводилось и доведется оказаться. Я двигаюсь с севера на юг. Каждый день зарубок прибывает, и с красотами те извилины, что в затылочной части, справляться потихоньку перестают — потому что трава по-настоящему зеленая, небо по-настоящему синее и фьорды статистически в полтора раза выше и драматичней любых норвежских, ну вот опять, черт побери, — я пасую и в отчаянии оглядываюсь по сторонам; в головах пассажиров автобуса Куинстаун–Данидин, к счастью, происходит то же самое. Последними сдались американские пенсионеры, вначале тихо бормотавшие про Западное побережье Штатов: очевидно, Западное побережье бесславно проиграло. Мы играем в одну и ту же игру. По четным (или по нечетным — у кого как выдалось) мы прыгаем в автобус, как правило, единственный автобус в день из пункта A в пункт B. Водитель запоминает каждого в лицо — чтобы выловить в толпе, если застрянет в сувенирной лавке, в придорожном кафе или на незапланированной остановке у озера Вонака, где нельзя-не-остановиться-потому-что-вы-захотите-это-сфотографировать. Если не выловить — придется забирать завтра. На дорогу — на самый длинный в мире висячий мост, на частную лососевую ферму в зарослях секвойи, на решето водопадов, на место гнездовья остроклювого пухового снежка киви (еще вчера они вон за тем ручьем сидели) — уходит день, четный или нечетный, у кого как. На следующий день мы нахлобучиваем велосипедные шлемы, сжимаем в руках альпенштоки, закрепляем на груди замки тарзанки — новозеландской народной забавы, жадно хватаем куски рая, что обещал причащенным плутоватый мессия Питер Джексон, движемся вперед и вниз по карте за новой порцией приключений. Медленно. Размеренно. Не спеша. Как сами киви.

Киви — это не только комическая птица. Киви — самоназвание новозеландцев. Новую Зеландию открыл в 1769 году капитан Кук. История в потемках, письменных источников минимум, место курса истории в школах занимает география, и водители-скальды начинают рассказ c Гондваны: в отсутствие Ромула и Рема или хоть самой завалящей матери Свеа — неплохой прием для укрепления национального духа. Что еще? В Новой Зеландии по сравнению с соседней Австралией коренное население маори вполне себе интегрировано в белое. В Новой Зеландии — такой же высокий уровень жизни, как в Швейцарии или Скандинавии.

Неделю назад я шел по вечернему, темному пляжу на острове Вайхеке. Под ногами с хрустом складывались раковины, сонные прибрежные виллы, чей персональный вид из окна я нарушал, подсматривали за мной тусклыми зрачками окон — и вдруг очередная безымянная вилла обнажила гостиную со стеклянной стеной. На ковре на полу играл ребенок, мать стояла у обеденного стола, и в этом случайно открывшемся темному пляжу, герметичном до боли в суставах мире не было места никому, кроме них. Новая Зеландия — это пограничная территория. Туда еще доходят письма и туда можно купить билет. Но там нет бега, нет суеты и нет лишних — как за стеклянной стеной в ночи перед океаном. Некоторые возвращаются. Иные плетут стеклянный кокон и препоручают его сторожить сотне-другой овец.

Вот еще о коконах. В вонючей маорийской деревне Вакареварева имеется выдающееся кладбище. Деревня стоит на гейзерах и исправно пахнет. Ввиду этого закопать покойника, не сварив, невозможно: каменные гробы с ангелическими надгробиями стоят меж гейзерных дым-машин, а на алом кладбищенском заборе ангелов для верности охраняют резные истуканы маори. У истуканов с ангелами сговор. В маорийской готовности пучить глаза, тянуть к подбородку язык и бегать перед нами в перьях за наши деньги нет ни толики коленопреклоненного «А, батюшка!». Первый вопрос, который мне задала на таможне в аэропорту юная и суровая стокилограммовая маорийка: «Когда вы в последний раз принимали наркотики?» Перьев и татуировки на маорийской таможеннице не было.

Маорийская привычка рядиться в перья так же естественна, как русские народные шубы: Новая Зеландия до английских мореплавателей, до золотой лихорадки, до азиатской эмиграции — территория птиц. Млекопитающих не было — почти, и в энтузиазме попугая, с нахальным видом старшей по подъезду разгуливающего по леднику под носом у австралийских туристов, читается этот прекрасный пережиток прошлого. Вместе с японскими школьниками я битый час таращился на пингвинов на взморье: пингвинов-пловцов, строителей и благоверных; но когда школьники отправились спать, а я потягивал местное белое в потрепанном баре, смешливая официантка заметила: «А ты видел, пингвину у нас не понравилось — пошел в соседний бар!» Пингвин опрометчиво забрел в город и, прижимаясь к забору, действительно ковылял в направлении соседнего кабака. Через час он лежал за углом, раздавленный машиной (полагаю, одной из пяти в этом райцентре на Южном острове), и бестолкового моногамного пингвина, которого еще лет пятнадцать будет ждать его подруга, было жаль как деревенского дурачка: пингвин пухл, медлителен и беззащитен, и пингвинов в этих краях примерно столько же, сколько людей. Немногим больше двух. Новозеландский экорай напоминает о хрупкости мира на отшибе: на фоне не столь далекой Папуа — Новой Гвинеи, где можно проснуться под дулом обреза, все эти пингвиньи нежности смешны — смешны в той же степени, в коей великодушно решение не загонять, подобно австралийцам, маори в резервации. За какие-то полтора века гады и растения, завезенные сюда с большой земли, потеснили местную флору-фауну, и морским котикам, безмятежно зевающим у нас под носом во фьордах, на зевание отпущено немного. Частных самолетов в небе над котиками — как саранчи. Мир изменился. Спасибо Питеру Джексону.

В открыточном Куинстауне за сотню-другую американских долларов прыгают банковские клерки, бородатые студенты, молодожены, пенсионеры — потому что не прыгать на родине тарзанки, банджи-джампа, невозможно. Я закрываю глаза и вижу начерченный мелом крест на краю аккуратного деревянного помоста. Моя тарзанка — детсадовское расстояние с шестнадцатиэтажный дом над сжавшимся внизу в горах Куинстауном. Мне ясно, что крестик нарисовали для прицела видеокамеры; запись мне впарят еще за пятьдесят долларов, когда отцепят от троса — но это будет потом, а сейчас надо вперед и за крестик. Это стоит ста долларов — пожалуй, я готов купиться на здешнюю хитрость и прыгнуть во второй раз в два раза дешевле (если прыгнуть сразу). Но закат съедает Куинстаун внизу за минуты, и я еду домой к Мэнди, как до этого ехал к Брайану и Рут — по-ирландски гостеприимным хозяевам бед-энд-брекфастов с фамильным хрусталем в тощих сервантиках, пластиковыми канистрами молока в холодильниках и ключами от машины на видном месте у двери. Два дня назад на леднике, когда кто-то толстый застрял в расщелине, и образовалась незапланированная трагикомическая пауза, семейная пара из Уэльса подтвердила мои предположения: Новая Зеландия — это еще и Новая Ирландия; здешние акварели вулканической долины Вай-о-Тапу — привет ирландскому Болливохэну, холмы Хоббитона под Хамильтоном — слепок с Килларни, ягнячье стью со сладковатой тыквой — вариации на тему дублинских забегаловок, и регби-униформа крепко сбитых провинциалов — привет гэльским болельщикам, всей страной одевающимся под любимый футбольный клуб. К счастью, в Новой Зеландии англичане очутились попозже, чем в Ирландии, и несуразности английского дома — краны с кипятком и фиш-энд-чипс — не стали здесь прообразом добропорядочности. Мне не хватает кельтских колодцев и каменных развалин на обочине. В остальном я еду по усовершенствованной Европе — так же, как американцы, сидящие в соседних креслах, путешествуют сейчас по Западному побережью, а японцы видят перед собой проселочную дорогу на курорт Хаконе.

К чему я только вспомнил Ирландию! C пунктуальностью ирландского автобуса мы опаздываем в 110-тысячный Данидин на целых полчаса — на те самые полчаса, которые были заложены на осмотр большого города до пересадки. План меняется. По побережью Тихого океана, меж овец и телушек, по вспученным редкими холмами лугам мы едем сразу в Крайстчерч — «совершенно английский», как утверждает поджарый водитель, город. На Крайстчерч у меня целый день — ровно до самолета в Сидней. До Сиднея всего три с половиной часа — в тишине, без висячих мостов за окном, без остановок, чтобы сфотографировать вон тот водопад и прожевать сэндвич в кафе у одноклассницы очередного водителя, как ее там, Кэти или Сюзи. И вот ведь странная штука: Гондваналенд не жаль покидать. Спрятанный на краю цивилизации парк развлечений ведет себя согласно законам жанра — после трех раз на чертовом колесе четвертого не хочется, как не хочется пригубить с утра после слишком удачной вечеринки. До следующего дня. До утра в Сиднее, Дубае, Сингапуре — где бы ни наступило это утро. Как бы ни обманывали мы себя, утверждая: одного раза достаточно. Неопробованными остались зорбинг, параглайдинг, рафтинг, трекинг и маунтин-байкинг. И что получилось у пингвинов, мастеривших хижину в расщелине под кустом — тоже не узнать без повторного визита. Все ли у них в порядке? Не шляются ли по барам? Один раз на Новую Зеландию — вот это хлестаковщина.