Ответы. Михаил Швыдкой, министр культуры

Михаил Швыдкой – театровед, профессор РАТИ, министр и телеведущий: он появляется в программе «Театр+ТV» на РТР и в «Культурной революции» на «Культуре». В этом году Швыдкой занял резкую позицию по некоторым вопросам культурной политики: он боролся за возвращение балдинской коллекции бременскому Кунстхалле и защищал от московских властей гостиницу «Москва» и Военторг.

– Что вы считаете неприличным?       

– Много чего. В том числе невероятное количество обнаженной натуры в программах, идущих до полуночи.

– А вы сами что смотрите? Сериалы, допустим?

– «Идиота», «Бригаду» смотрел с удовольствием.

– «Бригада» – правдивое кино?

– Правдивое или нет – другой вопрос. Это очень профессиональное кино.

– Вы тут говорили про обнаженную натуру – стриптиз тоже можно профессионально показывать.

– Если стриптиз профессионально – да радость только. Я вообще все смотрю. Человек, занимающийся современным искусством, должен понимать, что смотрят люди. Я вам одну вещь скажу: в стране всего один процент посетителей филармонии.

– Вы входите в этот процент?

– Конечно, я забегаю в филармонию – очистить душу и сердце, как говорится, – на 20-25 минут.

– Желание очиститься – это из-за работы?

– Работа замыливает многие вещи. В какой-то момент перестаешь относиться к посетителям как к реальным людям. А это опасно для бюрократа – тогда надо что-то менять. Музыка действует лучше, чем бассейн.

– То есть вы либо в филармонию, либо в бассейн?

– Я не про себя.

– Некоторые с этой же целью ходят в рестораны.

– Видите ли, на меня не действует алкоголь – я могу выпить очень много. Не два литра, не один – но около того. И окружающие не заметят, что я сильно изменился. Я еще про неприличие хотел бы сказать: люди приходят домой, включают телевизор, радио – начинают вертеть, крутить, слушать. И это все часто никакого отношения ни к искусству, ни к жизни не имеет.

– Примеры можете привести?

– Вы откуда приехали, девушка?

– Меня зовут Елена.

– Лена, пойдите в любой кинотеатр. Люди смотрят ширпотреб, а не Ларса фон Триера.

– По-моему, «Догвилль» масса людей посмотрела, а сейчас все на «Бумер» ходят.

– Мне не нравится «Бумер». Я помню «Бонни и Клайда», «Беспечного ездока» – вот они были сделаны художественно.

– Я не защищаю «Бумер», но мне кажется, там один язык многого стоит.

– Фильм плоский, бессмысленный, просто плохо сделанное кино.

– Кстати, почему писатель Проханов называет вас матерщинником?

– Я сделал на «Культурной революции» программу «Без мата нет русского языка». Может, поэтому? А лично Проханову я не имел чести доказывать владение этим языком.

– Проханов хороший писатель?

– Он был когда-то неплохим писателем, достаточно резким. Но «Гексоген» – во-первых, плохо написанное сочинение, полупублицистика, во-вторых – написанное со злостью. А я всегда считал, что писательство начинается с позитивного отношения к миру.

– Чем объяснить бум русской литературы на Западе? Говорят, на Франкфуртской ярмарке Ирина Денежкина была просто звездой.

– Да, Франкфурт показал, что русская литература существует, не очень качественная, но совсем не хуже современной зарубежной.

– А Денежкина?

– Что вы все: Денежкина да Денежкина! Ну что Денежкина? Забавная милая девушка, которая вдруг узнала, что существует а) сфера половой жизни и б) ненормативная лексика. Девушка вступает в жизнь – дай Бог ей здоровья.

– Вам ничего не нравится. В приемной я только что слышала, что вы в Монголию едете, – может, вы путешествовать любите?

– Мне все интересно – хоть Сызрань, хоть Нью-Йорк. Жизнь – это авантюра. Я люблю есть, пить, танцевать, любить. Но я работаю по 10-12 часов в министерстве, веду две телепрограммы, преподаю. Иногда что-то пишу.

– Что пишете?

– Предисловия какие-то дурацкие. Удачное предисловие было к Примо Леви – это итальянский еврей, написавший о концлагере.

– Почему вам не удалось защитить Военторг и «Москву»?

– Все это связано с пробелами в законодательстве. Поэтому я и прибег к такому странному способу – послал телеграмму президенту. А министр должен писать в Генпрокуратуру, в суд.

– Сменим тему. Еще три года назад каждый в Москве мог прийти в любой клуб или ресторан. Теперь же возникают заведения со «своим кругом», социальная структура усложняется. Вы это на себе ощущаете?

– Да, конечно, даже здесь, в министерстве. Кто-то во время обеда ходит в столовую обедать, кто-то – в ресторан. А я – в магазин: покупаю колбасу и сыр.