Москва против Петербурга Три дня в нелюбимом городе

Зельвенский в Москве

День первый­

18.30

Прямо с «Сапсана» отправляюсь в «Винзавод» — вернисаж Даши Ястребовой никак нельзя пропустить. Плутаю вокруг Курского вокзала. Стрелы железнодорожных путей, изгибы трамвайных. Вывески с преобладанием желтого. Люди на корточках. Горячие пирожки. Охранник выпускает счастливого человека из похожего на сортир домика, который оказывается секс-шопом. Тревожная атмосфера середины 90-х, клубок частных инициатив, суета мелких дел. В Петербурге, чтобы такое увидеть, надо очень долго ехать на метро, а лучше даже на электричке.

Наконец выхожу к фабричному зданию из красного кирпича. Людей становится все меньше, а шарфы на них — все красивее.

19.00

Местный кафетерий называется как-то типа «Цап-царап», но с модным в Москве восточным акцентом. Вокруг люди искусства. За соседним столом ухоженный мужчина пьет латте с сыном лет пяти. Он что-то показывает ребенку на экране айпэда, второй айпэд лежит у него на коленях. Потыкав в устройство, младенец спойлерит: «А ты знаешь, что Снейп и Дамблдор договорились, что он его убьет? Потому что у Дамблдора неизлечимая болезнь». Вскоре появляется и второй сын — постарше, как две капли воды похожий на Дадли Дурсли. В соответствии с образом он громко чихает и плаксиво объявляет: ­«Накурено!» Папа флегматично отвечает: «Ну извини», отдает ему свой айпэд и углубляется в извлеченный из кармана айфон.

20.00

Выставка Ястребовой «Солянка. Храм былой любви» проходит в галерее «Меглинская». В центре стоит арфа, рядом — женщина в фиолетовых лосинах, которая под «минус один» мурлычет «Summertime». В зале и на стенах люди примерно одинаковые; возможно, даже те же самые. Но на фотографиях они черно-белые, кажется, пьяные и почему-то, как правило, в разорванных колготках. Живьем они просто бледные, очень тихие и одеты аккуратно. Все фотографируются на фоне фотографий, на которых они сфотографированы фотографирующими.

21.00

В метро уныло прохаживаются военные патрули. Мужчина в дутой куртке в ожидании поезда отрабатывает боксерские приемы. Подросток на ходу смотрит в ноутбуке что-то с субтитрами. На стене цитата из Фрэнсиса Бэкона проиллюстрирована матрешками. Обращает на себя внимание реклама «Цикорий в каждый дом!».

21.30

На входе в ресторан «Цвет ночи» банкир Фридман интересуется, придет ли Потанин. У Фридмана свой столик; еще в зале человек 50. Все они заплатили — кроме, наверное, самых богатых — по 700 рублей, чтобы посмотреть на Альфреда Коха, который как раз выходит к микрофону.

Кох с несколько искусственной самоиронией рассказывает о своем жизненном пути. В планах у него книга интервью с Гитлером и Сталиным (ответы, как я понял, он собирается придумать). Публика уважительно слушает, сдержанно ест и задает интересные вопросы. Кох оказывается среди прочего составителем монографии о холокосте. Она отрицает его отрицание. Кох обнаружил, что никто до него не удосужился подробно подсчитать, сколько именно евреев было убито. Тогда он профинансировал соответствующие исследования и написал к сборнику предисловие. Удачным образом, подсчеты Коха примерно совпали с теми, которые можно найти, например, в «Википедии».

22.15

Добегаю до «Джона Донна» уже на втором тайме «Спартак» — «Аякс». Паб забит — в основном экспатами, — голы тоже: «Спартак» ведет 3:0, многие переключились на экран, где бьется «Динамо-Киев». Гигант у стойки пристает к робеющему иностранцу: «Вот кайнд оф спорт из популар ин ер кантри? Футбол, баскетбол, мэйби джиу-джитсу ор джудо?» «Ду ю ноу джудо?» — пищит иностранец. «Оф корс», — расплывается в доброй улыбке верзила.

Все, что не попадает в перекладину, тащит героический Дикань. Подтягиваются зрители следующих матчей. Интеллигентные юноши в футболках «Ливерпуля» обсуждают трансфер Суареса, любовно называя тренера Кенни. Тут же взрослые, серьезного вида фана­ты ЦСКА. Главный берет всем пива, мотивируя тем, что он только из Парижа. «И как в Париже?» — «Негров много. И наглые такие!» Из «Солянки», где компатриоты болеют за «Зенит», приходит СМС «Все кончено». «Кони» поглядывают на триумф «Спартака» и, не понижая голос, отпускают презрительные ремарки. «Вот в пердях сегодня праздник будет», — подытоживает один из них.

23.00

Короткий ужин в «Маяке». Узнаю от подсевшей знакомой совершенно лишнюю для моих ушей биографическую информацию интимного свойства; иначе говоря, ­сплетню.

24.00

Бар «6/2» мне рекомендуют как «хипстерскую помойку», «по московским меркам — ­трэшачок» и в целом наиболее петербургское место. На стене из нулей и единичек со­ставлен портрет Цоя, над стойкой стоят два его бюстика (было десять, но восемь уже украли). Подтягиваются знакомые. В разгаре вечеринка «Копов в огне»: музыку ставят коп Козульски и коп Яблонски. Яблонски явно первый раз за пультом, но компенсирует это популистским плейлистом: звучит чуть ли не «Луч солнца золотого», под «Sabotage» Beastie Boys люди уже валятся на пол. Окончательно понимаю, что книжку взял в поездку зря.

День второй

11.00

«Старбакс». «Старбакс» как «Старбакс».

12.00

Завтрак в новом кафе Kitchen на Покровке. Заведение, сразу видно, столичное: зеркальная стойка, на одной стене что-то вроде геммы в человеческий рост, на другой портрет гамбургера в рамке. Над стойкой висят 23 колбасы. Поскольку две дамы ушли, еще две сбежали, почитав меню, а моя компания опаздывает, я тут единственный клиент.

15.00

Под Пушкинской площадью по-прежнему продают китайские бюстгальтеры. Заглядываю в журнал «Афиша» как раз на те полчаса, которые попадают в новостные ленты: редакционный директор Юрий Сапрыкин собирает всех, чтобы сообщить, что он переходит в бастион либеральной журналистики, выросший на «Красном Октябре». Отправляюсь туда посмотреть.

17.00

Завороженно хожу по дворику, принадлежащему институту «Стрелка», который вот-вот начнет делать московские архитектуру, медиа и дизайн еще лучше, чем они есть. Видимо, выпускники превратят город в маленькую (или, наоборот, очень большую) Скандинавию: дворик пуст, геометричен и обнесен располагающими деревянными реечками, на земле ни пылинки. Людей тоже нет. За стеклянными стенами видны белые аудитории.

Проходящая мимо очаровательная девушка лет 20, занимающая в «Стрелке» один из руководящих постов, немедленно соглашается провести экскурсию. В «аудитории раз» (так написано) над ноутбуком корпит одинокий кореец. Во второй я слышу с каких-то антресолей голос — говорят, это голос архитектора Григоряна. Повсюду доски и планшеты, на которых написаны важные слова. «Идеи пойдут в народ» (народ — подчеркнуто). «Balalaika industrial stereotypes». На огромном ватмане значится лишь «Что и зачем?» и «Как?». Очевидно, что здесь решаются задачи, масштаб которых мне оценить не под силу.

Велосипед И.В.Осколкова-Ценципера

Велосипед И.В.Осколкова-Ценципера

Фотография: Станислав Зельвенский

Словно я недостаточно уже исполнен трепета, Вергилий показывает мне изящный, идеально белый, нетронутый, кажется, московской пылью велосипед президента «Стрелки» Ильи Ценципера, припаркованный у входа в административные покои. На заваленном бумагами столе директора бросается в глаза книга «Как привести дела в порядок». По словам руководства, самым волнительным моментом были каникулы: они подозревали, что студенты с них не вернутся. Но те вернулись, и я со спокойной совестью отправляюсь в бар «Стрелка», где можно в свое удовольствие полистать журнал по дизайну на японском языке. За­ходит мужчина — говорят, это архитектор Григорян.

18.00

Экскурсия по либеральным СМИ. Все они защищают общие ценности, и единствен­ное, что вносит легкую смуту в эти ряды, — условия труда или, проще говоря, офисы. ­Лучше всех устроился Slon.ru — прямо на сайте сообщается, что офиса у них нет. На­правляюсь на телеканал «Дождь», благо либеральный охранник даже не спрашивает ­пропуск.

Больничного вида лестница, грузовой подъемник вместо лифта, огромное пространство, больше напоминающее съемочную площадку, чем офис. Какие-то софиты, лестницы, отовсюду что-то торчит. В дальнем углу работает камера, и брюнет с блондинкой зачитывают ­новости. Еще один угол выделен под редакцию «Большого города».

Все здесь завидуют порталу OpenSpace. Лестница к ним ведет уже скорее библиотечная, а сам офис раскинулся в залах с видом на Москву-реку, профессорской библиотекой и душе­выми.

19.00

Мне рекомендуют важное московское развлечение — сходить на Навального. Отважный миноритарий как раз должен схлестнуться в публичном риторическом бою с Евгением Ясиным по какому-то узкоспециальному экономическому вопросу. Говорят, что Высшая школа экономики, где запланированы дебаты, уже с трудом сдерживает напор желающих в количестве 700, что ли, человек. И действительно, по телефону «Вышки» отвечают, что даже журналистов они уже аккредитовать не в состоянии ввиду нехватки пространства.

20.00

Магазин Uniqlo в «Атриуме». Рассматриваю неуловимо раздражающие майки с картин­ками из ранних фильмов Джармуша (включая те, которые никто не видел). Москвичи поясняют, что сюда кроме хипстеров ходят одеваться с Курского вокзала. Исключительно для порядка покупаю футболку мужскую с рукавом 3/4 (499 р.).

22.00

Ужин в ресторане «Рагу», где забронировать столик удалось лишь благодаря кумовству. Буржуазные дети отмечают детский праздник, за стойкой замечен человек в красной шапке, много яппи. В меню помимо мороженого с беконом неприятно поражает куриная ножка, фаршированная куриной грудкой. Кормят вкусно, потом, правда, приносят соленый эспрессо.

Интеллигентно проведенный день хочется закончить подобающе. Из московской интеллигенции я знаю кинематографистов и журналистов. Первые обычно пьют водку в подозрительных восточных шалманах, так что связываюсь со звездами медиа. Главный редактор БГ Филипп Дзядко сообщает, что часов в 12 окажется в «Маяке» (как будто кто-то в Москве этого не знает). Андрей Лошак готов подъехать в «Бонтемпи». Редактор «Эсквайра» Филипп Бахтин говорит, что у него две скучные важные встречи, но если вечер примет скотский оборот, он мне непременно позвонит. Решаю не задумываться над этим высказыванием.

0.00

«Бонтемпи», спрятавшийся в яме за забором, со своей стеклянной стеной похож на роскошную шашлычную. Здесь к тому же заканчивается что-то вроде корпоратива: цепочка разоренных столов, люди менеджерского вида пляшут под похабное диско. Но сюда, говорят, ходят все, и еще актрисы. Удивительным образом, действительно встречаю всех, и еще актрис. Знакомлюсь с интересными людьми, например, с девушкой, которая в ноябре видела голую Деми Мур.

1.00

Доходим до бара «Клава», где проходит вечеринка шансона с выступлением человека из Наро-Фоминска по фамилии Стасюк. Вероятно, тут спрятана какая-то великосветская ирония, но по лицам людей, которые толкаются в баре и стоят в очереди на улице, это уже не так очевидно.

Журналист Андрей Лошак в баре Noor готовится к съемкам репортажа о екатеринбургских алкоголиках

Журналист Андрей Лошак в баре Noor готовится к съемкам репортажа о екатеринбургских алкоголиках

Фотография: Станислав Зельвенский

1.30

В баре Noor нормально. Но скучновато. К тому же там уже половина «Бонтемпи». Играем в Grindr.

2.30

«Маяк» забит. Дзядко тут. Люди, которых я видел днем на «Красном Октябре», тоже. Музыку ставят, кажется, все по очереди и чуть ли не из «Вконтакте». В воздухе разлита любовь — в том числе такого рода, о которой на следующее утро люди жалеют. Миф, который меня занимал, оказывается правдой — москвичи и правда до сих пор танцуют под песню «Медведица».

4.00

«Бонтемпи». Зачем?

4.30

В «Жан-Жак» нас не пускают, но Дзядко по телефону объясняет, что надо сказать «мы к Дзядко на совещание». Работает. Девушки пьют шампанское, обсуждаем Луи де Фюнеса.

5.30

Дворик где-то в районе Нового Арбата. Снежинки. Качели.

День третий

15.00

Деловой ланч в Corner Burger. Бургер не беру — говорят, очень маленькие. Вокруг потен­циальные Патрики Бейтмены, тоже некрупные. Куда ни кинешь взгляд, упираешься в за­ведение Айзека Корреа. На углу с Тверской, впрочем, прохожий интересуется, как пройти в «Золотую воблу». Еще через сто метров южане на взводе рассматривают нас, один тихо спрашивает в телефон: «Эти?» Я начинаю чувствовать себя настоящим москвичом.

16.00

Заглядываю в «Республику». Журчит музыка, ходят красивые молодые москвичи. Мы переглядываемся с симпатией, мы не знакомы, но благодаря вывешенным на стене топам знаем друг о друге многое. Мы читаем Джейми Оливера, мы слушаем Zaz и мы смотрим фильм Франсуа Озона «Убежище».

17.00

Как и все, в субботу я не могу не зайти в Tsvetnoy Central Market. Говорят, его построил архитектор Григорян. Медленно, стараясь не потревожить окружающую гармонию, я миную этаж «Приятные детали», этаж «Свежий взгляд», этаж «Радость каждый день» — направ­ляясь к заветным «Захватывающим кулинарным открытиям». «На втором этаже для вас работает стилист», — мягко сообщает небесный голос. Застреваю в магазине All Saints. Приобретаю худи и немного ежевики.

18.00

Сворачиваю с бульваров на Петровку. Заглядываю в «Март» и «Додо», но там никого из наших. Дохожу до ЦУМа. Здесь тоже никого, но это не страшно — все и так со мной ­здороваются. Когда брутального вида продавец, расшаркавшись, проходит дальше, на его бритой башке обнаруживается тоненькая косичка. Мне приглянулась рубашка, но отчего-то она стоит 16800 рублей.

19.00

Направляюсь на Манежную площадь проверить, нет ли волнений на национальной почве или чего подозрительного. В принципе, все, кого я там вижу, выглядят подозрительно. На площади Революции интересуюсь у пожилого господина, который что-то охраняет, как пройти в одноименное метро. Он, пожевав губами, отвечает «Там «Театральная», там «Охотный ряд», «Площадь Революции» не знаю».

20.00

Вечер москвичей посвящен обсуждению того, ко скольки идти в «Солянку». В «Солянке» Муджус, и не пойти совершенно невозможно. Но все понимают, что все это понимают. Только на фейсбуке туда уже собираются 767 человек. Иногда кто-нибудь смелый пишет: «Не пойду я на вашего Муджуса!» — следует бурное обсуждение. Мы все пытаемся угадать минуту, когда концерт еще не начнется, но и в километровой очереди стоять уже будет не надо. Полпервого? Два? Поступают противоречивые инсайдерские новости. Составляются списки. Про кого-то известно, что он и правда не придет, — скандал.

Лимузин — самый разумный способ передвигаться по Садовому кольцу

Лимузин — самый разумный способ передвигаться по Садовому кольцу

Фотография: Алевтина Елсукова

0.00

Ночь начинается буднично. За мной заезжают шесть девушек на белом лимузине. Мы катаемся по Садовому кольцу. Вокруг меня ноги. За заклеенными темной пленкой окнами лимузина действует свой кодекс: например, нельзя открывать шампанское. Приходится всякий раз останавливаться. Проезжающие машины приветливо сигналят. Едем на Воробьевы горы, где изображаем что-то вроде выпускного вечера (который у некоторых из нас был не так давно). Москва — город, в котором хочется выключить свет, — подмигивает огнями нашей смотровой площадке.

1.00

Заезжаем в ресторан в «Лотте Плаза». В лифт с нами заходят еще три барышни — одна из них блондинка полностью в розовом. На нужном этаже испытываю маленький персональный триумф — показывая на девять девушек за спиной, говорю фейсконтролеру: «Это со мной». Шкафы-охранники расступаются, один бормочет: «Еще одна команда ­гимнасток пришла». Пьем вино в культурном интерьере, за окнами родные уже огни.

2.00

К «Солянке» приближаемся под песню Богдана Титомира: «Москва говно, Москва говно, кругом отстой, и это город мой». И здесь уже, собственно, хочется остановиться. Хотя это не конец. Муджус пел что-то едва различимое. Потом заехали в «6/2», но оттуда все уже сбежали в «Арму». Под утро было видение режиссера Гай Германики — она рассказывала о собаках-брахицефалах и требовала в ответ покадрового пересказа фильма «Король говорит». Было даже великое круглосуточное кафе на Ленинградском вокзале, где в клеенчатом меню значится «эспрессо — 240 р., коньяк — 560 р.» и т.д. И прощания возле утреннего «Сапсана» под композицию «Москва, звонят колокола». Все это было или не было, и когда умолкнут все песни, возможно, ничего и не останется. Реклама банка вдоль пер­рона — «ластик или резинка», «бадлон или водолазка» — ежечасно обессмысливается все быстрее отходящими и приходящими составами, и нет уже вопросительного знака, и союз «или», противопоставляющий красивейший город Европы ресторану «Рагу», бару «Бонтемпи», универмагу «Цветной» и белому лимузину, уже лишь формально, кажется, остается разделительным.

Волобуев в Петербурге

День первый­

17.30

У единственного незаколоченного выхода с вокзала — давка: пассажиров московского поезда, прежде чем выпустить в город, проверяют на оружие и взрывчатку. По громкой связи играет Малер. Протиснувшись между неработающими металлоискателями (плюс ­ссадина на локте, минус пуговица), попадаю на удачно освещенный Невский. Знаменитую перспективу разнообразят вывески сетевого секс-шопа «Розовый кролик» (от площади Восстания до Литейного успеваю насчитать три, дальше сбиваюсь). Еще всюду граффити — «Модернизация или смерть», улыбающийся Путин, силуэт гражданского активиста Лени Ебнутого с ведерком на голове — пару недель назад арт-группа «Война» при дзенском по­пустительстве властей разрисовала наглядной агитацией половину поверхностей в городе.

Именно в Петербурге изначально московская арт-группа «Война» создает самые яркие свои работы

Именно в Петербурге изначально московская арт-группа «Война» создает самые яркие свои работы

Фотография: Роман Волобуев

18.00

Листаю записную книжку в телефоне — на каждый из полутора дюжин петербургских номеров находится веская причина по нему не звонить. С движущимися навстречу людьми происходит интересное: девочки по мере приближения оказываются мальчиками, старики — детьми, розовощекая мамаша с двумя малышами — густо накрашенным мужчиной, ведущим за руки двух уставших карликов. Окликнув, как мне показалось, знакомого, оказываюсь втянутым в абсурдный по своей продолжительности разговор с человеком, одетым в костюм медведя. Видимо, дело в освещении.

18.20

У Фонтанки сталкиваюсь с поэтессой Еленой Костылевой, год назад переехавшей сюда из Москвы. Для москвича решение уехать в Петербург, как правило, иррациональный шаг; это как сменить пол или уйти в монастырь — радикальное решение, призванное превратить непростую жизненную ситуацию в безвыходную. Лена — приятное исключение. В Москве она все время увольнялась из разных журналов (из одного ее дважды уволил я) и участвовала в антиправительственных художественных акциях порнографического характера — здесь счастливо вышла замуж, много времени проводит дома, работает на общественных нача­лах в книжном магазине. Мы смеемся, разглядывая внешние изменения, произошедшие с нами за два года: я — с интересом, она — сочувственно.

18.50

Пельменная на Итальянской улице, парадоксально совмещенная с пышечной. В половине с пышками — старушки, одетые как студентки, и, кажется, пара студенток, наряженных старушками. Там, где пельмени, — четверо молодых петербуржцев с приветливыми лицами убийц, что-то обсуждают над единственной тарелкой. Говорят по-русски, я не понимаю ни слова. По московской привычке фотографирую пельмени айфоном и отправляю фотографию на Foursquare. Минутой позже в телефон приходит комментарий петербургского киноведа Степанова: «Не самая лучшая пельменная». Пытаюсь приобрести пышку: продавщица терпеливо смотрит на сторублевую купюру, потом на меня — в явной надежде, что, если дать мне время, я сам пойму нелепость возникшей по моей вине ситуации. Костылева вздыхает: «Ну что с вами делать», находит тридцать рублей мелочью и покупает мне две пышки в целлофановом пакете. На улице пакет моментально запотевает, и сквозь него здорово смотреть на архитектуру.

19.00

На пересечении Итальянской и Садовой у опрокинутого кем-то светофора со словами «Боже, вы с ума сошли тут ходить» к нам присоединяется живая девушка лет пятидесяти. Узнав, что я приезжий, достает из ридикюля галогенную лампочку: «Представляете, только что посчастливилось купить, давно искала, такая удача, редчайшая вещь». Из вежливости вру, что в Москве лампочек вовсе не достать. Костылева на ухо объясняет, что это поэтесса Беломлинская. С запозданием понимаю, что иду на поэтический вечер.

19.30

Книжный магазин «Порядок слов» на набережной Фонтанки. В лектории, рассчитанном человек на тридцать, человек сто слушают московскую поэтессу Седакову — что-то про Аверинцева, я опять не понимаю ни слова. Убегаю на крыльцо — курить и обсуждать с хозяином магазина, кинокритиком Шавловским, перспективы книжной индустрии. Быстро сходимся на том, что магазину, где есть книга «100 русских ударов в голову», не страшны никакие киндлы. Брожу по магазину в надежде найти среди Фуко и Жиля Делеза последнего Сти­вена Кинга, вместо него нахожу «Книгу хипстера», но у меня уже есть. Прицениваюсь к отлично иллюстрированному изданию по­вести «Винни и дракончик», в итоге покупаю «Эстетику смерти» Ниббрига — вы знаете, давно искал, такая удача. Вежливый Шавловский делает вид, что верит. Перед магазином поэтесса Беломлинская сокрушается, что в Петербурге катастрофическая нехватка поэтов.

22.00

Попытка как-то сменить вектор заканчивается провалом — почти час ищу на задах Нев­ского модную фотогалерею, где должна открываться выставка москвича, снимающего для Esquire. Темно, под ногами хрустит и чавкает. Место, куда приводит навигатор в айфоне, оказывается тупиком, где в луже сидит некрупный кот с тремя ногами. Посмотрев на ко­та и порвав на обратном пути штанину о торчащий из земли метровый гвоздь, попадаю на пересечение Думской и Ломоносова — главный барный маршрут города, о нем много рассказывают. Маршрут оказывается тремя пеналами дверь в дверь — в первом долбит Depeche Mode, очень много людей, стоя плечом к плечу, кричат и стряхивают друг на друга пепел. Во втором посвободней и даже танцуют, но в основном мужчины. Думаю про­верить третий, но оттуда навстречу мне выходит белый как смерть человек в ситцевом платье и жестом просит закурить. Отвечаю цитатой из первых «Утомленных солнцем». В замешательстве звоню кинокритику «Коммерсанта» Лидии Масловой — к счастью, она неподалеку.

23.00

Спустя час и несколько бесполезных открытий (зимой мосты не разводят, Оксана Акиньшина тоже любит пышки, «О.Г.И.» в Петербурге считаются приличным местом) сидим с Масловой и петербургскими друзьями в баре «Мишка» — он только открылся, тут, как меня уверяют, бывают все. Дешево, темно, пахнет супом, у входа — прорезиненный транспарант, на котором нарисован волк. Перед стойкой подпрыгивает на месте мужчина в флуоресцентном спортивном костюме. Маслова — лучший человек в мире, уже давно переехала в Петербург, с тех пор дважды в неделю мотается на «Сапсане» в Москву на пресс-показы, а возвращаясь, пишет в ЖЖ, какие жадные подлецы — руководство «Коммерсанта». Давно хочу выяснить, почему она выбрала для себя именно такой путь, но сейчас она слишком утомлена. Рассказываю про встречу с мужчиной в платье. Мне объясняют, что тут так делают многие и это ровным счетом ничего не значит. «А почему бар «Мишка», а на входе висит волк?» На меня смотрят — как на раскапризничавшегося ребенка. «Может вам наркотиков купить?» — с тоской спрашивает Маслова. Извиняющимся голосом начинаю объяснять, что не очень люблю наркотики. Маслова пытается пнуть меня ногой, промахивается и с достоинством падает со стула.

1.00

Бар «Улитка» на Думской. Все куда-то делись, пью в одиночестве. Взвесив все за и против, все-таки даю прикурить человеку в платье.

3.00

Бургерная Carl’s Junior на Малой Садовой, горячо рекомендованная сразу многими как лучшее место для афтепати. На плазменных экранах транслируется рекламный ролик с участием клоуна и геев. Большая компания страшных как смерть американок в ярких ­пуховиках на голое тело оглушительно обсуждает человеческую физиологию. Ем гамбургер (дьявольски вкусный), пытаюсь читать Ниббрига, ломаюсь на фразе «Естественная смерть есть крайняя степень искусственности». Хорошо, что в айфоне есть Стиг Ларссон.

День второй

13.00

Голова болит, как в десятом классе, сигареты промокли, зажигалку украли. Во дворе гостиницы (набережная Фонтанки, три минуты до Эрмитажа) — два серых сугроба в три человеческих роста высотой, обойти их невозможно, идти между ними страшно, непонятно, как я вчера их не заметил. Приглядевшись, обнаруживаю, что это зонтики, просто обледеневшие. Летом, когда лед наконец растает, под ними можно будет пить кофе. Все не так плохо.

14.00

В Эрмитаж очередь, в квартире Достоевского — санитарный день, отправляюсь любоваться окрестностями. Петербуржцы ценят красоту своего города и тонко чувствуют уродство чужих. «У нас красиво» — главный аргумент в любом споре с приезжими, интонация, с которой он озвучивается, отрабатывалась годами. Впервые услышав, как петербуржец говорит «красиво», чувствуешь, что ты лично проектировал все московские торговые центры, а твой собеседник — Исаакиевский собор. На улице правда ничего, хотя немного трудно отделаться от ощущения, что недавно эту местность бомбили. Прямые углы, с проспектов кажется, что видишь город насквозь. Больше всего похоже на Рим, построенный турками для лилипутов, Литейный — вообще один в один римская виа-дель-Бабуино. Немного смущает Спас на Крови — понятно, почему в Москве терпят Василия Блаженного, он маленький, нравится туристам и стоит там, где никто не ходит. Но поставить то же самое на видном месте, да еще в масштабе один к двум, — наводит на размышления. Еще вопрос насчет вывесок — оставим в покое литературу (хотя магазин берестяных сувениров «Набоков» — это, конечно, сильно), но за пределами Невского невозможно найти ни одной целой. На большинстве не хватает гласных, какие-то свисают на проводках, покачиваясь. Махина «Северо-Западного Телекома» на Большой Морской — гранитный фасад, три вывески, на одной нет слова «северный», на другой «западный», на третьей — всех букв О. Чув­ствуется, что дело не в нехватке средств, а в принципе.

16.00

Случайно нахожу на Разъезжей приличное кафе — вывеска светится, нормальный кофе, чистые тарелки, есть вайфай. Обнаруживаю, что его открыли те же люди, что московскую «Солянку». От судьбы не уйдешь. После двух чашек кофе вспоминаю, что вчера пообещал взять Маслову на футбол. Второго билета у меня нет, решаю сделать вид, что у меня раз­рядился айфон: они тут правда разряжаются быстро, наверное, дело в климате.

21.50

Стадион «Петровский», 11-й сектор, матч «Зенит» — «Твенте», начало второго тайма. Очень холодно, выручает зенитовский шарф, наброшенный на меня петербургским знакомым перед входом на стадион («а то ребята не поймут»). «Твенте» проигрывает всухую, обстановка на трибунах дружелюбная. Стоящий у меня за спиной человек в очках страшным голосом скандирует: «… сук, … и убивать». Потом тактично трогает меня за плечо: «Простите, вы не могли бы спуститься буквально на одну ступеньку ниже?» Я ничего не понимаю, но сам по себе вид нескольких тысяч мужчин, поющих хором, за­вораживает. «Ты, пидор, так дома у себя судить будешь!» — кричу я, по всей видимости, невпопад. Меня обнимают за плечи одновременно справа и слева. Сразу становится теплее.

22.40

Выбираясь со стадиона, по дороге несколько раз узнаю, что Бухаров — животное. Вход на «Спортивную» перекрыт милицией, переулками добегаю до следующей поблизости «Чкаловской». Едва успеваю подумать о гуманности принципа «один город — одна команда», как в пустом вестибюле с криками возникают человек восемь голландцев в красных шарфах. Нервно сжимаю в кармане айфон, но вижу, что голландцам лет по 60 и большинство из них женщины. Увидев мое красное от холода лицо и синий шарф, они замолкают и пятятся в дальний конец платформы.

0.00

Пытаюсь напиться, алкоголь почему-то не действует. Вокруг по-прежнему ощущается нехватка девушек. В «Доме быта» мальчики от отчаяния фотографируют профессиональной аппаратурой друг друга. Вчерашние американки в гамбургерной кивают, как старому знакомому. На Невском впервые за последние 10 лет меня просят показать паспорт.

День третий

10.00

Дорогое по местным меркам кафе «Терраса» на Почтамтской, расположенное в единственном по-настоящему уродливом здании в городе. Этажом ниже — тренажерный зал, еще одним этажом ниже — НИИ. Тихо, посетителей нет, за окном — купол Казанского собора. В углу двадцать или даже тридцать человек в белом что-то молча делают с тыквой. Офи­циант объясняет, что по выходным в Петербурге не завтракают.

11.00

В Эрмитаж по-прежнему очередь. Инспектирую пышечные, самая лучшая — на Большой Конюшенной. В телефон одновременно приходят эсэмэски с двух незнакомых петербургских номеров, обе — провокативного содержания.

14.00

Оказываюсь единственным посетителем на большой выставке советской пропагандистской фотографии. Foursquare не работает, Facebook Places рекомендует посетить Дорогу жизни. На Гороховой улице, выглядящей так, будто по ней вчера прошли танки, сталкиваюсь с интересным пространственно-временным феноменом — внутри сносимого (или реставрируемого) здания при безоблачном небе снаружи идет дождь. Пока изучаю, успеваю сильно промокнуть. Чтобы согреться, пью плохой кофе на втором этаже книжного магазина «Дом Зингера» с сумасшедшей красоты окном, из которого опять видно Казанский собор. Из интернета с болью узнаю, что вчера пропустил самое главное — публичную лекцию Масловой о творчестве режиссера Константинопольского.

16.00

С восхищением засматриваюсь на надпись «Соблаговолите придержать» (ну или как-то так) на двери, ведущей в метро, и закономерно получаю дверью в лицо. Все-таки вхожу. Турникет принимает жетончики с вензелем, указатели на английском, дышать нечем. Еду на станцию «Приморская» искать колоннаду, где Данила Багров потерял плеер и завалил Крота. Там красиво, хотя и грязно.

20.00

Встречаюсь с друзьями в греко-армянском кафе, знаменитом тем, что здесь режиссер Николай Хомерики потратил половину бюджета неоконченного фантастического блокбастера «Беляев». Читая цены в меню, поражаюсь целеустремленности Николая. За строчку «По­сещение в спортивном костюме не приветствуется» глаз уже не цепляется.

22.30

Бар «Стирка 40°», изобретательно совмещенный с прачечной. Все курят, облокотясь на стиральные машинки. Одухотворенные лица, впервые за эти три долгих дня — преимуществен­но женские. Чистые, звонкие голоса: «Водку с тоником, пива и снова водку!» За барной ­стойкой девушка Лиза смотрит на всех нас с таким выражением лица, как будто с каждой погибшей души ей падает процент. Вполне возможно, что так оно и есть. После четвертого виски с удивлением замечаю в дальнем углу Зельвенского, который, по идее, должен сейчас изучать московские нравы. Он одет мотоциклистом и кокетничает с усатым мужчиной в шля­пе, про которого мне успели рассказать, что тот — француз. Возможно, петербуржцы ­никогда по-настоящему не покидают свой город. Когда ближе к полуночи в бар вбегает чело­век, у ко­торого в живот встроена кинокамера, и начинает кривляться, это кажется абсолютно нормальным.

2.00

Где-то. Сижу не то на шкафу, не то в нем, хотя место явно общественное. Пытаюсь объяснить гораздо более трезвой, чем я, знакомой, почему никогда не перееду жить в Петербург. «Этот ваш город, — говорю я, бессовестно пересказывая чей-то чужой текст, — театр, где игралась ­большая историческая пьеса. Спектакль закончился, остались декорации, и вы все в них зачем-то живете». «Верно, потому здесь так сильна ностальгия по духу империи», — отвечает знакомая с сильным акцентом и оказывается незнакомой, но довольно милой немкой. Точнее, немцем.

День четвертый

9.30

Сижу на скамейке посреди Казанского собора, справа молятся два милиционера, рядом библиотечным шепотом общаются две девушки, до меня долетают в основном слова «…» [«распутная женщина»] и «не …». Вспоминаю, что до утра покупал алкогольные напитки себе и кому-то еще. Лезу в карманы — наверняка кончились деньги. Пересчитав найденное, обнаруживаю, что за ночь потратил 900 с чем-то рублей. Пытаюсь проверить календарь важных встреч и задач на следующую неделю, вижу, что сегодня 4 апреля, что странно, потому что из Москвы сюда я уехал в середине марта. Дома, наверное, волнуются. На выходе из собора две женщины в спецовках начинают тщательно поливать меня водой из шланга. Толпа утренних петербуржцев, ждущая, пока им помоют тротуар, смотрит на это с пониманием, но без сочувствия.

10.00

В «Террасе» мне радуются, хотя я и мокрый. Спрашивают, не я ли вчера забыл книгу о смерти, приносят кусок яблочного пирога. Наугад открываю Ниббрига и читаю: «Если препятствие не перескочить, под него следует поднырнуть».

14.00

Встречаемся в «Доме быта» с незнакомой красивой девушкой из серьезного киноведческого журнала, вроде по делу, хотя я напрочь забыл, по какому. У девушки мелодичный голос, ее речь целиком состоит из благозвучных, незнакомых мне фамилий Грюндгенс, Бахмутский, Эренфест. Услышав в этом журчащем потоке «Хржановский», радуюсь возможности наконец поддержать разговор и говорю, что, по-моему, Хржановский — мошенник. По сочувственной улыбке девушки понимаю, что контакт, и без того слабый, утрачен — скорее всего, навсегда.

16.00–23.30

В Эрмитаж снова очередь, к тому же сегодня короткий день. В гамбургерной меня встречают со словами: «Вы пунктуальны» — недвусмысленный признак того, что пора домой. В буфете «Сапсана», куда я перехожу раньше, чем поезд трогается, усатый человек в форме машиниста дает мне бумажку, оказывающуюся бесплатным билетом на детскую железную дорогу. В Москве дождь. Из прохудившихся желобов на крыше Ленинградского вокзала хлещет вода — человек в хорошем костюме раз за разом зачерпывает ее руками, смывая с лица кровь. Разрядившийся сутки назад айфон оживает, выдавая одно за другим: «Срочно надо поговорить», «Так, вообще-то, не поступают» и «Что с Михалковым?». Думаю выбросить Ниббрига к чертям в привокзальную урну, но вовремя понимаю, что это чересчур петербургский жест.