О дивный новый мир

О чем мечтают жители города

Обычай загадывать под Новый год желания – при явной бессмысленности этой затеи – до сих пор себя не изжил.
Даже самый трезвомыслящий человек, едва в воздухе запахнет хвоей, норовит ну если не всерьез поверить, что все сбудется, то хотя бы сформулировать, чего хочется от жизни, расписать программу-минимум на будущее. Накануне прихода 2005 года от Р.Х. «Афиша» предложила разнообразным жителям Москвы определиться со своими мечтами: каким бы им хотелось видеть свой город. Дизайнеры и модельеры подготовили проекты усовершенствования деталей, из которых состоит московская среда обитания; специалисты в разных областях попытались угадать, в какую сторону будет развиваться город, а эксперты «Афиши» прокомментировали все нижеизложенное в больших интервью.
Что из этого сбудется – бог весть; в любом случае Новый год настает – и значит, что-то будет.

Екатерина Деготь, искусствовед
Нежелание быть испанцем

– Мечтать, разумеется, не возбраняется в любом городе. Но вот произнеси только «мечтать в Париже» или там «мечтать в Лондоне»: о чем мечтать в тамошних мансардах, кроме как о пошлом личном счастье? Потому что они этого достойны.

Но мы не этого достойны. Нам мало. Мечта в Москве – это мощно. Тут личное умножается на неистовство желаний самой Москвы, города текущих слюней притязания. Москва – не «северный Рим» (так, реалистично и скучно, мог бы оценивать себя Петербург), но Рим третий. То есть она видит себя не на географической карте, а в истории: не рядом с Римом первым, а после (и в конечном счете – вместо) него.

Именно за этим притязанием, высшим и сильнейшим (а не за его осуществлением), и едут сюда из провинции. Чеховские несчастные сестры причитают: «В Москву! В Москву!» Но в Москву им надо, чтобы уже оттуда на законных основаниях вожделеть: «В Париж! В Нью-Йорк!» (Они могли, конечно, просто и прозаично переехать из своего недо-Харькова прямиком в Баден-Баден, но тогда было бы упущено как раз желание – то, что предлагает Москва.)

В 80-е годы, а если кто помнит, то и десятком лет раньше (а если совсем уже раньше, то еще при философе Чаадаеве), это желание было катастрофически и грубо не удовлетворено. Москвича изъедала не просто жажда быть под другим солнцем, по-другому одетым, иными продуктами накормленным, иными книгами начитанным, но воля спроецировать все это в прошлое и оказаться рожденным в каком-то совершенно другом месте, где, допустим, не было Толстого и Достоевского (и уж точно – Чаадаева), зато все как-то проще в практическом отношении и больше «по-западному». Недостаточная перспективность такого рода стремлений порождала хроническое отчаяние. Козьма Прутков назвал его «желание быть испанцем».

В этом, в принципе, есть что-то подростковое. Подросток, бывает, ненавидит себя и винит в этом родителей, которых он не просил производить его на свет, чтобы потом не выпускать на вечеринку. Парализованный несовпадением с самим собой, он саботирует собственную жизнь. Это называется «комплексы».

Потом, в конце 80-х и в начале 90-х, москвичи начали, как выражались тогда, «выезжать», сталкиваться с другими контекстами. Самым удивительным в этих контекстах была, как сейчас помню, степень довольства местного населения при, во многих случаях, сопоставимости если не экономической, то культурной заштатности, изолированности – или, проще говоря, жопы. Так, оказалось при внимательном изучении, что Греция не имеет абсолютно ничего, кроме мучительно великого культурного наследия, созданного при этом какими-то совершенно иными греками, нежели нынешние. И ничего: веселится без комплексов. Современная Италия тоже уже не производит впечатления страны Леонардо да Винчи, а итальянцы меж тем радуются своей чисто итальянской питательной жизни. Степень провинциальности Финляндии не поддается описанию, что совершенно не мешает тамошним гражданам эффективно действовать в самых разных областях, не заморачиваясь прошлым и не желая быть кем-то другим.

Создавалось впечатление, что желания граждан этих благословенных стран носят если не скромный, то во всяком случае какой-то конкретный характер. Характер пожелания. Поэтому удовлетворить их если не легко, то возможно. Русские же – московские – желания носят характер вожделения, и справиться с ними сложнее, поскольку тут сам процесс не менее затягивает, чем туманный еще результат. Как раз к месту оказались в 90-е теории французских постмодернистов о машинах бесконечного желания, которые якобы действуют через симуляцию разных образов и симптомов этого желания, и нигде в мире эта бодяга не была так популярна, как у нас. Эти теории и сняли наши комплексы.

Оказалось, что это не унизительно – хотеть быть другим; оказалось, унизительно этого не хотеть. Оказалось, что не обязательно при этом становиться кем-то другим (например, пресловутой Европой): достаточно мечтать, но только темпераментно. И не удовлетворять мечты – а превращать их в прекрасные галлюцинации, потому что ничто реальное желания все равно не утолит.

В 90-е годы Москва стала носиться в вихре желаний, походя инсценируя не только свои, но и чужие. Любые. Суши, чатни, «мерседесы», «Гуччи», «Чезаре Пачотти», возможность мгновенного обогащения и еще более мгновенного пулевого ранения (обе придуманные, но думать было так приятно) – все появилось здесь, все поплыло перед глазами, всего захотелось и все было получено, не в реальности, но в форме ярких, сверкающих символов. Выходило не всегда складно, что предоставляло простор для издевательств над вкусами московской мэрии и анекдотов про новых русских. Признаки исступленного желания всегда, если вдуматься, несколько комичны – для наблюдающих со стороны.

Теперь уже смешного мало. В Москве все есть. Москва нарастила из своих желаний настоящую броню зрелых амбиций, сравнимую с той, которая была в сталинские годы, когда лозунгом момента было «возьмем все лучшее у всех народов и культур, а в дальнейшем хоть потоп».

Потому-то гостиница «Москва» и не нужна больше, что эта мысль ясна и без ее могучего силуэта. Возможно, снесут и сталинские высотки.
Москва – все еще город мечты, все еще живет в логике символов и симптомов. В плане реальности все немного хуже. Но это ведь всего лишь угол зрения. Один скажет: Москва – это величие масштаба, это армады дорогих машин, это роскошь, огни, сияющие картины изобилия. Другой подумает: масштаб тут главным образом в пробках, за идею того, что перед тобой именно таки роскошь (а не средство передвижения), платишь втридорога, рекламы утомительно много, а огней как раз не хватает там, где разбитые дороги. Один будет радоваться тому, как научилась радоваться Москва, какая она живая, подлинная, молодая. Другой заметит, что ее молодость и нарядность делают ее привлекательной разве что для педофилов, да и вообще нравится Москва лишь тем, кто сам перегрет желанием.

Оба правы. Здесь весело, здесь никто, кажется, не работает, никто не отличается политической грамотностью и социальной активностью. Здесь вряд ли возможна революция – роз или не роз. Москва празднична, высокомерна, недемократична, неполиткорректна. И самодостаточна. Она все еще ждет, что скоро станет модной во всем мире, но довольна и тем, что модна среди самой себя: мы не можем ждать милостей от Европы. И своевольное присвоение себе Европы – гораздо круче, чем законное вхождение в нее, сомнения нет. Мы не очень-то хотим быть испанцами.

Избавление от комплексов, конечно, позитивно. Да, многие жители нашего города не стесняются одеваться излишне нарядно, врываться в рестораны не только по пятницам, никогда не ходить пешком, никогда не ездить в метро, никогда не сидеть за рулем (обилие персональных шоферов и есть источник наших пробок) и – главное – говорить «наш город».

Мы уже не подростки. Нас никто не заставляет здесь жить. Мы по-прежнему хотим чего-то еще, но это нас не мучает. Мы знаем, что прежде всего хотим хотеть, в этом-то и есть наше предназначение. Раньше мы комплексовали перед теми, кто доволен жизнью, – теперь это нам кажется странным и достойным сожаления. Вернувшись из странствий, большинство из нас теперь говорит, что «везде все провинциально»: в Париже очень, в Брюсселе – без сомнения, да и в Нью-Йорке тоже. Провинциально – с нашей точки зрения – довольство жить в одном отдельно взятом месте, не мечтая о чем-то другом (не провинциально только в Монголии, где другого мира просто нет). В этом смысле Москва предельно космополитична: она хочет всего сразу – и Европы, и Азии, и Америки.

И может быть, когда мы устанем кричать о своих эксклюзивных желаниях, дойдет дело и до удовлетворения простых потребностей. Когда будет сколот лед с тротуаров, зажжется лампочка в подъезде, мы поедем в метро, просто потому что это быстрее, и заинтересуемся реальным положением дел – в том числе и политикой.

Стас Жицкий, Сергей Кужавский, дизайнеры студии Open! Design
– Разделим водоем на квадраты, каждому квадрату – по скамейке, каждой скамейке – по влюбленной паре. Алгоритм прост: у каждого своя Москва, а у каждой влюбленной пары свой пруд.

Вадим Кибардин, дизайнер
– Надеясь на понимание людей и денежные вложения от небольших спонсоров, возможна установка небольших «деревенек» или поселений для собак, с персональными теплыми конурами – подобно скворечникам. Такие милые и уютные домики украсили бы наши улицы.

Эдуард Бояков, театральный продюсер, в прошлом – директор фестиваля «Золотая маска»

– Москва будущего – какой она должна быть?

– Я вот люблю смотреть результаты социологических исследований, так, недавно я видел материал, где сопоставлялись ожидания россиян, американцев и китайцев. Выходит, что мы не чувствуем себя несчастней других. Одно отличие: у нас всего два процента людей планируют свою жизнь на несколько лет вперед. Поэтому и нам с вами рассуждать о том, какой будет Москва, не приходится. Москва будет оставаться непредсказуемой, это ее главное качество. Похоже, нынешняя политическая ситуация будет серьезно способствовать искусству.

– Что вы имеете в виду?

– Феномен советской кухни, который возрождается сегодня. Мы вот недавно собрались с друзьями и решили каждый месяц устраивать поэтический вечер. Это можно считать бредом, пять лет назад нам самим это казалось бы бредом – встречаться в чьей-то квартире, при свечах. Но нам этого искренне захотелось, и от этого нам самим так смешно, сентиментально, а Володя Сорокин произнес: «Вы, ребят, не думайте, что это у нас любовь к поэзии живет. Просто настало время по квартирам собираться и стишки читать». Каждому из нас снова, как пятнадцать лет назад, интереснее с собой, чем со страной, с близким кругом, чем с народом. Все, что я затевал в театре десять лет назад: фестивали «Золотая маска», «Новая драма», Пасхальный, постоянное сотрудничество со МХАТом, с Большим театром, – все это делалось не из-за амбиций. Я просто чувствовал себя в потоке и делал то, что было нужно городу и людям. И сейчас так же ощущаю этот поток, но плыть хочется против течения. Многие почувствуют скоро, что время фестивалей закончилось, приходит время кухонь, подвалов. Враг не дремлет – я имею в виду все нетворческое, весь существующий технократический строй. Этой системе хочется выстроить оппозицию.

– Ваши прогнозы?

– Я предрекаю рассвет политизированного левого актуального искусства. Появятся совершенно новые герои.

– Новее героев «Новой драмы»?

– «Новая драма», в силу своей молодости, никакого героя не представила. Я говорю не о персонаже, а о личностях, какими были Солженицын, Бродский, Окуджава, которые сумели выразить энергию своего времени.

– Что будет с театром?

– Все мощные столичные театры будут вымирать, потому что их существование противоестественно. У стареньких дяденек и тетенек, которые там сидят, нет уже энергии для любви, созидания и соревнования, остался один инстинкт самосохранения.

– То есть, русский театр-дом должен умереть?

– Дом дому рознь. Радетели театра плохо знают, какой дом создавали Станиславский и Немирович-Данченко: у всех были контракты, были пайщики и отношения, созвучные сегодняшнему дню. Вот возьмите кино – оно оживает сейчас именно потому, что советская система была разрушена в свое время. Надо разрушить! Мы должны создать систему, в которой новый театр сможет родиться. Но дайте сначала умереть театру старому! Он катастрофически теряет свои позиции в соревновании с другими формами досуга. Вот возьмите баскетбольный клуб: его купили правильные люди, раскрутили, сделали лазерное шоу – и теперь это лучшее шоу в Европе. Играют, правда, одни негры.

– Но в театр-то негров не приведешь.

– Роль негров в театре должны выполнить люди, которые не учились в театральном институте. Кирилл Серебренников – прекрасный в этом отношении негр, и отличается он своим языком, свободой, открытостью. Таких негров должно быть много, только они должны перестать в себе сервильный комплекс поведения воспитывать. Есть большой и мудрый директор, а есть дурашливый и неглубокий, хоть и талантливый, режиссер. Хватит. Серебренникову пора становиться Табаковым. Не важно, в какой форме он это сделает, – опубликует манифест или создаст «Современник». Тогда театру, может быть, снова поверят. Театр сегодня не является актуальным искусством, мы в застое, если не в отстое. Нация не собирается в партере, она им даже не интересуется.

– Раз время публичности все равно проходит, зачем театру партер?

– Театру нужны лаборатории, нужны острозубые люди, которые ясно видят свои цели и задачи.

– А вы себя как продюсера где видите, в подполье или в лаборатории?

– Я отношусь к тем 98%, которые не планируют свою жизнь наперед.

– Но жить-то вы будете здесь?

– Не факт. Я 12 лет в Москве, город этот очень люблю, но своим совершенно не считаю. Дагестан, Воронеж, Таруса или какая-нибудь индийская провинция для меня намного роднее.

Федор Бондарчук, кинорежиссер, телеведущий
– Единственное, что меня раздражает, – безвкусие наше московское. Есть огромное количество архитектурных памятников и ансамблей, которые веками создавались, и нужно бы восстановить их в том же виде, в каком они были до нас, а не привносить в них новодельное безвкусие. Возвращаясь к вопросу о восстановлении гостиницы «Москва»: если б меня спросили, я был бы целиком за то, чтоб ее оставили в сталинском ампире, нежели превратили в кооперативную площадь с безвкусными колонночками из желтенькой меди. А так Москва – город моей мечты, со всеми ее проблемами. В этом и заключается особое московское обаяние: вот ты кричишь, что у тебя пробка, ты в центре застрял, а через 15 минут радуешься солнечному лучу, проникающему сквозь тучи, потому что это обычное московское состояние – между осенью и летом, тучи и дожди.

Вера, работник PR-агентства, 25 лет
– Красиво, когда много зданий из стекла и бетона. У нас в Москве таких почти нет. Такие, знаете, как сто лет строящаяся стекляшка на «Юго-Западной». А еще – я понимаю, это мелочи – хотелось бы, чтоб на улицах стояли питьевые фонтанчики. И цены! Зверские московские цены! Вот что надо убрать!

Владимир Дубосарский, художник
– В городе должно быть больше счастливых людей. Это единственное, что его спасет. Но это, к сожалению, осуществить невозможно. Так же невозможно, как изменить архитектуру в этом городе или убрать ужасную рекламу. Это утопия! Тогда нужно все убрать, все изменить, цивилизацию заменить! Но это же нереально! Наш город останется таким, как есть, навсегда!

Псой Короленко, певец
– В Москве все и так для меня идеально. Я видел много городов за границей и даже Петербург, но при этом Москва не только дом, но и поле внутреннего пространства. Когда кого-нибудь любишь, не хочется его ни с кем сравнивать. Когда хочется поменять любимое существо на идеал, то оно уже не столь любимое. В Москве, конечно, многое нужно поменять. Вот эти снобистские моллы, безобразные новостройки – я люблю эклектику, сочетание классики и модерна. Если включить фантазию, то я бы увидел в Москве еще больше развязок и хайвеев, маленьких сетевых кофеен: знаете, в Нью-Йорке есть такой смешной магазин «Булочки Ноя» – вот таких. Еще чтоб расширили ветки метро и побольше всего бы реставрировали. А если б я хотел подарить Москве что-то, чтоб любить ее еще больше, я бы подарил поменьше мороза и жары.

Роман Воронежский, дизайнер Студии Артемия Лебедева
– Телефонная карточка на 1147 единиц, посвященная первому упоминанию Москвы в летописях (1147), с текстом письма князя Юрия Долгорукого князю Святославу Ольговичу. Телефонная карточка на 850 единиц, посвященная последнему юбилею Москвы (1997), с ответом Святослава Ольговича.

Иван Шишкин, генеральный директор конструкторского бюро A:Level
– База – 3,5 метра, длина – 5 метров. Двигатель дизельный – 3,0 литра. А:Level купило марку «Руссо-Балт» и собирается посредством создания подобных концептов возрождать ее.

Дмитрий Быков, писатель
– Идеальный город должен быть размером со Стамбул и так же стоять на двух континентах и сочетать в себе Европу и Азию. Такой архигород. В таком городе нет офисных зданий – представлена только национальная архитектура всех видов – и нет элитного жилья, которое обычно непропорционально дорого и уродливо, зато есть как можно больше квартир для среднего класса. Нет дорогих и пафосных кофеен, а есть дешевые и уютные. Нет бутиков в центре, где продается все то же самое, только вдвое дороже. Нет ГАИ, создающего пробки, а за работой милиции надзирает добровольная дружина.

Дмитрий, юрист, 33 года
– А мне все нравится! Я живу здесь, у меня есть любимая! Что еще нужно! Когда ты счастлив, что вокруг – уже не важно! Ну, может, чтобы народу в метро поменьше было, и вообще – чтобы транспорт лучше ходил.

Елена Селина, куратор галереи XL
– В природе человека всегда останется желание обладать, поэтому никто и никогда не отменит произведение. Но рано или поздно кто-то начнет коллекционировать воздух. Это может быть простое ощущение, это может быть мысль. Мысль же не обязательно воплощать. Сейчас тоже коллекционируют мысли, но какая-та материя, хоть одна маленькая палочка в произведении присутствует, а тут будет чистота. Бежит коллекционер и говорит: «Вот у меня новое произведение». И говорит какую-то мысль. А другой коллекционер, который эту мысль услышал, не имеет права обладать этой мыслью. Он может о ней рассказывать, что, мол, есть у кого-то такое произведение. Появится новая юридическая служба, которая будет отслеживать то, как ты озвучиваешь идеи – как тиражные или же как пиратские копии. Будут серьезные судебные разбирательства на эту тему. Что касается галереи XL – хочу вас разочаровать. Лет через десять галереи не будет. Я уже говорила кому-то в интервью, что в 2015 году я буду директором Пушкинского музея. Пушкинский музей со мной во главе будет отсматривать новые явления и довольно энергично их показывать. Чем невероятнее будут эти проекты, тем лучше. Без коммерческих интересов, без оглядки на прессу, без всего. Музею ведь тоже нужна встряска.

Дина Ким, генеральный продюсер кинокомпании «Юнифорс продакшн»
В прошлом: художница, инициатор создания творческой группы «Четвертая высота»; управляющий директор журнала «Птюч». Впоследствии занималась делами собственного маркетингового агентства.

– У вас нет чувства, что в Москве нужно много чего убрать?

– Недавно я ехала из аэропорта по темному городу и увидела на Ленинградке чудовищную высотку, которая, видимо, должна продолжить линию сталинских высоток, но только она страшная, как все эти новые жилищные комплексы, сразу видно: долго не простоит, обрушится. Я стала думать: «Вот было б здорово, если мы наконец вступим в контакт с какой-нибудь внеземной цивилизацией, устроить такой event: все высотки окажутся на самом деле космическими кораблями, управляемыми инопланетным разумом, и по сигналу, в один и тот же момент, они оторвутся от Земли и улетят со всеми жителями». Как бы изменился облик Москвы!

– А они назад не прилетят?

– Это как в космосе решат. Ну конечно, если какие-то из них вернутся, мы будем рады, их жильцы станут первыми людьми, кто расскажет о внеземных цивилизациях. Но та новая, с Ленинградского шоссе, не вернется, конечно, – ее должны забрать навсегда. У нас если убирают, то что-то нужное: мне, например, необходимо, чтоб вернули гостиницу «Москва» – с ней была связана наша первая выставка в галерее Якута в 91-м. Смешно менять облик города из-за того, что те или иные здания связаны с недостойным историческим прошлым. Прошлое можно только принимать, какое есть. Утопия, конечно, если б снова у нас стали тратить огромные деньги на лучших зарубежных архитекторов – как строили Петербург. У нас бюджет распределяется среди своих, и облик города создают троечники, которые не умеют сделать ни хорошо, ни хотя бы как надо. Их здания, конечно, тоже будут говорить, и красноречиво, о нашем времени. По дороге из аэропорта есть такая фиолетовая улитка торгового центра «Гранд», вот я б руки оторвала тому, кто это спроектировал, и тому, кто это принял. А еще я бы, конечно, запретила ездить на машинах внутри Бульварного кольца.

– А как тогда?

– Мотоциклы, скутеры – красивые и мобильные средства передвижения. Ничего, научились бы, втянулись. Я с удовольствием езжу на мотоцикле летом.

– А зимой?

– Ах, зима-а! Черт, это я не учла… А чтобы с климатом что-то сделали, можно заказать?

– Нет, с климатом нельзя. Можно с перенаселенностью.

– Надо оставить только красивых людей. Остальным – деликатно намекнуть… Я имею в виду не внешне красивых людей, они могут быть страшные, но с позитивной энергией. Очень нужны городу люди сытые, с утопически прекрасными идеями. Потому что только человек, который уже насытился, не важно как, будет увлечен идеей, а не вопросом возврата средств. Например, в кино должны быть деньги, чтобы о них совсем не думать, а полностью уйти в работу. У нас же, наоборот, краденое кино: продюсер начинает с того, что ворует две трети бюджета, а на экране остается… Конечно, менять надо не здания, а людей. Москва уже 60 лет как город-герой – теперь ей надо стать городом героев. И конечно, в городе героев должна быть своя королева – для поклонения.

– А кто ей может стать? Алла Пугачева?

– Не Алла Пугачева, потому что Алла Пугачева давно отдала себя в руки троечников. Нет, королева должна вернуться из изгнания, чтоб ее все забыли... Вот Агузарова – она же совершенно свежая!

– Кстати, дико точный выбор.

– Написать ей новые песни. На лице и голове все переделать, переодеть в диву. Ведь наши менеджеры и импресарио не понимают, что эти люди, таланты, умеют делать одну вещь очень хорошо, все остальное плохо. Они не понимают, что, чтоб они сияли, к ним надо относиться деликатно, как к бренду. Их покупаешь, выстраиваешь и продаешь честным западным ворам, которым доступнее механизмы создания звезды, – и пусть они дальше их развивают. У нас же их выпускают как есть – кто одевается безвкусно, кто в космическом пространстве без нижнего этажа. Да еще нагружают на них ответственность по всем статьям, отчего их психика сыплется. Та же Агузарова – ей нельзя общаться с прессой, она не должна говорить, только петь. Не свои песни. Ей надо оказывать сервис – а она пусть поет. Если она решит вернуться – я вот прямо готова сама ей надеть эту корону на голову. Только на чисто вымытую голову.

– Послушайте, такая Жанна Агузарова – в вечернем платье и с клевым новым репертуаром – многим, кого я знаю, очень нужна. Означает ли ваше заявление, что вы – вы же нынче продюсер! – лично готовы заняться ею и положить почин Москве – городу героев?

– Кстати, да. Правда, я не знаю, как с ней связаться. Ну будем считать этот материал открытым к ней письмом.